Читать книгу Институт эмоций. Первый семестр - Александра Глазкина - Страница 12

Леденцово-зеленые, нежно-розовые и медово-желтые стеклянные подвески над моей головой тихонько звенят, покачиваясь под легким ветерком. При каждом их повороте по поверхности стола, бумагам и моим рукам скачут солнечные зайчики, вот только в душе моей, в противовес окружающей обстановке, сгущаются тучи. В сопровождении мелодичного звона я заполняю тесты. Сначала, памятуя о замечании Марты, внимательно читаю инструкцию. Мне нужно ответить на вопросы, потом ввести результат в информер, а бумаги уничтожить. Я не очень понимаю, почему нельзя было все сразу заполнить в электронном виде, а не возиться с бумагами, но на все есть причина. Я вот, например, с листа информацию воспринимаю куда лучше, чем с экрана. Может, для эмоционального фона источник знаний тоже имеет значение?

Штрих-код для информера в правом верхнем углу документов выполнен в виде смайла, и я невольно улыбаюсь. Вспоминаю вдруг, что ни разу после встречи с профессором не прибегала к своему любимому развлечению. Впрочем, за эти дни я и не была в ситуации, где праздно наблюдала бы за людьми. Вот, в кафе сегодня с Акселем и Мией сидела, но мы были слишком увлечены разговором, чтобы рассматривать окружающих.

Интересно, а если бы кто-то наблюдал за мной в момент, когда я увидела Ивара с блондинкой, какой смайлик он пририсовал бы над моей пестрой головой? У ревности ведь не существует внешнего проявления. Когда мы сердимся, то хмурим брови. Если злимся – краснеем. Широко распахиваем глаза, удивляясь. Презрительно опускаем уголки губ. А ревнуя? Может, все дело в том, что сама ревность – смесь разных эмоций: и тревоги, и отчаяния, и гнева, и даже стыда за то, что позволили неприятному чувству одержать над собой верх. Что движет мною сейчас, когда вместо того, чтобы спешить в объятия любимого человека и делиться впечатлениями прожитого дня, я сижу в зеленой беседке и пытаюсь понять, что сегодня со мной творится?

Ажурные кованые беседки, разбросанные по всему городу – еще одна давняя традиция. По поверью еще до появления города, когда здесь было языческое поселение, человек, которому нужно было побыть одному, уходил из дома в храм, поставленный на холме. По поверью, именно на том месте, где сейчас возвышается ратуша. Обращался ли он к богам или к собственному «я» – неважно. Важно было то, что никто не имел права потревожить его, пока он пребывал в храме. Потом вместо храма появилось множество маленьких беседок из белого камня. Видимо, древним людям не нравилось стоять в очереди.

Сейчас же в городе беседки делают металлическими, похожими на огромные птичьи клетки, с той лишь разницей, что их дверцы никогда не запираются. В последнее время (теперь я знаю, что благодаря Мие) они увиты плющом, который реагирует на человеческие прикосновения и обладает способностью поглощать звуки. Хочешь – можешь полностью укрыться от взоров прохожих под зеленой сенью: прикоснись, и плющ мгновенно оплетет прутья плотным покрывалом. Хочешь – и его листья развернутся так, что никто не услышит твой отчаянный плач или сокровенные признания по телефону. Наверное, плющ – творение тех же ученых, что разработали и быстрорастущие деревья, надо будет спросить у Мии.

Если человек входит в беседку, никто не потревожит его предложением познакомиться или вопросами, как куда-то пройти. И, судя по тому, что я вижу в городе, каждый из нас время от времени испытывает необходимость уединиться посреди толпы. Вот как я сейчас. Только я не плачу и не молюсь, а пытаюсь честно отвечать на вопросы. Выбрать нужный вариант ответа. И с каждым следующим пунктом все острее чувствую, что зря я ввязалась в это неблагодарное дело, потому что вопросы пробуждают к жизни то, о чем мне меньше всего хочется сейчас вспоминать…

Как любит шутить папа, из двух зол выбирай третье. Я с ним согласна, потому что теряюсь, когда выбор ограничен. Но сейчас мне нужно читать и выбирать. «Вариант а) Я считаю, что целью жизни должно быть нечто значительное. Вариант б) Я вовсе не считаю, что целью жизни должно быть нечто значительное».

В шестнадцать лет я ставила перед собой цель – вырваться за пределы родного города и посмотреть мир. Добиться успеха в какой-то, пока еще не известной области. В общем, заявить о себе. А как иначе, если мы жили в Бжове, провинциальном городке на задворках западной федерации, куда кино привозили раз в полгода, где был один-единственный замусоренный парк со сломанными лавочками, а все развлечения сводились к посиделкам с пивом во дворе? Пиво подросткам пить запрещено, но никто за этим не следил.

Родители меня любили и баловали, в гимназии я была на хорошем счету, и у меня было много друзей-приятелей, но я все равно не могла довольствоваться тем, что есть. Поэтому, когда перед выпускным классом нам объявили, что престижный столичный институт в нашем городе набирает экспериментальный курс, я встрепенулась. Вот она, возможность, о которой я мечтала. Лазейка в недоступный мир. И уж этот шанс я не упущу! Все лето я просидела за учебниками и вполне заслуженно прошла отбор и стала студенткой филиала.

Мне всегда нравилось учиться. Знания давались мне легко, книги я обожала, с учителями ладила. Впрочем, как и с одноклассниками, что для отличниц – редкость. Мне не завидовали (ну, это я так по наивности думала), охотно приглашали на дни рождения и в походы, с девочками я дружила, мальчикам нравилась. Я с удовольствием участвовала в конкурсах и побеждала. И, в общем-то, привыкла к тому, что всегда добиваюсь успеха. Ну, а то, что после моего перехода на экспериментальный курс многие стали здороваться со мной сквозь зубы, приняла, как данность. Наверное, я бы тоже расстроилась, если бы не прошла отбор. Пройдет!

Но, увы, не прошло. Всех счастливчиков прежние друзья стали сторониться, но мы мало обращали на это внимание. Слишком были захвачены открывшимися перспективами, от которых захватывало дух. Занятия строились по вузовскому принципу: не уроки с зубрежкой и бесконечными контрольными, а лекции и семинары. Мыслимое ли дело: преподаватель может непринужденно усесться на край стола, рассуждая об особенностях государственного устройства, растолковать все доступно и внятно, доброжелательно выслушать, поощряя нас формулировать и высказывать свое мнение.

А главное – по итогам года обещали выбрать семь человек, которых возьмут в институт без вступительного взноса и экзаменов. Конкуренция намечалась нешуточная, но пока далекая, и нам важнее было выстоять в бойкоте против остальной школы, а не конфликтовать самим. К тому же, я была уверена, что обязательно попаду в великолепную семерку. А как иначе? Я просто делала, что считала нужным, и не особо задумывалась о правильности своих решений. А вот тест сейчас предлагает мне выбор:

«Вариант а) Я часто задумываюсь над тем, правильно ли я повел себя в той или иной ситуации. Вариант б) Я редко задумываюсь над тем, правильно ли мое поведение».

Непросто часто – настал момент, когда вопрос о правильности стал первым в списке! С Влади я познакомилась годом раньше, на дне рождения сестры. Он был другом бывшего парня ее лучшей подруги, но сложная характеристика, с которой Ариана мне его представила, взволновала меня куда меньше, чем неприкрытое восхищение во взгляде, адресованном мне при встрече. Уже через пару дней мы стали встречаться, и это было счастье! Влади – милый, внимательный, всегда меня смешил, никогда не реагировал на заигрывания других девчонок. Более того, он, как и я, мечтал о великом будущем. Ах, какие мы строили планы, о каких поездках мечтали! А как радовались, когда оба прошли конкурс и стали учиться в филиале!

Возможно, соперничество за заветное место в институт легло бы тенью на наши светлые отношения, но катастрофа случилась раньше. Почти год Влади терпеливо ограничивался поцелуями, но как-то после очередной вечеринки проявил неожиданную для меня настойчивость.

– Мы уже так долго вместе, – зазывно шептал он, – я с ума по тебе схожу! Аурика, если бы ты знала, как я хочу стать первым. Первым и единственным, слышишь? Мы же будем всегда вместе, правда? Я тебя люблю!

Если бы он, как парень моей подруги полез с претензиями, мол, все парни в их кругу уже добились своего, встречаются «по-взрослому», я бы удержалась. Если бы он, как парень другой моей подруги, то исчезал, то появлялся, не внушая уверенности в будущем отношений, я бы удержалась. Но Влади к волнительному событию подвел меня терпеливо, мягко, но убедительно. Не зря же он грезил о карьере политика и особое внимание уделял ораторскому искусству. И потом, мы давно вместе, у нас все хорошо, должно когда-то случиться то, что случается между влюбленными?

Я, конечно, уступила, хотя и не сразу. Со свойственной мне въедливостью, проштудировала информацию в сети (при доверительных отношениях с мамой я все же не рискнула обращаться к ней за советом). Прочитала, ужаснулась перечисленным возможным последствиям, которыми пугали невинных девушек просветительские сайты, но быстро успокоила себя тем, что нас ничто из перечисленного не коснется.

И ошиблась. Последствие обнаружилось раньше, чем я вошла во вкус и оценила всю прелесть близости и страсти с любимым человеком. С моей стороны это все же была уступка Влади: ни телесно, ни, тем более, душевно я не была готова к происходящему. Как не оказалась готова и к реакции любимого на известие о ребенке.

– Какой ребенок, Аурика, ты что! – изумился он. – И речи быть не может!

Тут же, заметив мою растерянность, Влади обнял меня и зачастил:

– Ну, сама подумай, нам через полгода в столицу ехать учиться, у нас такие планы, такие перспективы! Конечно же, я хочу детей, но… не сейчас. Ты поняла? Досадно, что так вышло, но ты же исправишь положение?

О способе «исправить» досадную случайность я, конечно же, тоже знала. В наш-то просвещенный эмансипированный век. Знала, но боялась. И вот тогда я пошла к маме. Наш разговор запустил целую череду сцен, наполненных слезами, утешениями, увещеваниями, сомнениями и резкими переходами от отчаяния к надежде.

– Какая свадьба? – изумилась мама Влади. – О чем вы говорите вообще!

– Но… – растерялась мама, – они же любят друг друга, они давно вместе и раз уж так получилось… Вы же сама – мать-одиночка, вы должны понимать, каково это!

– Вот именно! – отчеканила пани Иржина. – Не для того я свою жизнь мальчику посвятила, чтобы теперь смотреть, как он растеряет себя в быту. Пеленки-распашонки-колики. Нет уж! Ему к поступлению готовиться надо, его ждут блестящие перспективы в столице. Уж пусть ваша девочка сама как-нибудь выкручивается, если избавиться не хотите.

– Ну, и пусть готовится, – не сдавалась мама, – ну, мы же жили как-то, и учились, и работали, и детей растили. Справились же! Мы поможем!

– Не те времена были! – отмахнулась пани Иржина. – Да и вообще. «Поможете». Вам-то проще говорить, с вашими доходами, но нам и семью, и жизнь в столице не потянуть. Нет-нет, разговор окончен. Слышать больше ничего не хочу!

Мама сникла. Я вообще сидела, как в тумане, больше всего подавленная тем, что Влади за все время не произнес ни слова. Если бы мы провели вместе одну ночь, как случайные любовники, я бы еще поняла. Но мы ведь уже год были вместе, строили планы. А любовь? А обещания? Почему случившееся вдруг стало только моей проблемой?

Конечно же, мы с Влади расстались. Конечно же, я решилась ребенка оставить. Конечно же, мне пришлось уйти из гимназии, когда положение стало очевидным. И понеслось! Больше всего я боялась папиной реакции, но он принял известие стойко, обнял и молча целовал в макушку, пока я рыдала. Но родительской поддержки оказалось мало, чтобы стойко справиться с народным осуждением. Поэтому на следующий вопрос теста ответ очевиден.

«Вариант а) Человек должен спокойно относиться к тому, что он может услышать о себе от других. Вариант б) Вполне естественно обидеться, услышав неприятное мнение о себе».

Обида – слишком мягкая характеристика моего тогдашнего состояния. Боль, растерянность, отчаяние… Уж в наше-то время, когда многие женщины рожали «для себя», не вступая в брак и даже не афишируя имена отцов, казалось бы, что такого в моей ситуации? Но она стала лишь катализатором, запустившим поезд, летящий под откос. До этого мы были идеальной семьей. В отличие от многих, родители и после двадцати лет брака продолжали любить и заботиться о друге. Папа не выпивал и не гулял, как многие наши соседи. Мама никогда не участвовала в бабских разговорах с критикой мужей. Мы с Арианой – умницы-красавицы, девчонки, которым суждено было выскочить за пределы затхлой провинциальной жизни. В доме – достаток: папа работал на единственном в городе мебельном производстве, мама держала сувенирный магазин, процветавший благодаря ее деловой хватке, оригинальному взгляду на подачу товара и умению найти подход к клиентам.

И тут – я с «подарком» в неполные семнадцать лет, да еще и незамужняя. Словно убрали невидимую заслонку, и поток злословия вырвался наружу. Я перестала выходить из квартиры, не в силах выносить осуждающий шепоток соседок за спиной. Мамин магазин бойкотировали. Мол, негоже покупать товары для счастливых свадеб у женщины, которая за собственной дочкой не уследила. Ариану принялись травить одноклассники, отпуская шуточки, что она станет теткой незаконнорожденного (ну, говорилось, конечно, грубее).

– Золотце, пойми, не в тебе дело, – успокаивала меня мама. – Просто люди… пользуются возможностью. Знаешь, сколько раз мне предлагали продать магазин? И просили, и угрожали? Еще бы – здание-то в самом выгодном для торговли месте. Теперь просто появился шанс вынудить меня уйти. А вам с Арианой девчонки просто всегда завидовали, вот теперь и злорадствуют.

Но меня ее слова мало утешили. Напротив, горько было осознавать, что я запустила механизм травли. Ариана, на тот момент, переживающая и без того сложный подростковый период, внезапно сорвалась с цепи. Стала прогуливать уроки, допоздна шататься по городу с подозрительными компаниями. На родительские увещевания только выкрикнула, мотнув головой в мою сторону:

– А что, ей можно, а мне нельзя? Я всю жизнь только и слышу: Аурика то, Аурика се, бери пример со старшей сестры! И посмотрите на вашу старшенькую!

Папа, недолго думая, отвесил Ариане хлесткую пощечину. Она замерла, потом с плачем убежала из дома и два дня не появлялась. Мама слегла. Потом, правда, блудную дочь вернули, она затихла и даже извинилась, но в наших, таких прочных, прежде, отношениях прошла трещина.

– Перестань ты реветь! – сдержанно бросал папа после моей очередной попытки выйти из дома. – У баб вечно языки чешутся. Сейчас где-то у кого-то что случится, начнут о них судить-рядить, о тебе забудут!

Забыть, конечно, не забыли, но со временем и впрямь пересуды поутихли. Просто выросла между нашей семьей и горожанами невидимая стена отчуждения. Но, как говорится, привыкнуть можно ко всему. Привыкнуть, но не смириться. Во внешнем мире я продолжала что-то делать, послушно навещать врача, помогать маме с делами. В мире же внутреннем поселился вечный критик, день за днем упорно уничтожающий остатки былого уважения к себе.

«Вариант а) Мое чувство самоуважения зависит от того, чего я достиг. Вариант б) Мое самоуважение не зависит от моих достижений».

Самым большим достижением стало – продержаться без слез хотя бы один день. Беременность я отходила тяжело, с такими-то нервами. Про то, как скажется это на будущем ребенке, я не думала, несмотря на мамины увещевания. Я вообще смутно представляла себе, что там за существо, из-за которого так резко изменилась моя жизнь. Не из-за него, поправляла я себя, и даже не из-за собственной глупости. Случайность. Стечение обстоятельств. Меньше всего я хотела превратиться в девушку, которая свалит вину и неприязнь на неродившегося еще малыша.

Не могу сказать, что с появлением Юсси жизнь обрела смысл. Нет, теперь жизнь, по-прежнему, представлялась мне чем-то размытым, тяжелым, не смысл в ней появился, но утешение. Тот водопад нежности и умиления к крохотному беззащитному малышу, который обрушился на меня сразу, как только улеглось первое чувство паники и ощущение собственной беспомощности.

Дом наполнился возней, воркованием и смехом. Юсси со свойственной младенцам легкостью вновь скрепил расшатавшуюся основу нашей семьи, и даже Ариана, смыв ужасный боевой раскрас с лица, по вечерам устраивалась с племянником в кресле и что-то тихонько ему нашептывала.

За пределами дома все оставалось по-прежнему. Я старательно не замечала, как обходят меня стороной мамочки с колясками; как они поспешно уводят малышей, желающих познакомиться с подросшим Юсси. Иногда я сталкивалась с девчонками из школы, которые теперь взахлеб рассказывали о студенческой жизни, наполненной приключениями и открытиями. Кивала, ловя огоньки злорадства в их глазах, и уходила, с трудом сдерживая слезы.

Я радовалась каждой улыбке Юсси, каждому его шагу, каждому новому слову, но при этом меня не оставляло ощущение, что это все – понарошку, что я вернулась во времена, когда нянчилась с маленькой Арианой, что это – мой братишка, а не сын. Мир сузился до пространства детской комнаты, на полках шкафа вместо энциклопедий и методичек прочно обосновались книжки-грызушки. Я перестала смотреть новости, чтобы не сожалеть, что яркая, насыщенная жизнь проходит мимо…

Почему сейчас так дрожат руки? Я ведь была уверена, что чудесная атмосфера, которая окружает меня после переезда из Бжова сюда, исцелила меня и примирила с прошлым. Но, получается, что это – не больше, чем иллюзия. Всего-то и нужно было: заполнить вопросник.

«Вариант а) Если бы была возможность вернуть прошлое, я бы там многое изменил. Вариант б) Я доволен своим прошлым и не хочу в нем ничего менять».

Нет, не могу больше. Не могу! Я сгребаю листы с заполненными тестами в охапку, дотрагиваюсь до бархатисто-зеленого листа и, не дождавшись, пока дрожащий зеленый полог полностью развернется, укрывая меня от мира, плачу, плачу навзрыд. Подвеска над моей головой звенит тонко и тревожно.