Читать книгу Первое поле - Александр Зиновьев - Страница 6

Когда страна, ещё не пережив эту неудержимую радость от первого полёта в космос человека, да ещё нашего, русского, советского лётчика, ликовала, стало известно, что он прилетит в Москву и можно будет его увидеть на Красной.

Утром, вбегая в класс, Матвей громко крикнул:

– Ребята, срываемся Гагарина смотреть!

Никто даже секунды не думал: тут же вернули книги в портфели и бегом сбежали по широким лестницам с третьего этажа, расхватали в гардеробе пальто – и на улицу.

– Через десять минут встреча на углу Второго Тверского и Горького! – почти на ходу крикнул Матвей.

И разбежались по домам оставить портфели. Собравшись (пришло семнадцать человек, из них пять девочек), договорились держаться как можно теснее, не растягиваться и не ловить ворон, девочек держать внутри. С тем и нырнули в эту людскую реку, образовав собственную шеренгу. На всякий случай сцепились локтями, почему и поплатились сразу же за площадью Маяковского, когда милиционеры заметили детей и выдернули всю цепочку к дверям консерватории имени Чайковского. Они не ругались, но пригрозили по шеям надавать, если ещё раз увидят. Так, стайкой, и ретировались в ближайшую арку, и во дворе, узком и длинном, вдоль всего дома, слегка опешившие от милиции, стали решать, как же им снова вернуться в строй.

И тут Матвей увидел во дворе пожарную лестницу, которая вела на самую крышу. На шестой этаж. Тогда руководителям города не пришло ещё на ум закрывать их щитами от детей, поэтому оценили её как вариант. Решено. Нельзя по улице – полезем по крышам. И полезли. Первый же чердак оказался настолько таинственным, интересным, пыльным, гулким, что чуть было не забыли о Гагарине. Огляделись, оценили всю эту незнакомую прелесть, нашли слуховое окно, выглянули посмотреть, нет ли на крыше милиции, и гуськом, побаиваясь, выползли на уже тёплую оцинкованную, с рёбрами сверху вниз крышу. Небо как-то сразу оказалось ближе и голубей. Соседние, через улицу крыши были пусты, снизу с Горького взрывами доносились, совсем как на стадионе, крики, которые, как волны, пробегали из конца в конец улицы. Присели на корточки, и Матвей очень серьёзно обратился ко всем, напирая на девочек:

– Ребята, девочки, давайте очень серьёзно ко всему. За каждым движением следим! – и показал, как надо ступать по крыше: – Вот так, плоскостью, на всю ступню ставим, и друг друга за руки держим.

Первые два дома крышами сходились на одной высоте, и Пушкинская площадь, к которой надо было подобраться, оказалась совсем близко. Снизу вовсю ивановскую пели песни, что-то бодрящее. Общий шум забивал слова и поднимал настроение. У ребят на крыше было тихо, только жесть погромыхивала. Да удивлённые голуби, уступая место, сторонились, вспархивая. Цепляясь за растяжки антенн, обходя дымовые трубы, поддерживая, радовались, что в общем-то получается двигаться к Кремлю. У третьего дома спустились во двор. Взрослых во дворе никого. Перешли к соседнему подъезду и поднялись на верхний этаж. Дверца на чердак тоже оказалась без замка. Матвей двинул по ней плечом и поднял руками – петли скрипнули, заглянул и опустил на рядом стоящую балку.

На самом чердаке, таком же пыльном и таинственном, на крышу вылезали по высокой лестнице, приставленной к опорному столбу по центру чердака. Матвей её потряс, проверяя, крепко ли стоит, и предложил Наташе Заугорской (она стояла рядом) первой подниматься. Остальные растянулись кто где, исследовали, разглядывая, чердак. Наташа полезла. Матвей руками держал лестницу, посмотрел на подходящих одноклассников и поднял лицо вверх – посмотреть, как Наташа поднимается, и сразу… увидел её голубые панталоны, прекрасно видимые из-под платья и пальто. В Матвее – откуда бы? – сработало немальчишеское благородство, и он мигом оказался у ног Наташи и грудью прижался к ним, закрывая обзор. Наташа сверху тихо прошептала:

– Спасибо, а то как-то страшно, всё качается.

Наташа оглянулась на Матвея, подтверждая, что так лучше, но не поняла истинного мотива.

Крыша была более высокая, конусом. Когда все выползли, Матвей попросил ребят взять девочек за руки – один слева, другой справа и провести их по крыше до соседнего дома, что и было сделано. Так, совсем как в лучших традициях разбойников, не свалившись, цугом дошли до следующей, более высокой крыши, но и тут опять повезло. К торцу дома была приставлена крепкая лестница. Головы пока не кружились. Первым поднялся Матвей. Сел на широкий верх кирпичной стены, осмотрелся. Конус следующей крыши был совсем рядом под ногами, можно спрыгнуть. Далее такие же дымовые трубы, растяжки. И повернув лицо к стоящим внизу одноклассникам, показал большим пальцем, что можно лезть. Про Наташу и панталоны как-то уже и забылось. В азарте приключения девочки совсем забыли о себе. Матвей стоял на коленях на стенке и держал две тетивы лестницы руками. То, что брусья, к которым прибиты ступени, называются тетивами, Матвей узнал случайно в журнале «Техника молодёжи». А Наташу на сей раз прикрывал Колька Леонов. Колька уже год как любил Наташу, из-за чего Матвею, сочувствующему и поддерживающему друга, часто приходилось торчать с ним на улице под окнами Заугорской, которая жила на третьем этаже Дома композиторов. Новая крыша была проще, не такая конусная, но на следующий дом с неё невозможно было попасть, и всем пришлось спускаться во двор. Стараясь не шуметь и не топать, как воры, спустились вниз и вышли во двор. Во дворе Матвей попросил всех не шуметь и стоять на месте, а сам пошёл разведать, как там на улице с милицией. Народу на Горького прибавилось, шли уже и по тротуарам. Шеренги сбились, и людям приходилось двигаться перебежками, нагонять, чтобы заполнить прогалы.

Матвей вернулся, рассказал, что видел, и предложил свой план внедрения:

– Выходим цепочкой, девочки внутри, как только шеренга распадётся, забегаем так же цепью и нагоняем тех, кто перед нами окажется! Не отставать, не отрываться. Как в строй встанем, берёмся за ладони. Девочка, мальчик, ну, в смысле через одну, одного! Понятно?

Выйдя из калитки ворот, ребята постояли и по команде быстро цепью оказались среди радостных взрослых какого-то института. Матвей выбрал среди них подходящего дядю и попросил не выдавать милиции. Тот удивлённо посмотрел на Матвея, махнул рукой:

– Какая милиция, такая радость!

И так, колыхаемые движением, шумом, возгласами, песнями (а пели тогда все и всё знакомое), прошли мимо Юрия Долгорукого и сверху площади стали смотреть вперёд, где слева уже краснело здание Музея Ленина, прямо – Исторический, и была видна уже Угловая Арсенальная башня Кремля. Матвей передал по цепочке ещё крепче держаться друг дружки. Народ, как будто его кто-то огромный и всесильный огромной лопатой двигал влево-вправо, колыхал эту радостную гигантскую людскую реку. Иногда ряды так сильно сжимались, что становилось больно. Но девочки не пищали, охваченные общим движением, общей радостью. Ну а восьмиклассникам мальчишкам и нельзя было пищать. Только сильнее стискивали локти и поглядывали друг на друга. Ребятам, понимая всю ситуацию, пытались помогать старшие, и тут Матвей вспомнил, как мама рассказывала, как в день похорон Сталина её чуть не раздавило толпой. Тогда чьи-то мужские руки, увидев её побелевшее лицо, сумели её выдернуть вверх, подняли и кувырнули рядом в кузов грузовика. Как-то от всего этого стало и не до песен с улыбками. Всех уже несло к Красной площади, сильнее сжимая. Шеренга с восьмым «А» оказалась ближе к Александровскому саду, и, проходя мимо, Матвей заметил, что исчезла Ира Мишина. Но Матвей даже не успел серьёзно испугаться, как новое сжатие заставило всех собраться и выдержать давление. Уже по камням брусчатки поднялись к Красной площади, и тут шеренги раздались, стало просторно и не так страшно. Справа передали, что Ира случайно отстала и её понесло вверх к забору сада. На следующий день в школе Ира рассказывала, как она страшно испугалась, когда её как лист по ручью понесло вместе с другими людьми, и как испуг её отпустил, когда она уцепилась за прутья забора сада и так там простояла, дрожа, несколько часов, пока не схлынул народ.

На брусчатке Красной площади стало просторней. И как будто никто уже не отрывался, но Матвей видел только Машу Слоним, Наташу Заугорскую и Таню Рощину. В ряд шли Игорь Шишкин, Генка Гельфенбейн, Коля Леонов, Николай Рубаков, Петька Фомин и Толик Беленький. И шли они – уже шли, их уже не несло – всего в пятнадцати метрах от мавзолея. Уже стало видно всех, кто на трибуне: Хрущёв посверкивал лысой головой и махал шляпой, Косыгин, всё политбюро и посередине Юрий Алексеевич – во всю ширь лица улыбка. Девчонки запищали, что ничего не видно, и ребята по двое в замок схватились руками, присели, чтобы девочки могли сесть на такие табуретки. И девочки сели, взялись руками за плечи и немного, но поднялись выше мальчишек. Коля Леонов, как самый сильный, посадил Люду на плечи, откуда она тут же затрещала, что видит и видит хорошо Юрия Алексеевича. Матвей остановил свои глаза на Гагарине и не отрываясь всматривался в лицо, в улыбку, смотрел, как он махал людям то одной, то другой рукой, отвечал на их «ура!». И сама мысль, как будто простая, что это именно он совсем недавно летел очень высоко над землёй, в космосе, что это он, Юрий Алексеевич, был в космосе. Наш, русский лётчик! И это его фотографии в майорских погонах были напечатаны во всех газетах и смотрели на нас на улицах с газетных щитов. Вот она, свершившаяся сказка и её герой… на трибуне мавзолея, и это он машет Матвею и его классу рукой. Красная площадь, проходя мимо мавзолея, затихала, все идущие затихали и всматривались, старались впитать это лицо, эту улыбку и… его руки, которые он то и дело поднимал, размахивая ими в приветствии. Рядом улыбалось политбюро, но ребята их не видели. Только Гагарин! Часа через три все были уже дома. Счастливые и уставшие.