Читать книгу Оберег волхвов - Александра Девиль - Страница 8

Боярышня Анна отвернулась от окна и, схватившись за голову, убежала в свою комнату. Ее потрясло все происшедшее на боярском дворе. Она долго размышляла и терзалась сомнениями, не зная, как поступить.

Через какое-то время шум во дворе и на улице поутих. Великий князь со свитой покинул боярский двор. Толпу любопытных и недовольных княжие отроки поразгоняли. Скрылись где-то в глубине дома или сада Завида, Берислава и двое-трое самых преданных им холопов. Куда-то ушел и боярин.

Когда было уже далеко за полдень, Анна решилась наконец выйти из своей комнаты. Отдаленные звуки гуслей привлекли ее внимание. Посмотрев из окон верхнего этажа на улицу, она поняла, откуда доносится музыка. Через дорогу от боярского дома, за соседним двором, росло толстое высокое дерево. На его ветках разместились несколько молодых парней, одетых по-скоморошьи. А на первом от ствола разветвлении сидел, словно на коне, здоровенный белокурый детина с гуслями в руках и, перебирая струны, пел:

Анна закрыла уши и замотала головой, чтобы не слышать дальнейших слов, и все же разобрала, что в насмешливой песенке ее обзывают так же злобной дурой, а боярина Тимофея – неблагодарным ослом. Потом были еще какие-то шутки насчет княжеской и боярской постели, но этого Анна и вовсе не поняла. Смех и улюлюканье сопровождали пение гусляра. Но вот раздался громкий свист – видимо, сигнал тревоги – и шутники, попрыгав с дерева, тут же исчезли из виду.

Эта скоморошья выходка окончательно утвердила Анну в ее решении. Она пошла искать отца и нашла его в маленькой комнатке, где он сидел у окна и читал псалтирь. Оглянувшись на дочь, недовольно сказал:

– Опять ты лицо закрываешь, будто сарацинка какая-нибудь. Правду Завида говорит: плохо тебя мать Евдокия воспитала, сделала дикаркой.

– Неправда, тетушка была святая женщина и плохому меня не учила, – возразила Анна. – А лицо я закрываю потому, что мне стыдно людям в глаза смотреть. Тебе тоже должно быть стыдно. Вы с князем плохое дело сделали, и теперь люди будут судить вас на каждом углу. А меня станут высмеивать так, что и жизнь мне покажется не мила.

– Откуда у тебя такие мысли? – Тимофей удивленно воззрился на дочь. – Кто тебя научил осуждать князя и родного отца?

– Никто меня не учил, сама до этого дошла. Я ведь видела и слышала все, что происходило на нашем дворе. У окна стояла, наблюдала. И еще знаю, что уже сейчас люди начали сочинять про нас всякие насмешливые песенки и прибаутки. А что дальше будет? Возненавидит нас весь честной народ. Только холопы да всякие прихвостни останутся на нашей стороне.

– А это уж не твоя забота. С насмешниками и наглецами я как-нибудь сам разберусь. Да и князь не позволит…

– Пойми же меня, батюшка!.. – перебила его Анна. – Пойми, не хочу я, чтобы честные люди меня проклинали! Они же не знают, что моей вины тут нет.

– Так, по-твоему, мы с князем неправильно сделали, что этого дерзкого купчишку посадили в подземелье?

– Да разве ты сам не понимаешь? Этот купец… Дмитрий-Ратибор… Ведь он герой, он людей от душегуба избавил. Вы награду за разбойника обещали, а вместо этого…

– Мне тоже неловко, – вздохнул боярин, пряча глаза от вопрошающего взгляда Анны. – Но только Дмитрий сам все испортил. Как он посмел тебя оскорбить? Где это видано – какой-то мужик отказался от дочери боярина.

– Отец, да нельзя же людей соединять насильно. Господь не велит. Я и сама не хочу выходить замуж – ни за этого купца, ни за кого-либо другого.

– Но ведь ты же согласилась…

– Только потому, что вы с матушкой Гликерией меня вынудили! Но Божьего благословения на этот брак я не чувствовала. Послушай меня, отец, сделай милость. Отпусти купца, дай ему обещанные гривны. Тогда и Бога не прогневишь, и людей против себя не настроишь.

– Нет, дочка, не могу я этого сделать. Он не только нас с тобой, он и великого князя оскорбил. И теперь не в моей власти его освободить.

Тимофей встал и отвернулся к окну, давая понять, что разговор окончен. Но Анна не отставала:

– Не могу я смириться с тем, что безвинный человек будет заживо гнить в подземелье. Бог накажет и меня, и тебя, и князя. Скажи мне, батюшка, неужели нет какого-нибудь способа помочь купцу?

– Только один способ и есть. – Тимофей повернулся к дочери, но посмотрел не на нее, а куда-то в сторону. – Князь тогда его помилует, когда этот гордец на коленях попросит у него прощения за свою дерзость, а у меня – твоей руки.

– Понятно… Нелегко будет уговорить купца на такое унижение.

– Да и кто возьмется уговаривать?

– Я и возьмусь. И с Божьей помощью найду такие слова, которые смогут его убедить.

– Ты, дочка?… – Тимофей удивленно поднял брови. – Ты станешь уговаривать его жениться? Но ведь…

– Да, отец. Я не хочу выходить замуж. Но если это надо будет сделать, чтобы спасти человека, я согласна.

– Добрая у тебя душа, как у твоей покойной матери… – Тимофей посмотрел на дочь долгим грустным взглядом. – Не понимаю, за что эти глупые людишки обзывают тебя злобной дурой. Видно, у них самих мозги набекрень…

– Бог рассудит, на чьей стороне правда… Так ты разрешишь мне пойти поговорить с купцом?

– Прямо сейчас?

– А когда же? Ведь завтра князь будет устраивать ему судилище. И, скорее всего, из нашего подземелья купца переведут в княжескую тюрьму. А оттуда он может и по гроб жизни не выбраться.

– Да, ты права. Ну, пойдем. Как раз сейчас удобный момент. Завида с Бериславой нам не помешают, они ушли выбирать наряды и украшения для свадьбы.

– Для какой свадьбы?

– Берислава обручилась с Глебом, – вздохнул боярин. – Когда он приедет из Теребовля, они поженятся. Эх, не думал я, что племянник моего друга…

– Да не горюй из-за безделицы, батюшка. Я ведь сказала, что замуж ни за кого не хочу. А за этого княжича тем более. Наверное, он такой же, как Берислава, если влюбился в нее.

– Ладно, что об этом толковать… Теперь князь Глеб – отрезанный ломоть, он уже с Бериславой связан, и она его не отпустит. Пойдем, я проведу тебя к узнику.

– Подожди, отец. Я сейчас, только сбегаю в свою комнату.

Анна отлучилась на несколько минут и вернулась еще более закутанная, чем прежде: поверх платья она накинула длинное темное покрывало, делавшее фигуру совершенно бесформенной. Отец отнес это на счет ее излишней скромности. Ему и в голову не пришло, что покрывало понадобилось дочери, чтобы спрятать предметы, заранее приготовленные ею для узника.

Дмитрий Клинец сидел на охапке соломы, привалившись плечом к стене. Его руки и ноги были крепко связаны толстыми веревками. В подземелье проникал тусклый свет из маленького окошечка наверху. Когда глаза Дмитрия привыкли к плохому освещению, он стал выискивать вокруг какой-нибудь острый предмет, чтобы незаметно перетереть свои путы. Но, увы, кроме соломы и глиняной миски в углу здесь ничего не было.

Купец хорошо знал жизнь и не рассчитывал на великодушие власть имущих, но надеялся на помощь своих друзей и наиболее смелых киевских граждан. Быть может, кто-то из них отважится собрать вече и выступить в защиту несправедливо обвиненного. Хорошо бы еще, чтобы догадались отправить вестников в Переяславль, к князю Мономаху, известному своей справедливостью.

Размышляя об этом, Дмитрий вдруг услышал шаги наверху. Кто-то спускался по лестнице. Наверное, стражник несет еду. Пора бы уже, узник начинал чувствовать голод.

Загремели ключи, дверь отворилась. Стражник пропустил вперед себя боярина Тимофея и, поклонившись, вышел.

– А, это ты, боярин! – Дмитрий, оглянувшись на вошедшего, насмешливо сверкнул глазами. – Зачем пожаловал? Уговаривать меня будешь или пытать? А может, новую награду для меня придумал?

– Не имею желания объясняться с тобой, – сурово ответил Тимофей. – Гордыня тебя обуяла, а это большой грех, и ты за него поплатишься. Но я привел свою дочь. Это она хочет с тобой побеседовать.

– Что, будет меня уговаривать на ней жениться? – рассмеялся Дмитрий. – Пусть не старается понапрасну. К тому же, боярин, не в обиду тебе будет сказано, но смотреть на твою дочь – удовольствие не из приятных.

– Дерзкий ты дурак! – воскликнул Тимофей, но тут из-за его спины вышла боярышня и, жестом остановив отца, сказала:

– Не надо браниться, батюшка. Оставь меня с этим человеком, я найду, что ему сказать.

Дмитрий удивленно вскинул голову, услышав такие слова, и внимательно посмотрел на фигуру, с головы до ног закутанную в черное покрывало.

– Как же тебя оставить с этим охальником? – спросил боярин. – Ведь он обидит, обругает.

– Не забывай, отец, что он крепко связан и ничего плохого сделать мне не сможет. А насмешливых слов я не боюсь, наслышалась их за последние дни предостаточно.

– Ну, хорошо, Аннушка, будь по-твоему. А ты, наглец, посмей только оскорбить мою дочь!

Боярин, бросив угрожающий взгляд на узника, повернулся и вышел, прикрыв за собой дверь.

Оставшись наедине с купцом, боярышня тихо сказала:

– Не бойся, сударь, я не стану докучать уговорами. И лицо свое не открою, коль оно тебе так противно.

«Как ни странно, но голос у нее приятный и речь разумная», – невольно отметил про себя Дмитрий, а вслух сказал:

– Видно, ты не так глупа, как о тебе говорят. Значит, должна понимать, что такого человека, как я, ни к чему насильно нельзя принудить.

– Я и не собираюсь принуждать. – Анна подошла к нему поближе и стала так, чтобы тусклый лучик света не падал на нее. – Я не затем сюда явилась, чтобы уговаривать тебя жениться. Хотя отец думает, что это так. Я не сказала ему правды, чтобы он не помешал. На самом же деле хочу тебе помочь выбраться отсюда. Если не сделать этого сегодня – завтра будет поздно.

– Ты ли это говоришь, боярышня? – спросил он изумленно. – Неужели вправду надумала помочь мне бежать? Или это очередная ваша хитрость боярская? Хотите заманить меня в ловушку?

Ни слова не говоря, Анна выпростала спрятанные под покрывалом руки, и Дмитрий увидел, как блеснуло в слабом свете лезвие ножа. Наклонившись, боярышня разрезала путы на руках и ногах узника, потом положила нож под солому.

– Убедился теперь, что я не лукавлю? Вот еще кое-что для побега. – Анна вытащила из-под покрывала увесистый кошель и спрятала его рядом с ножом. – Здесь двадцать гривен серебром. Это, конечно, намного меньше, чем обещанная тебе награда. Но у меня в отцовском доме больше ничего нет. Наследство, которое оставила матушка, спрятано в Билгороде, и мне сейчас до него не добраться.

– Не могу поверить… – пробормотал купец. – Зачем ты мне помогаешь? Ты же вроде должна меня ненавидеть…

– Почему?

– Любая девица возненавидит мужчину, который ею пренебрег.

– Бог учит платить добром даже за зло. А ты, купец, тем более никакого зла мне не причинил. Наоборот, избавил и меня, и других людей от разбойника-душегуба. За это тебя народ прославляет, а ведь сказано, что глас народа – глас Божий. Вот и я хочу поступить так, как мне Бог подсказывает.

– Прости меня, боярышня, за мои насмешки. – Дмитрий встал во весь рост, разминая затекшие руки и ноги. – Видно, правду говорил Никифор: суди человека не по наружности, а по душе его…

Он подошел к девушке вплотную, пытаясь заглянуть в глаза под покрывалом, но она резко отвернулась от него.

– Не проси прощения, купец. Каждый вправе смеяться над тем, что смешно.

– А все-таки ты на меня обижаешься, – вздохнул Дмитрий. – Но поверь, боярышня: тут дело не в тебе. Я отказался бы от любой невесты, будь она первая богачка и раскрасавица. Не создан я для семейной жизни – вечный странник, искатель приключений, которому на месте не сидится. Ты, живя в монастыре, просто не встречала таких людей, как я.

– Отчего же? Когда-то к нам в монастырь приезжал игумен Даниил, который знаменит своим путешествием к святым местам.

– Игумен Даниил? Я его знаю. Да, иные монахи совершают хождение в Иерусалим, а потом возвращаются в свои обители. Но я не монах и никогда им не буду. Я купец, воин, мореход, люблю мирскую жизнь. Меня ни в монастыре не запрешь, ни в хижине, ни в богатых хоромах. Обязательно сбегу. А не удастся – так загину без вольной жизни. Уж таков я. Наверное, половецкая кровь сказывается.

– Половецкая?… – в голосе боярышни послышалось неприкрытое удивление. – Разве ты половчанин?

– Не похож? Видишь, какой я черный.

– Я думала, ты грек. Ты вроде человек образованный, да и веры христианской. Или не так?

Дмитрию показалось забавным, что отвергнутая им боярышня столь явно разочарована его происхождением, и он ответил почти весело:

– Половчанин я только по матери, но она была христианкой. А что до образованности – так это от самого человека зависит, да еще от судьбы. Я ведь купец, в разных странах бывал, много чего повидал, разные языки научился понимать. Но ты, как видно, всех половцев презираешь? Жених-грек тебе бы больше подошел, правда? Да, мы с тобой не пара.

– Будь спокоен, купец: я тоже не создана для семейной жизни. Меня с детства готовили к служению Богу. И я чувствую в себе это призвание. Раньше я еще немного колебалась. Но, столкнувшись с мирской жизнью, окончательно поняла, что тетушка была права, когда советовала не уходить из монастыря. И я вернусь туда по доброй воле. Уже никто и никогда не заставит меня выйти замуж. Ты сделал доброе дело, что отказался от такой невесты, как я. Твой честный поступок избавил нас обоих от тягостных цепей. Ну, ладно, хватит об этом толковать, пора действовать.

Боярышня подошла к двери, выглянула и, убедившись, что стражник стоит на почтительном расстоянии, вернулась на прежнее место и изложила свой план побега:

– Сделаем так. Я скажу стражнику, чтобы принес тебе еды и питья. Ты же будешь сидеть на соломе и делать вид, что руки и ноги у тебя по-прежнему связаны. Когда стражник к тебе приблизится, схватишь его, чтоб не кричал… ну, не знаю, как у вас, мужчин, это делается в драках…

– Хорошо, я тебя понял, – улыбнулся Дмитрий. – Стражника я свяжу, заткну ему рот, а сам переоденусь в его одежду. Дальше что?

– Дальше мы с тобой выберемся из подземелья во двор. По пути нам могут встретиться еще двое стражников, но я отвлеку их внимание, а ты старайся быть в тени и прятать голову.

– А как же во дворе? При ярком свете меня каждый узнает.

– Об этом и я догадалась, потому и накинула на себя второе покрывало. Перед тем как выйти во двор, закутаешься в него до самых бровей. Пусть думают, что со мной идет одна из сестер-монахинь. За ворота мы с тобой тоже выйдем вместе, и до церкви я тебя доведу. А дальше сам пойдешь. Но мой тебе совет – не задерживайся в Киеве. Отыщи друзей и беги с ними куда-нибудь подальше, пока стражники тебя не хватились и не донесли о побеге. Не знаю, правда, хватит ли тебе этих гривен на далекое путешествие, ведь я в миру не жила и в денежных ценах ничего не смыслю. Но могу еще дать тебе это кольцо – оно из чистого золота.

Анна уже хотела снять с пальца свою фамильную драгоценность, но Дмитрий удержал ее руку со словами:

– Не надо, боярышня, этих денег вполне достаточно, чтобы добраться до Корсуни и до Константинополя.

Ладонью он внезапно почувствовал нежность тонких пальцев девушки, но она тут же отдернула руку.

На мгновение их взгляды встретились, а дальше Анна снова отступила в тень, поправляя платок. Но этого мгновения оказалось достаточно, чтобы слабый лучик света, упав сверху, отразился ясным бирюзовым огнем в больших глазах, обрамленных темными густыми ресницами.

Дмитрию вдруг показалось, что он видит сон, и купец незаметно ущипнул себя за руку. Как растерянный мальчишка, он смотрел прямо перед собой, не в силах ни вымолвить слова, ни пошевелиться. Постепенно до его сознания доходило, что он оказался во власти обмана. Ангельский голос и разумная речь боярышни – это было еще хоть как-то объяснимо. Но столь прекрасные глаза не могли принадлежать тому противному существу, которое несколько дней назад восседало на боярской повозке. Нет, у той богато разряженной боярышни глазки были маленькими и тусклыми. Впрочем, они были почти закрыты. Она словно бы спала.

Дмитрию вдруг вспомнились сказки о прекрасных царевнах и царевичах, которых злые ведьмы усыпляли и превращали в отвратительных чудовищ. Кажется, в доме боярина Тимофея живет подобная ведьма, и даже не одна.

Анна, удивленная долгим молчанием Дмитрия, спросила неуверенным голосом:

– Так что же, купец? Ответь мне, как человек опытный: правильная ли у меня задумка?

– Правильная, – с трудом выдавил Дмитрий, снова пытаясь заглянуть ей в глаза.

Девушка хотела отойти в сторону, но он схватил ее за рукав; дернувшись, она блеснула на него мгновенным сердитым взглядом. И тут догадка – внезапная, словно молния, – его осенила. Он отчетливо вспомнил, что совсем недавно видел такие же глаза – зеленовато-голубые и чистые, как морская лазурь. Он почувствовал внутреннюю дрожь от нетерпеливого желания проникнуть в эту тайну. С трудом сдерживая себя, Клинец как можно спокойнее и ласковее сказал:

– Добрая госпожа, ты все правильно задумала. Сейчас я сяду в угол на солому, а ты позовешь стражника. Но прежде дай мне свое покрывало, я сверну его и буду нести в руках, чтобы потом быстро на себя накинуть.

Удивленная столь мягким, бархатным звучанием низкого мужского голоса, девушка невольно повиновалась его просьбе. Она стала снимать покрывало медленно и осторожно, стараясь не затронуть платок на голове. Тогда купец со словами «Я помогу тебе!» резко дернул тяжелую ткань, срывая вместе с плащом и платок, которым боярышня была закутана до самых глаз.

Девушка ахнула, но было уже поздно: ее лицо полностью открылось, золотистые волосы рассыпались по плечам, переливаясь в скупом луче света. Перед изумленным Дмитрием стояла та самая фея, сказочное видение, поразившее его на реке у билгородского монастыря. Это была именно она – ибо разве мог он представить еще у кого-то золото этих волос, чистую лазурь огромных глаз, нежный профиль, гордый разлет темных бровей? И она сейчас стояла перед ним, смущенно кутаясь до самого подбородка в бесформенную черную одежду. А он смотрел на нее и угадывал под монашеским покрывалом все изгибы, все стройные линии и соблазнительные округлости девичьей фигуры, которую видел однажды почти обнаженной.

– Ничего не понимаю!.. – воскликнул Дмитрий, не в силах оторвать взгляд от внезапно открывшейся красоты. – Здесь какое-то колдовство… Скажи мне, кто ты? – Он схватил девушку за плечи и слегка встряхнул. – Как ты здесь очутилась? Ведь ты не боярышня Раменская!

– Что с тобой, купец? – испуганно, но вместе с тем строго спросила Анна и оттолкнула его руки от своих плеч. – Ты сейчас смотришь и говоришь, как помешанный. Неужели мое лицо так тебя испугало? Тогда я снова закрою…

– Нет! – воскликнул Дмитрий, выхватив у нее платок. – Не закрывайся, я хочу смотреть тебе в глаза. Отвечай мне прямо: ты боярышня Анна Раменская?

– Кто же еще? Клянусь Богом, я не самозванка. И мой отец это может подтвердить.

– Тогда почему весь Киев смеется над твоим уродством и безумием, если на самом деле ты красива, умна… и добра к тому же.

Глаза Дмитрия пристально и с невольным восхищением смотрели на нее из полумрака. Боярышня смутилась под незнакомым ей доселе откровенно мужским взглядом и, желая скрыть свою растерянность, ответила довольно резко:

– Ты первый надо мной сегодня посмеялся! И не старайся теперь из благодарности наговорить мне разных похвал, все равно не поверю.

– Здесь какая-то ошибка. Я смеялся не над тобой, а над той злобной уродиной, которую видел в боярской повозке дней десять назад. Ведь это не ты ехала тогда из Билгорода в Киев?

– Нет, почему же? Как раз тогда я и ехала.

– И ты помнишь толпу, которая на тебя глазела и улюлюкала?

– Признаться, я почти ничего не помню. Меня почему-то сморил сон, и вся дорога прошла передо мной как в тумане. Только приехав в монастырь, я проснулась. Но потом холопка рассказала мне, что какие-то охальники надо мной смеялись, а я рассердилась и бросила в них камень. Было такое?

– Да, все так и было, – подтвердил купец, продолжая смущать девушку своим пристальным, обжигающим взглядом. – Боярышня выглядела сонной, точно околдованной. И камень она бросила в шутников, почти не открывая глаз. Все верно. Но только та боярышня была не ты.

– Да нет же, именно я!

– Ну, значит, случилось как в сказке про царевну, которую на время превратили в лягушку. Кто же злая колдунья, сделавшая это? Говорят, Завида и Берислава ведают в колдовстве. Не они ли так постарались, чтобы отвратить от тебя киевских женихов, а пуще всех – красавчика Глеба?

– Колдовство?… – Анна вздрогнула и перекрестилась. – Нет, Господь защитит меня от сатанинских чар. Не верю я, что могла в кого-то превращаться.

– Ну, тогда выходит, злые чары подействовали на глаза всем, кто тебя видел. Иначе как могло белое показаться черным, а красота – уродством?

– Довольно, купец. Ты думаешь, если я прожила всю жизнь в монастыре, то поверю любой детской сказке о ведьмах и заколдованных царевнах? Нет, сударь, в утешениях твоих не нуждаюсь. И если я некрасива и никому не мила – значит, это испытание, посланное мне Богом. А Господь испытывает тех, кого любит. Ведь сказано же: «Блаженны плачущие ныне, ибо воссмеетесь. Блаженны вы, когда возненавидят вас люди… и будут поносить»…

– Погоди, боярышня. Я не так силен в Священном Писании, как ты, но все же хочу тебя поправить. Может, Господь и послал тебе много испытаний… так же, как и мне… но уродством он тебя не наказал, это уж точно. Наоборот, он дал тебе редкую красоту. Да разве ты сама не знаешь, что красива?

Он хотел взять ее за руку, но Анна резко дернулась назад и, топнув ногой от досады, воскликнула:

– Ты лжешь, купец! Как я могу быть красива, если все вокруг твердят о моем уродстве? Я не знаю, что такое красота, меня не учили ее понимать. Да и как можно оценить самое себя? Свое отражение я видела только в реке, тетушка запрещала пользоваться зеркалом. Там, в монастыре, не принято было говорить о телесной красоте. Я училась понимать красоту Божьего слова, святых икон, церковного пения. А о себе я ничего не знала. Но здесь, в миру, меня назвали уродливой и безумной. Видно, так оно и есть.

Дмитрий вдруг ясно понял все причины, все скрытые истоки чудовищного недоразумения, которое отравило Анне ее первое знакомство с миром. В один миг он представил себе всю ее простую, короткую жизнь под надзором фанатично набожной тетушки, в окружении монахинь и послушниц, вечно занятых трудами и молитвами. А вне защитных стен монастыря – мачеха и сводная сестра, не желающие видеть Анну счастливой, богатой, красивой, способной их затмить. С одной стороны – благие намерения, которыми порой выстлана дорога в ад; с другой – зависть и злоба тех, кто во сто крат опытней и хитрей.

– Бедное дитя!.. – сказал он, вздыхая и с невольным сочувствием заглядывая ей в глаза. – Тебя совсем заморочили этим монастырским воспитанием. Наверное, если орла с рождения держать в клетке и кормить, он так никогда и не узнает, что силен и сам умеет добывать себе пищу. А все наша истовость славянская!.. Если уж приняли греческую веру – так доведем ее до крайности, до аскетизма… Византийские учителя не так ревностны, как их ученики-русичи.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь…

– О том, что из-за твоего слишком строгого воспитания стал возможен этот обман. Поверь, если б я знал раньше, как ты красива телом и душой, я бы от тебя не отказался. Но еще не поздно все исправить.

– Нет-нет! – поспешно возразила Анна, отступив на шаг в сторону. – Не надо из благодарности жертвовать своей свободой. Ты давеча сам говорил, что не связал бы себя узами даже с раскрасавицей. И я не хочу быть чьей-то женой.

– Но раньше-то ты соглашалась на брак?

– Да, потому что отец и игуменья Гликерия уверяли, что победитель этого хочет, словно видит во мне награду. А я считала, что мой долг – вознаградить героя. Теперь же я убедилась, что герою такая награда совсем ни к чему, и меня это очень радует. Словно камень с души свалился. Ведь я не хочу окунаться в мирскую жизнь. Меня пугают обязанности жены.

– А что ты знаешь об этих обязанностях? – улыбнулся купец.

– Тетушка говорила мне о плотском грехе. Да, я понимаю, что после венчания это не считается грехом, но все равно… это страшно. В Билгороде жила монахиня сестра Ирина, которая столько мучений натерпелась в замужестве, что возненавидела всех мужчин. А другая монахиня, сестра Феоктиста, помутилась рассудком после того, как однажды попала в руки к половцам. Эти дикари напали на их селение и надругались над девушками и женщинами…

– Так вот что тебя пугает! – воскликнул Клинец. – Ты боишься оказаться в грязных лапах дикаря! Конечно, ведь все половцы для тебя – грубые скоты, буняки шелудивые[25] со страшной головой. Недаром ты так разочаровалась, когда узнала, что я не грек.

Сейчас Дмитрия бесило то, что несколько минут назад, когда боярышня еще не открыла лица, казалось даже забавным. Тогда быть отвергнутым ею являлось для него облегчением, теперь же – горькой обидой.

Анна смотрела на купца растерянным взглядом, постепенно начиная понимать, что своими словами невольно задела его гордость.

А он продолжал в том же духе:

– Будь я греком, как мой друг Никифор, ты бы, наверное, согласилась… из уважения к просвещенному народу, да? Но только вот что я тебе скажу, боярышня: не суди человека ни по его племени, ни по знатности рода, потому что этого никто себе не выбирает, а значит, ни вины, ни заслуги в том нет. Да, я полукровка и происхождения невысокого, но мои родители были честными людьми. А сам я и по вере, и по воспитанию – русич, а вовсе не дикий кочевник. Половцы тоже ведь разными бывают, как, впрочем, и русичи. Мой отец погиб под Зарубом, когда на город напало войско Боняка. И знаешь, от чего он погиб? От стрелы предателя- русича, который перешел на службу к половцам. А чем лучше поганых дикарей такие князья, как Олег Тмутараканский[26], который не раз их наводил на Русь?

При имени Олега Святославича глаза Анны потемнели от гнева, и, топнув ногой, она воскликнула:

– Не вспоминай об этом предателе безбожном! И Олег Гориславич, и его брат Роман Красный – великие грешники, и гореть им в аду до Страшного суда!

В голосе, во взгляде Анны было столько неприкрытой ненависти, что Дмитрий даже замолчал от удивления, пытаясь понять, какие личные мотивы могли заставить далекую от мирской жизни девушку так ополчиться на Тмутараканских князей.

– Ты разве знала Олега и Романа? – спросил он озадаченно.

– Нет, я их не знала, но мне тетушка говорила, что это самые безбожные негодяи.

– Вот как?… – растерялся Дмитрий. – Твоя тетушка, наверное, имела причину так думать… Ну что ж, значит, ты понимаешь, что принадлежать к хорошему роду-племени – не самое главное? Судить людей надо по их делам.

– Это я понимаю. Почему ты решил, что я ненавижу всех половцев? – Анна пожала плечами и отвела глаза в сторону. – Нет, только тех, которые не приняли истинную веру и живут грабежами, набегами. А тебя, купец, я вовсе не считаю диким кочевником. Наоборот, ты человек просвещенный… и я была бы слепой дурой, если бы тебя презирала.

– Не презираешь… и все же считаешь, что я тебе не пара? – Дмитрий настойчиво пытался поймать ее взгляд. – А ведь я бы мог быть твоей опорой в этом мире, который так тебя пугает.

– Пойми же, купец: дело не в том, грек ты или половчанин, князь или простой крестьянин. Я уже сказала: ни за кого не пойду замуж. Не надо из благодарности предлагать мне свою руку, она мне вовсе не нужна. Лучше поскорее уезжай.

Услышав такие слова, Дмитрий с трудом подавил в себе невольную обиду и после короткого молчания спросил:

– А если я уеду, как ты защитишься от козней мачехи, сводной сестры и их холопов? Твой отец – слабый человек, Завида его околдовала. Есть ли у тебя хоть один друг в этом доме?

– Да, конюх Никита. Он служил еще моему покойному деду – отцу матушки и тети. Но ты за меня не волнуйся, я в этом доме долго не пробуду.

– Вернешься в монастырь, чтобы принять постриг? – спросил Дмитрий и сам удивился, сколько тоски вдруг прозвучало в его голосе.

Мысленным взором он увидел торжественный обряд посвящения в монахи, который однажды ему довелось наблюдать. После этого обряда все будет кончено, и никогда уже эта удивительная красавица не сможет принять и подарить любовь, для которой, казалось, она была рождена на свет.

– Подумай еще раз! – воскликнул Дмитрий, схватив боярышню за руки. – Не спеши становиться монахиней! Поживи в монастыре, но покуда не отрекайся от мирской жизни. Пойми и узнай самое себя. А если монашество – совсем не твой удел?

Со сладостным замиранием сердца он почувствовал, как в его руках трепещут и сопротивляются нежные пальцы девушки.

А она испуганно смотрела в сверкающие глаза Дмитрия и не могла понять, почему его пристальный взгляд и горячие сильные руки вызывают в ней такое неизъяснимое волнение, от которого по телу пробегает дрожь, а голова начинает странно кружиться.

– Я подумаю, купец, – сказала она, запинаясь. – Может, Господь еще даст мне какой-нибудь знак… хотя для себя я уже все решила. Ну, хватит об этом. У нас мало времени, мы и так слишком долго проговорили. Надо спешить. Если Завида с Бериславой вернутся, то будет поздно. Садись, притворяйся связанным.

С некоторым усилием она все же освободила свои руки и указала купцу на солому в углу, а сама направилась к двери.

– Постой, госпожа моя! – воскликнул Дмитрий, удерживая Анну еще раз. – Пока мы не расстались окончательно, хочу, чтобы ты знала: я твой вечный должник. Одному Богу ведомо, как сложатся наши судьбы. Но если когда-нибудь чем-то смогу тебе помочь, ты только дай мне знать. Я все для тебя сделаю.

– Не надо, – Анна остановила его порыв строгим жестом и горделивым поворотом головы. – Запомни, купец: ты мне ничего не должен. Я выручаю тебя не ради твоей благодарности, а ради спасения своей души. И еще потому, что не хочу быть проклинаемой простыми людьми.

– Ты даже благодарности моей не принимаешь, – вздохнул Дмитрий. – Что ж, я сам виноват, хотя и поневоле… И все-таки не могу уйти просто так. Возьми вот эту вещицу, она будет охранять тебя от беды и от коварной злобы.

Клинец снял со своей шеи и почти насильно вложил в руку Анне маленький деревянный предмет на шнурке. Девушка раскрыла ладонь и внимательно посмотрела на тонко вырезанную фигурку, изображавшую конька с солнечными знаками на туловище.

– Какой красивый оберег, – сказала она, слегка улыбнувшись. – Откуда он у тебя?

– Моя мать, царство ей небесное, умела делать красивые игрушки из дерева. Она, как осиротела, воспитывалась в семье ковшечника[27] Семена Витичанина – набожного человека и потомственного мастера. Его предки когда-то еще у волхвов научились вырезать искусные обереги. А моя матушка верила, что эти обереги обладают магической силой. Двух солнечных коньков она изготовила для меня и Федора, моего брата-погодка.

– У тебя есть брат?

– Да, но я давно его не видел и даже не знаю, где он сейчас. Так сложилась судьба…

– Зачем же ты отдаешь мне свой амулет? Ведь он тебе самому нужен.

– Матушка мне говорила: если отдашь амулет другу или побратиму, то ты его не потеряешь, он по-прежнему будет тебя охранять, но и друга твоего тоже.

– Значит, мы с тобой теперь считаемся друзьями? Или назваными братом и сестрой?

– Ну уж нет, братом и сестрой мы не будем никогда, – заявил Дмитрий, невесело усмехнувшись и покачав головой. – Но я хочу, чтобы ты хоть изредка, взглянув на этот оберег, вспоминала меня. А я вспомню тебя всякий раз, как возьму в руки твой кинжал… или покрывало.

Анна, стараясь не встречаться глазами с Дмитрием, быстро повесила на шею его подарок. Маленькая деревянная фигурка скользнула вниз и скрылась под монашеским платьем. У купца сладко защемило сердце, когда он представил, в каком месте оказался сейчас оберег, еще согретый теплом его собственного тела.

– Ну все, медлить нельзя, – решительно сказала девушка и направилась к выходу.

Прежде чем открыть дверь, она оглянулась на Дмитрия и, убедившись, что он принял положение связанного узника, вышла и позвала того из стражей, что был повыше ростом. По ее указанию он принес кувшин с водой и краюху хлеба. Анна, чтобы скрыть свой сговор с узником, покинула подземелье, оставив Дмитрия и стражника наедине.

Через несколько минут дверь подвальной темницы открылась и оттуда вышел уже переодетый купец. Пока он, гремя ключами, затворял дверь, Анна прошла по коридору вперед и приказала второму тюремщику:

– Ступай к моему батюшке-боярину и доложи, что узник от наших предложений отказался. А еще передай, что я сейчас иду в церковь помолиться за спасение души грешника.

Стражник, слегка поклонившись, отправился выполнять поручение боярышни. Когда он скрылся, Анна, повернувшись к Дмитрию, прошептала:

– Теперь скорее во двор! Закутайся хорошенько! Помни, если тебя заметят – плохо будет не только тебе, но и мне. Князь не простит такого своевольства.

Прежде чем выйти из подклети наверх, Анна решила удостовериться, что за дверью никого нет, и, оставив Дмитрия стоять у стены, выглянула наружу. Увы, неподалеку от выхода стоял третий стражник и беседовал не с кем-нибудь, а с преданным холопом Завиды Олбырем. Вздрогнув, Анна тут же отпрянула назад и, приложив палец к губам, оглянулась на Дмитрия. Он понял, что ход перекрыт. Несколько мгновений подумав, Анна вспомнила, что из подклети можно выбраться во двор еще через другую дверь, и, схватив купца за руку, повлекла его к той двери. У Дмитрия вдруг мелькнула мысль, что было бы интересно, если бы кто-нибудь увидел, как он выбирается из подвала вдвоем с боярышней. В глубине души ему даже захотелось, чтоб именно это и произошло.

Но возле другой двери никого не было, и Анна, перекрестившись, вышла во двор, жестом приглашая Дмитрия следовать за ней. Руки их разъединились, и купец с трудом подавил вздох разочарования.

Через двор они быстро проследовали к воротам. Дмитрий шел, не оглядываясь по сторонам, спрятав лицо под покрывалом. Анна же, напротив, смотрела вокруг очень внимательно, дабы убедиться, что их никто не видит. Но у самых ворот откуда-то сверху вдруг послышалось насмешливое улюлюканье младшего братца:

– Эй, сударыня-сестрица, не удастся пожениться! А что это за монахиня с тобой такая высоченная? Она, наверное, из поляниц?[28]

Анна подняла голову и увидела, что Иванко сидит на дереве и размахивает самодельным копьем. Она с невольным испугом оглянулась на Дмитрия: а вдруг и он посмотрит наверх, тем самым разоблачив себя перед вздорным мальчишкой. Но купец догадался пройти мимо, не поднимая лица.

Анна обратилась к холопу, дежурившему у ворот:

– Открывай, мы с сестрой Ефросиньей идем в церковь к вечерней молитве.

Холоп молча повиновался, и через минуту Анна и Дмитрий уже были за пределами боярского двора.