Читать книгу Институт эмоций. Второй семестр - Александра Глазкина - Страница 13

Первая неделя занятий выдалась насыщенной, что помогало мне отвлечься от мыслей о Висе. Вечером в понедельник она прислала короткое сообщение: «В ближайшие дни увидеться не сможем. Объяснить пока не могу. Позвоню сама». И все. Я злился, чего уж скрывать. Терпеть не могу неизвестность и неопределенность, тем более, в делах сердечных. Уж лучше б сразу знать, что она передумала иметь со мной дело. Чем было это сухое лаконичное сообщение – попыткой извиниться и перекинуть шаткий мостик в будущее или перестраховкой, чтобы я не названивал сам? Я не понимал, но на всякий случай в своих прогулках по городу предпочитал не приближаться к магазину.

В институте, тем временем, не теряли времени даром. На третьей паре вместо традиционных занятий спортом или ремеслами, нас гоняли на тестирования. Выглядело это немного странно: датчики, провода, мерцающие экраны на стенах. В одном экране за тонким стеклом плескалась вода, судя по светло-зеленому оттенку, морская, в другом медленно сыпалась земля.

– Волновая природа в Юблече обусловлена взаимодействием гор и моря, – объяснил мне потом Левандовский, – также, как Валновице зависит от энергетической сетки между рекой и лесом.

– Какое отношение природа имеет к эмоциям и нашему состоянию?

– Поверь, Марек, самое прямое, хотя ты вряд ли сможешь понять…

– Куда уж мне, – парировал я.

Вся эта секретность уже порядком мне надоела! А Левандовский мягко продолжил:

– А я вряд ли смогу адекватно объяснить. Если упрощенно, то способность влиять на эмоции окружающих проявлена максимально сильно в городах особого статуса, среди которых Юблеч и Валновице. Если ты заметил, в столице твои способности не работают. Это напрямую связано с волновой природой местности, в которой расположены эти города. И именно поэтому здесь находятся филиалы института.

– То есть, все, чему нас тут учат, может пригодиться лишь в этих городах?

– Ну, почему же. Умение наладить диалог и погасить конфликт пригодится тебе в любой точке мира, так ведь? Просто твой потенциал будет удерживаться в рамках способностей обычного среднестатистического человека. А здесь, в Юблече, он многократно усиливается.

– Я что-то пока не заметил.

Прозвучало кисло, потому что в этот момент я подумал, что на Вису мой эмоциональный потенциал, похоже, никак не повлиял. Левандовский посмотрел на меня с таким участием, что я тут же съехал с темы. Не хватало еще, чтобы он меня жалел!

– И какой смысл во всех этих тестах? – поспешно спросил я.

– Это поможет нам сузить круг подозреваемых, – пояснил Левандовский, снимая с меня датчики, – исключить тех студентов, чьи способности не позволяют причинять разрушения, свидетелями которых мы стали. Все, Марек, не задерживай. Когда мы опросим всю группу, я дам тебе фамилии тех, кто попадает в зону риска. А пока, если что заметил, расскажешь профессору, идет?

Я кивнул и вышел в коридор, где толпились сокурсники. Заметил ли я что-нибудь? За несколько дней я успел познакомиться со всеми, включая тех четверых, что выздоровели и вернулись из поездки. Оставалось еще двое, но это – мелочи. Ко мне, как к новичку, был повышенный интерес, мне даже не пришлось прикладывать усилий, чтобы завести разговор. Памятуя о мотивах неведомого злодея, я не столько приглядывался к самим ребятам, сколько искал их уязвимое место. Туманно намекал, что к переезду меня вынудили некие печальные обстоятельства, и смотрел, клюнет ли собеседник.

Людям свойственно приписывать другим те качества и состояния, которые присущи им самим. Поэтому в ответ я выслушивал истории о несчастной любви, смерти любимой бабушки или предательстве друга – каждый сам решал, что я имел в виду под «обстоятельствами». Если же человек был доволен текущим положением дел, а таких счастливчиков набралось с десяток, то мне просто сочувствовали, но откровенничать в ответ не спешили. Скорее, спешили перевести разговор: когда у самого все гладко, не очень-то хочется слушать про чужие беды.

Мне нравилось ощущение двойственности, возникающее в каждой беседе. Для них я был всего лишь новым знакомцем, они же для меня были – подопытные кролики. Тайная власть будоражила и кружила голову, азарт бурлил в крови, потому я не сразу спохватился, что на занятиях я сам оказался в ловушке, выполняя задания преподавателей.

На первый взгляд, в новом курсе не было ничего сложного. Определить направление деятельности, поставить цель, составить план и реализовать его – вот к чему нас должны были подвести за этот семестр. Но все оказалось не так просто. Заурядные, казалось бы, упражнения вроде «кем вы себя считаете?» привели меня к досадным выводам, что я завишу от отца больше, чем ожидал. И разделяющее нас расстояние никак ситуацию не облегчило.

– Посмотрите, как перечисленные вами роли плотно завязаны на отношениях с социумом, – вещал профессор. – А мы стремимся уйти от подобной зависимости, вычленить ту часть вашей личности, которую вы сможете развивать обособленно. Итак, думаю, не ошибусь, если многие указали следующие роли: родственные и профессиональные связи.

Я опустил глаза в блокнот. Первой строчкой значилось: «сын». Почему я написал именно это? Не «человек», не «студент», а – «сын»? Неужели для себя самого я, прежде всего, лишь сын своего отца? И мои попытки отделиться от него тщетны. Если вдуматься, бунт против него – такая же зависимость, как и послушание. Я должен поступать так, как мне хочется, а не так, чтобы его задеть, досадить ему или что-то доказать!

Я украдкой заглянул в записи Миллы. Она написала первым: «женщина». И тут же заключила слово в виньетку из розочек. Ну, ясно, с самоопределением у нее проблем нет. Несмотря на наличие бой-френда (чей единственный недостаток, как я понял, заключался в неприязни к курильщикам), Милла постоянно утверждала свою женскую власть над всеми мужчинами, что попадали в поле ее зрения. Почти все парни нашего курса ходили за ней свитой восторженных поклонников. Даже профессор довольно покряхтывал, добавив елея в интонации, когда она отвечала на лекциях. Только Левандовский оставался полностью безразличен к ее чарам, что Миллу изрядно бесило, а меня веселило. Знала бы она, что он сохнет по Халле! Но делиться тайнами я не спешил.

Что касается меня самого, то мне нравилась ее компания: Милла брала не только броской красотой, она еще была остра на язык и непробиваемо уверена в себе, а это всегда притягивает. Но влечения я к ней не испытывал, и это избавляло от многих сложностей. Милле довольно было того, что мы слегка флиртовали и более обстоятельно обсуждали способы преодолеть никотиновую зависимость, а мне ее прямота импонировала куда больше, чем вздохи и тоскливые взгляды других девушек курса.

Милла – дочь весьма обеспеченных людей, выросла в неге и достатке, ни в чем не испытывала нужды, и потому, как я предполагал, в число подозреваемых не входила. Мотивом, подвигнувшим ее на обучение в институте, была все та же зависимость: уж больно много конфликтов возникало между ней и ее парнем на почве ее курения. Дело в том, что у Миллы курила мать, и она сама пристрастилась к этому еще в двенадцать лет, не видя в том бунта или протеста. Просто из интереса. Вряд ли подобные сложности заставили ее травмировать людей, тут даже итогов теста ждать не приходилось!

Зато появился явный подозреваемый, пятый из тех, кого не было в первые дни. И, к моему большому недовольству, им оказался Анджей, один из гостей на дне рождения Висы. Тот самый, которому моя рассеянность в выборе настольной игры спутала планы по завоеванию девичьего сердца.

Мне сразу не понравилось, с какой настороженностью он воспринял мое присутствие в аудитории. Но, преодолев первый ступор, не стал делать вид, что мы незнакомы, приблизился. Руки, правда, не протянул.

– Привет. Э… Марек, да?

– Да. Э… Анджей, верно?

Я сознательно вернул паузу, ведь видно же было, что он прекрасно помнит, как меня зовут. Более того, не удивился бы, если бы мое имя он упоминал в проклятиях в тот злополучный вечер, когда рухнули его планы. Впрочем, я, по-прежнему, считал затею с признанием в любви через карточку в настолке дурацкой, потому сожаления не испытывал.

– Так ты, стало быть, тоже из наших?

– Да, но ведь трепаться об этом не стоит, верно?

Надеюсь, ему хватит одного намека. Меньше всего мне улыбалось, чтобы Виса узнала, что я – студент непонятного института эмоций. Я уже успел понять, что при любом упоминании о психологии, обыватели напрягались и сразу искали подвох в словах и действиях, совершенно напрасно считая, что могут стать объектами воздействия. Виса, конечно, девушка умная, но мне ни к чему дополнительные сложности, которых и так хватает в наших еще толком не завязавшихся отношений. Главной сложностью оставалось то, что пришла пятница, а обещанного в понедельник звонка так и не случилось. Я уже устал магнетизировать телефон взглядом!

– Ясное дело, – кивнул он и двинулся за свою парту.

Но, если первую настороженность можно было списать на то, что он не ожидал увидеть меня здесь, то дальнейшее его поведение вызвало больше подозрений. Во время лекции Левандовского, в традиционных занятиях с карточками мы попали в одну тройку. Не знаю, было ли это заметно для остальных, но, как я понимаю, за неделю я перебывал в тройках почти со всеми. Ясно же, что подобное общение способствует тому, чтобы узнать друг друга лучше.