Читать книгу Право выбора - Александра Грашкина - Страница 3

Стих последний гудок уходящего поезда. Давно уже скрылся вдали вагон, уносящий друзей в неизвестность, а Кэтти по-прежнему стояла на вокзале, не трогаясь с места. Люди уходили с перрона, негромко переговариваясь, равнодушный голос диктора возвещал о прибытии нового поезда…

Кэтти не могла заставить себя уйти с перрона. Она растерянно смотрела на прибывающих на вокзал людей и с каждой минутой все острее чувствовала свое одиночество. Ее толкали, отстраняли, сухо извинялись, и от формальных вежливых слов комок подступал к горлу. «Вот и все, – думала она, – друзья уехали, а я осталась одна на долгие семь лет. Надо возвращаться, нельзя же все время стоять на вокзале, это глупо. Ничего не поделаешь, жизнь продолжается, никому до меня нет дела».

Кэтти медленно шла по пустынным улицам родного города. Она никогда не хотела уезжать в столицу, покидать Марлоу, ведь ничто не заменит домашнего уюта, покоя и неторопливой жизни маленького провинциального городка, где все жители знают друг друга в лицо, где она росла, где впервые нашла утешение и верных друзей.

В жаркий субботний вечер Кэтти почти не встречала людей, одни только собаки и кошки лежали в тени на углах магазинов, лениво потягиваясь в сладостной дреме. Мариона, мать Кэтти, сразу открыла дверь.

– Проводила друзей?

Кэтти кивнула и прошла на кухню, разговаривать не хотелось. Она открыла шкаф и стала расставлять на столе посуду, стараясь забыть о своей тоске за привычными делами.

– Скучаешь? И с каждым днем будешь тосковать все сильнее.

Кэтти с удивлением оглянулась на мать: они никогда не были настолько близки, чтобы обсуждать самые сокровенные чувства. Мама всегда бывала занята, и Кэтти привыкла делить все свои печали с друзьями или таить в себе. Мариона присела на стул, внимательно глядя на дочь, пока та накрывала на стол.

– Тебе тоже надо найти занятие по душе.

Кэтти кивнула. Она так и не нашла любимого дела, не смогла даже научиться играть, хотя обожала музыку и могла часами слушать исполнение матери.

– Дочка, я говорю совершенно серьезно. Нельзя только вести хозяйство – иди работай.

– Но, мама, ты же сидела дома всю жизнь! – возразила Кэтти.

– Я воспитывала детей. Сейчас вы уже стали взрослыми и самостоятельными, и я устроюсь в музыкальную школу.

– Хорошо, мама, я найду работу.

Мариона доверительно взяла Кэтти за руку.

– Присядь, я хочу поговорить с тобой откровенно. Ты будешь скучать без друзей, станет грустно и одиноко. Нужно найти новый друг общения, завести друзей здесь.

– Хорошо.

Кэтти отвернулась. Она не любила показывать редкие слезы – ей не хотелось услышать слова утешения от других людей, ведь обычно на ее долю выпадала эта непростая обязанность. Девушка боялась, что мать начнет расспрашивать ее, однако вместо ответа Мариона ушла в гостиную, и через несколько минут Кэтти услышала «Лунную сонату». Чистые светлые звуки наполнили квартиру; рожденные гибкими пальцами Марионы, они возносились до самого неба, пробуждая в глубине души самые сокровенные чувства. Это была любимая пьеса и Кэтти, и самой Марионы, и девушка всегда восхищалась игрой матери, но сегодня пианистка играла с особым чувством, столь созвучном с порывом Кэтти, что слезы высохли на ее глазах. Нежная чарующая мелодия пела прощальный гимн беззаботной юности, друзьям и всей прежней жизни, в то же время она звала вверх, навстречу свету, добру и гармонии.

Очарованная игрой, Кэтти бросилась в комнату и села на диван. Мариона кончила пьесу, последние звуки стихли, и девушка подбежала к матери.

– О, мама! Как ты сразу угадала мои мысли!

– Я всегда знаю, о чем ты думаешь, дорогая, даже если не говорю вслух. Мне кажется, теперь нам следует сблизиться, у меня тоже никого, кроме тебя, не осталось.

– Но мы же не навек расстались с друзьями, – возразила Кэтти.

– Через семь лет к тебе придут совершенно другие люди со своими заботами. Они привыкнут обходиться без тебя, без твоей заботы и поддержки, и прежние привязанности могут не сохраниться.

– А как же отец, мама?

Мариона задумчиво посмотрела в окно.

– Он далеко, Кэтти, и у него тоже другие заботы. В разлуке легко забыть друг друга.

– Отец нас никогда не бросит! – тоном глубокого убеждения сказала Кэтти, и мать невольно рассмеялась.

– Конечно, но мы с ним не близки, как и с тобой. Столько лет он один содержал нас всех… У тебя остались фотографии друзей?

– Конечно.

– Когда есть фотографии, проще сохранить воспоминание. А у меня ничего не осталось на память об Аллане. Мы никогда не проводили много времени вместе; когда он приезжал, приходилось решать сразу много дел.

– Может быть, все вместе сфотографируемся, когда папа приедет? – предложила Кэтти. Она заметно повеселела. – Я хочу, чтобы мы сделали фотографию непременно в студии.

Мариона не ответила. Хоть она и не умела предсказывать будущее, но тягостное предчувствие волновало ее; она сама не могла объяснить причину смутной тревоги, просто в ней говорило сердце чуткой матери и горячо любящей женщины.

2

Равномерный стук колес наводил тоску. Аллан смотрел в окно на однообразный пейзаж и с трудом сдерживал зевоту. Скучные переезды из одного населенного пункта в другой составляли значительную часть его работы. «Как же мне надоела работа, – с досадой думал он, не сводя глаз с заснеженного леса за окном, – вот бы выиграть в казино крупную сумму или получить награду за многолетний труд и обеспечить себя и семью до конца жизни». Аллан рассмеялся своим мыслям. «Как было бы хорошо сидеть дома с Марионой, постоянно видеть семью, как все нормальные люди. Ох, проклятые деньги! Все равно никогда не найду другого места, где мне бы так много платили. Растет безработица, экономический кризис… Вот и придумали бы ученые да экономисты, что нам, простым смертным, делать, а не цены поднимали да налоги новые вводили».

Его печальные размышления были прерваны приходом сослуживца.

– Аллан, одолжи зажигалку, не могу свою найти.

Гидеон закурил.

– Прохладный вечер. Ночью заморозки обещают.

– Северный край – чего уж тут ждать.

– Скучаешь по семье?

Аллан кивнул.

– Да, на такой работе хорошо одиноким, как я. А тебе зачем в такую даль ехать, жену и детей бросать?

– Нужда заставляет, – вздохнул Аллан. – Была бы моя воля, я бы вовсе никуда не ездил.

– Если бы я был богатым, как Крез, путешествовал бы по свету в свое удовольствие. Сейчас бы в Египет поехал или в Мексику… Слушай, ты новости смотришь?

– Редко. Да что там смотреть? Нового ничего не скажут, все старую песню поют, наизусть выученную: население растет, население переезжает, доллар растет, евро падает, евро растет, доллар падает…

– Я не о том. Политику смотришь?

– Нет. Нам простым смертным, все равно, кто к власти придет – в нашей жизни ничего не изменится. Знай свое дело – работай да семью корми. И помирай в срок, на земле не задерживайся, а то, знаешь, население растет, ресурсов не хватает.

– Опять ты о своем. Большие перемены грядут, Аллан, выберут нового президента – тогда хлебнем горя.

– Что будет, то и будет.

Аллан вышел из вагона для курения и остановился у окна. Мелькали леса, домики, станции… «Гонимся куда-то, политикой интересуемся, а зачем? Там наверху без нас решение примут, нас не спросят. Позовут выбирать нового президента – выберу, позовут на войну – пойду. Я всю жизнь плыл по течению – а есть ли смысл в сопротивлении? Мое слово в судьбе мира ничего не решит», – рассуждал Аллан.

А за окном проносились леса, домики, станции… Одно только серое небо спокойно и холодно взирало на происходящее на земле.

3

Через месяц Мариона устроилась на работу в музыкальную школу, а Кэтти нашла место продавца в цветочном магазине. Теперь, как и хотела мать, у нее были новые знакомства и работа.

В цветочном магазине работали еще две девушки. Одна так и не познакомилась с Кэтти – их смены никогда не совпадали, а сама девушка, тоже робкая и необщительная, не стала искать поводов сблизиться, вторая же скоро стала новой подругой Кэтти. Звали ее Клеверра.

Кэтти и Клеверра были настолько не похожи, что сами удивлялись, отчего продолжали общаться. У обеих девушек не было близких подруг: Кэтти никогда не знакомилась с людьми первая и не предлагала никому дружбы, а Клеверра – эгоистичная и самоуверенная – считала себя самой красивой и с трудом ладила с девушками. Не пользуясь уважением у противоположного пола, она винила в этом не себя, а недостойных кавалеров, которые не смогли по достоинству оценить ее идеальной внешности и характера. Кэтти, скромная и застенчивая, хорошо умела ладить с людьми, но юноши не обращали на нее внимания – она не обладала привлекательной внешностью. Точная копия отца – маленькая, полная, с невыразительными глазами, некрасивыми чертами лица и большими ладонями, она никогда не нравилась даже Коралу. От стройной красавицы матери она унаследовала только чудесные серебристо-серые волосы. Необычный цвет волос придавал Марионе сходство с феей на картинке в детской книжке, но Кэтти была очень некрасива, несмотря на прелестные волосы.

После работы Клеверра водила подругу в кафе и в парки, знакомила с молодежью, но Кэтти по-прежнему чувствовала себя неуютно в шумных компаниях людей с чуждыми ей интересами. Кэтти вскоре узнала все о тайм-кафе, клубах, квестах и вечеринках, но не нашла среди молодежи ни друзей, ни подруг. Клеверра не обижалась, встречая равнодушие подруги – она наслаждалась сама и не требовала, чтобы Кэтти разделяла ее увлечения. Ей был чужд и безразличен внутренний мир подруги, и она даже не пыталась это скрывать.

Кэтти была одинока. Став взрослой, она меньше времени проводила дома, Мариона больше не вела с дочерью откровенных разговоров, и единственной отрадой девушки оставалась игра матери на пианино. Музыка уносила ее в светлые дали, напоминала о друзьях и вселяла в сердце надежду – пусть даже слабую – найти свое счастье.

«Через несколько лет я встречу человека, близкого мне по духу, мы поженимся и будем жить вместе с детьми в небольшой квартире тихой и размеренной жизнью», – так мечтала Кэтти. Она была предназначена для роли хозяйки, матери, тихой и незаменимой женщины, скромной подруги, и девушка продолжала терпеливо ждать своего маленького счастья.

4

Закончился трудовой день, и Аллан вернулся в домик, где они с напарником отдыхали по вечерам. Он очень устал и хотел только скорее лечь, однако переселил себя и вышел прогуляться. Напарник не возвращался, и Аллан решил дождаться его, чтобы поужинать вместе.

В этот раз его мучила тоска по семье сильнее, чем обычно. По ночам ему представлялись Мариона и Кэтти, так хотелось поскорее обнять их и остаться дома, кроме того, причиной его меланхолии была сильная усталость. «Старею, – с сожалением подумал Аллан, – придется уходить с работы, жаль. Не могу больше ездить на север на нефтяные скважины, хоть дело и приносит много денег. Раньше работать было легко, легче и расставался с Марионой. Трудно будет найти другой заработок, но ведь нельзя вынуждать Мариону работать за двоих».

Аллана окружала необыкновенной красоты природа, но даже она не могла развеять тяжелых дум. Строгая северная красота настраивала на серьезные размышления, и Аллан начал вспоминать всю свою жизнь с ранних лет. Впрочем, жизнь прожил долгую, а вспомнить в общем-то нечего – он никогда не стремился достичь необыкновенных высот, много работал, кормил большую семью, легко переносил тяжелые условия и всегда отлично справлялся со всеми обязанностями. Он один всю жизнь не менял места работы – остальные сослуживцы – новички, молодые, года два-три здесь проработали, надеются со временем найти лучшее место. Сам Аллан давно уже отказался от тщетных поисков – все хорошие места заняты, туда нелегко устроиться; да, трудной стала жизнь для простого человека. И раньше нелегко было, а сейчас и вовсе невыносимо стало.

От мрачных размышлений Аллана отвлекло появление напарника.

– Пойдем в тепле посидим, – предложил он, – телевизор посмотрим. Нынче погода не для прогулок.

В домике они пили чай и смотрели новости, из которых, однако, так ничего и не поняли о новом законопроекте, касающемся водителей.

– Слушаем напрасно, все равно ничего не поймем. Нарочно так говорят, чтобы мы ничего не поняли, – ворчал Аллан, закусывая бутербродом с консервами. – Да и зачем нам в этом разбираться? У меня нет машины, меня закон не касается.

– Законы всех касаются независимо от того, есть ли у тебя машина, – начал Гидеон, но Аллан прервал его:

– Лучше бы линию здесь провели, чтобы я мог с женой разговаривать свободно. А то 21 век на дворе, в информационном обществе живем, а дозвониться невозможно – здесь нет сети. Почему я должен каждый раз разговор с семьей заказывать в служебном кабинете?

– Вечно ты всем недоволен.

– Пойду позвоню домой.

Аллан оделся и вышел из домика. К вечеру температура упала еще на десять градусов, земля замерзла, и жесткая корка хрустела под ногами; высокие ели стояли неподвижно и гордо, будто сторожи тайги.

Дом служащего находился далеко, до него было минут десять ходьбы по морозу, и Аллан, продолжая проклинать мобильную связь, которая по необъяснимой причине отсутствовала в их регионе, отправился на еженедельную прогулку заказать звонок. Чаще, чем раз в неделю, пользоваться общественным телефоном не разрешалось, а веской причины, чтобы настаивать, у Аллана не было. Как объяснить равнодушному начальнику, что он скучает по семье? Разве хоть кого-нибудь интересуют его мелкие ничтожные проблемы?

Оставшись один, Гидеон немного посмотрел телевизор, потом, зевая, вышел на свежий воздух.

«Задавили совсем человека. Жаль, конечно, что ему так тяжело приходится, глядя на него, каждый раз радуешься, что не женат».

Строгая красота тайги навевала и ему серьезные думы, но Гидеон привык лишь повторять заученные фразы, которые слышал в новостях или от своих товарищей, поэтому его размышления были случайными и бессвязными. Он с нетерпением ждал знакомого хруста ледяной корки, подпрыгивал, пытаясь согреться, и недоумевал, отчего напарник не возвращается так долго. Мороз усиливался, набежавшее облако закрыло месяц, и Гидеон вернулся в домик, решив в тепле дождаться возвращения Аллана.

5

Аллан примерно полчаса умолял начальника разрешить ему позвонить.

– Понимаете, я уже целую неделю не говорил с женой. Я скучаю, очень хочу услышать ее голос.

– Извините, линия занята, идут важные переговоры.

– Так я сегодня не смогу поговорить с женой?

– Вам лучше идти, правда. Линия освободится нескоро. Приходите завтра.

Обычно Аллан не вступал в переговоры с начальством: разрешили разговор – он звонил Марионе, не разрешили – с сожалением возвращался в домик, но теперь на него нашло умопомрачение, и он продолжал настаивать, хотя и понимал, что своим упорством ничего не добьется.

– Я не уйду, пока не получу права на разговор.

– Боюсь, тогда Вам придется ждать до ночи.

– А если с моей семьей что-то случилось? – внезапно спросил Аллан.

– Насколько мне известно, с ними все в порядке, – сухо ответил начальник. – Спокойной ночи.

Отчаявшись, Аллан сплюнул и, продолжая ругаться, вышел из кабинета; лишь на улице он опомнился и пожалел о впустую потраченном времени и ненужных, бессмысленных словах. Зачем говорить то, что никого не интересует и ни на что не влияет? Еще более расстроенный, чем до разговора с начальством, Аллан резко остановился – после неудачных переговоров возвращаться к Гидеону не хотелось, и он медленно побрел по дороге, вдыхая морозный воздух. Мысли его вернулись к семье; он вспоминал ласковую и нежную Мариону, которая никогда не говорила ему о любви, но в ее привязанности не приходилось сомневаться. Аллан обожал жену, вместе они прошли через все испытания, уготованные им судьбой, пережили трудные годы, времена изнурительной работы и низкой зарплаты, когда приходилось кормить себя и детей. Когда родилась Кэтти, он очень обрадовался появлению дочери и мечтал вырастить красавицу и умницу, как Мариона, но дочь не оправдала его ожиданий, тем не менее, он любил девочку и видел в ней черты сходства с собой, причем не только внешнего. Когда сердобольная Мариона взяла в их семью Кристеллу и Корала, Аллан принял их как дочь и сына, однако содержать такую большую семью оказалось нелегким делом. Мариона и Аллан решили больше не заводить детей.

Хотя Аллан заботился обо всех детях и старался воспитать из Корала настоящего мужчину, именно свою родную дочку он понимал с полуслова и часто сочувствовал ей в ее детских горестях, только с ней он мог говорить долгими вечерами напролет.

Да, много трудностей выпало на их долю, но много было и радости. Были счастливые дни, проведенные с женой, игры с детьми и музыкальные вечера. Острая тоска по дому подступила к горлу, и у Аллана мучительно перехватило дыхание. Он так глубоко задумался, что не заметил, как сильно замерз; потирая обледеневшие руки, Аллан побежал к домику, где его уже с нетерпением ждал Гидеон.

– Не разрешили поговорить?

– Нет. Жесток мир! – Аллан передернул плечами. – Пора пить чай. Знаешь, давай новости что ли посмотрим, а то я устал.

Новости, однако, уже закончились, и Гидеон предложил посмотреть спорт. Аллан не интересовался хоккеем, но возражать не стал – он чувствовал себя разбитым, у него болела голова и слегка знобило.

6

В конце октября постоянно шли проливные дожди, и Кэтти редко ходила гулять. Почти каждый день после работы она сразу возвращалась домой и подолгу сидела на кровати, не меняя позы. Клеверра редко навещала ее, но часто звонила, и Кэтти приходилось подолгу выслушивать подробные рассказы о том, как очередной неудачливый кавалер отказался от попыток угодить высокомерной девушке и перестал с ней общаться. Дни Кэтти проходили однообразно, в полном одиночестве.

Однажды Мариона нарушила ее уединение.

– Отец не звонил на этой неделе, но через две недели у него заканчивается смена, и он должен приехать.

Кэтти очень обрадовалась.

– Папа приедет! Как хорошо, я уже устала ждать.

– Никогда нельзя уставать ждать, – грустно вздохнула Мариона, снова оставляя дочь одну.

«Где же сейчас ее приемные дети? Не звонят, не сообщают о своих делах. Вот какими глупыми бывают молодые! Придумали на семь лет расстаться! Как жаль, что молодые редко умеют ценить настоящую дружбу. Им всегда кажется, что на смену старым отношениям придут новые, и они легко забывают о доме, где их ждут, и о прежних привязанностях. Со временем они все поймут, конечно, но будет уже слишком поздно».

Мариона села за пианино, но играть не стала. Ей вдруг вспомнилась ее молодость – как она, 20 лет назад, так же сидела за роялем, а сзади подходил Аллан и потихоньку закрывал ей глаза. Далекие счастливые времена… хотя никогда, даже в юности, она не была такой беззаботной и веселой, как Кристелла и Эльза. Кэтти в них с Алланом – даже в радостные минуты на их лицах лежала благородная печаль. Жаль, что они с Алланом так мало разговаривали – он редко бывал дома, дела отвлекали… Время упущено, ушло безвозвратно. Только в молодости простительно думать, что все еще можно изменить и исправить – в зрелые годы поздно начинать жизнь сначала. Приедет Аллан – и снова начнутся хлопоты, дела, и не останется времени поговорить по душам. Нужно только предупредить Кэтти, чтобы она не повторила ее ошибок, чтобы выбирала близкого по духу человека, ценила его, берегла и никогда не отпускала.

7

В палате тускло горел свет. Бесшумные движения медсестры и дежурного врача, кружок от лампы на потолке и свист ветра за окном… Аллан приоткрыл глаза и вновь закрыл их. Он уже смирился со своей участью, и минуты серого, беспросветного отчаяния сменились равнодушным покоем. «Как прожил свою жизнь, так и умру. Так же бесславно умираю на больничной койке и вижу в последние часы перед смертью чужие лица». Аллан отвернулся к стене. Его раздражало притворное участие врачей и начальства, их суета и лицемерное волнение, но Аллан все прощал им в свой последний час. Он не терзался угрызениями совести, не припоминал мучительно всю свою жизнь от самого рождения – нет, одно лишь сожаление, что ему не удалось повидать Кэтти и Мариону, причиняло ему душевую боль. Как тяжело им теперь придется жить без него!

Аллан сдержал стон. Разговора с Марионой ему так и не разрешили, даже когда он не смог выйти на работу и отправился в больницу, даже когда врач обнаружил, что у больного тяжелое воспаление легких и жить ему осталось недолго. Обещанный звонок продолжали откладывать, а может, и просто забыли о нем, когда Аллан слег. Хотя никто не говорил ему о смерти, Аллан чувствовал, что умирает – с каждым днем ему становилось все хуже, и странный покой начинал постепенно приходить к нему. Лежа в палате один, он притворялся спящим, чтобы не слышать назойливых расспросов и не вставать, и, когда наконец заговорили о Марионе, он отказался с ней говорить. Аллан знал, что не сможет подняться и дойти до домика начальника, да и говорить было в принципе не о чем. Ему не хотелось расстраивать жену – пусть лучше ей скажут чужие люди, от незнакомых проще получать дурные новости – а она пусть запомнит его таким, каким видела в последний раз, когда обнимала на перроне и умоляла вернуться к ним поскорей, когда они на прощание говорили друг другу обычные, незатейливые слова, которые со стороны могли показаться черствыми и невыразительными, но для них в минуты разлуки приобретали особый, глубокий смысл.

В полузабытье Аллан воскрешал перед собой образ Марионы. «Береги Кэтти, – говорил он ей, – и себя береги. Обо мне не беспокойся, скоро я перестану страдать. Помнишь, мы с тобой сидели на лавочке в конце июля, в жаркий вечер, и ты сказала, что души умерших переселяются в живых и несут им новую боль и страдание? Если ты права, я бы предпочел исчезнуть без следа, чем обречь тебя на такую муку».

Заметив, что больной затих, сиделка выключила ночник. Врачи шептались в углу палаты, их тени плясали на стенах. Легкий ветерок из-под плохо прикрытой двери донесся до Аллана, и ему почудился нежный шепот Марионы; больной вздохнул с умиротворением и задремал.

В служебном кабинете набирали номер Марионы: «Надо сообщить ей все…»

8

Мариона с удивлением посмотрела на незнакомый номер, высветившийся на экране телефона.

– Вас беспокоят из больницы. Кэтти – Ваша дочь?

– Да, а в чем дело?

Голос Марионы дрогнул.

– К сожалению, Вашу дочь доставили в больницу с серьезной травмой… Ее жизни ничего не угрожает…

Обрывки фраз. Мариона вдруг поняла, что ничего не понимает.

– Я сейчас приеду.

Серые углы домов, серые здания, тревожное мигание светофора. Что с Кэтти? Почему нельзя сразу сказать?

– Попала в дорожную аварию, получила серьезные повреждения. К ней сейчас нельзя, зайдите позже.

Мариона не ответила. Вот оно, несчастье, беда, которую она давно предчувствовала. Серые коридоры, серые двери, тревожный белый свет…

– Вы ее мать? – участливо спросила медсестра, заметив аккуратно одетую женщину, в растерянности остановившуюся у входа в отделение.

Мариона кивнула.

– Останьтесь здесь, отдохните, я позову Вас, когда врач разрешит войти.

Мариона поблагодарила ее и села в кресло. Минуты летели одна за другой, сливаясь в часы.

– Не хотите ли чая?

Бодрый голос вывел ее из оцепенения.

– Нет-нет, спасибо.

Она продолжала ждать, положив руки на колени, как статуя скорби. Не на что надеяться, нечего бояться – только ждать. Хлопают двери, вокруг кипит жизнь, врачи и больные ходят по больнице – а она сидит и терпеливо ждет, и мучительному кошмару нет конца. Первое потрясение прошло только через несколько часов, когда ее окликнул врач.

– Только прошу Вас, не волнуйте больную, – предупредил он, открывая дверь в палату. Врач уже собирался уйти, но Мариона удержала его за руку.

– Пожалуйста, скажите мне все. Всю правду.

– Правду?

Врач колебался и долго молчал, всматриваясь в спокойное, печальное лицо. Что-то поразило его в маленькой стройной женщине в простом, но изящном черном платье, и он замялся, не зная, как облегчить ее муку. Он понимал, что стоящая перед ним дама не станет биться в истерике, не упадет в обморок и примет тяжелый удар с достоинством, но от этого говорить правду становилось еще тяжелее.

– Боюсь, Ваша дочь навсегда останется инвалидом и не сможет ходить. У нее серьезные повреждения позвоночника.

Выдержанность Марионы вызвала у врача восхищение. Ему часто приходилось сообщать родственникам больных ужасные новости, но даже у него при виде сдержанной скорби и боли дрогнуло сердце. Глаза Марионы расширились и потемнели, побелевшие пальцы стиснули сумочку.

– Вот как?

Врач отвернулся.

– Извините.

– Нет, Вы правильно сделали, я должна знать.

Мариона вошла в палату к дочери. Кэтти не спала, и при виде матери губы ее дрогнули в подобие улыбки.

– Говорят, меня выпишут через месяц. Понимаешь, так глупо получилось: машина вывернулась из-за угла, Клеверра успела отскочить в сторону, а я нет… Мам, когда папа приедет?

– Через неделю. Осталось ждать совсем немного, дорогая. Когда он вернется, мы с ним вместе навестим тебя.

Они одновременно замолчали, не зная, о чем говорить. Обе слишком сильно устали, чтобы говорить ненужные, пустые слова; Кэтти закрыла глаза, и Мариона вышла из палаты, тихонько прикрыв за собой дверь.

9

Впоследствии Кэтти казалось, что она не прожила, а выдержала месяц после травмы. Ее постоянно мучила боль, неопределенность ее положения, собственное бессилие и отсутствие вестей о семье. Мариона больше не навещала дочь, и Кэтти вычеркивала дни из маленького календарика, который ей подарили в больнице.

Она стойко приняла удар только потому, что не сразу поняла слова врача. Пока вокруг суетились люди, ее отвлекали от печальных размышлений, и девушка не вполне осознавала, что означают слова врача «полное восстановление невозможно», но, оставшись одна, она вспомнила разговоры окружающих. Инвалид. Она никогда не встанет с кресла и не сможет ходить. Обычная человеческая жизнь для нее теперь закрыта навсегда. Работа, подруги, развлечения – все это осталось в прошлом, не успев подарить ей радости, а впереди – длинные однообразные дни в кровати и скупые слова утешения.

Клеверра однажды зашла проведать подругу.

– Дорогая, какой страшный удар! Неужели ты никогда не встанешь на ноги? Не могу даже представить – что ж ты будешь делать? Как теперь жить?

Как жить? Кэтти вздохнула и отвернулась к стене, стиснув зубы от сильной боли; она скоро вернется домой – вот ее единственное утешение. Девушка вдруг поняла, что всем ее мечтам о тихом, скромном, маленьком счастье не суждено сбыться. Теперь у нее никогда не появится семья, не будет детей и близкой души. Кому нужна такая некрасивая девушка, да еще и калека?

Исчерпав все слова сочувствия, Клеверра заговорила о себе и стала пересказывать приятельнице сплетни о знакомых.

– Даже не представляешь, как я тогда испугалась, – начала она, – машина неслась с бешеной скоростью. Мы могли бы обе погибнуть! Алекс – ты же помнишь Алекса – он так переживал за меня! Просил несколько раз повторить рассказ и так внимательно слушал, что я подумала: уж не влюбился ли он? На мне было новое платье – нежно-розовое, помнишь, Велла еще сказала тогда…

Кэтти почти не слушала приятельницу. Заметив наконец ее рассеянность, Клеверра остановилась:

– Ты устала? Ладно, зайду в другой раз, а ты не скучай, читай журналы и не слушай врачей: они всегда все преувеличивают.

Едва за Клеверрой закрылась дверь, Кэтти уткнулась лицом в подушку и горько заплакала. Она плакала впервые после травмы и чувствовала себя такой одинокой и покинутой, что не могла больше сдерживаться. Устав от слез и волнения, девушка вскоре забылась тревожным и чутким сном.

Ей снилась Кристелла. Веселая и счастливая подруга уверяла: «Мечты сбудутся. Они всегда сбываются, стоит только поверить в них». К несчастью, Кэтти не пришлось в этом убедиться.

10

Остановившись перед подъездом, Гидеон, еще раз уточнив номер квартиры, позвонил. Он боялся, что его прогонят, не захотят с ним даже разговаривать, но, к его большому удивлению, дверь тотчас открылась, и Мариона пригласила его войти.

– Проходите на кухню.

Пустая квартира навевала тоску: здесь еще сохранились следы заботы и уюта, но ощущение заброшенности уже проникало во все комнаты. Шторы на кухне были раздвинуты, на столе в вазе стояли свежие цветы.

Мариона налила гостю чай, перед собой поставила пустую чашку.

– Я уже говорил Вам, что хочу помочь, – начал Гидеон.

– Это касается дочери? – неожиданно резко перебила Мариона.

– Нет, Вашего мужа… покойного мужа.

Мариона отвернулась. Гидеон, не скрывая интереса, бесцеремонно разглядывал ее. Да, именно такой он и представлял ее себе по рассказам сослуживца: красивая женщина в узком черном платье, прелестные волосы убраны в прическу, руки с тонкими гибкими пальцами пианистки лежат на столе. Про себя он с интересом отметил, что она продолжала носить обручальное кольцо, и слегка усмехнулся. Заметив его пристальный взгляд, Мариона убрала со стола руки и сухо спросила:

– Что Вы собирались мне предложить?

– Аллан много рассказывал о Вас. Со смертью супруга Вы лишились значительной части дохода, а у Вас большая семья.

– Вас это не касается, извините.

Мариона собиралась встать, но Гидеон удержал ее.

– Я хочу дать Вам совет. Дело в том, что Вы могли бы потребовать возмещение ущерба. В преждевременной смерти Аллана виновато начальство, и, если начать судебное разбирательство, можно выиграть крупную сумму денег.

– Я не буду в этом участвовать.

– Но почему? Вам не нужны деньги? Если Вы не можете оплатить услуги адвоката, не беспокойтесь: я найму его сам. Мне нужно только заручиться Вашим согласием.

– Вы очень добры ко мне, но я вынуждена отказать.

Мариона встала.

– К сожалению, я не могу ходить по судам, мне нужно ухаживать за больной дочерью, и, боюсь, Вы напрасно потратили на меня столько времени.

– А что с Вашей дочерью? Можно нанять сиделку.

– Нет, спасибо, я справлюсь сама.

Гидеон допил чай и направился к выходу. «Она либо безнадежно глупа и не понимает своей выгоды, либо я ей настолько отвратителен, что она не хочет иметь со мной дел». На пороге Гидеон обернулся: Мариона ждала, и на ее лице он увидел знакомое выражение, которое так часто удивляло его у Аллана – выражение непонятной упрямой покорности. Ему вспомнились слова напарника: «Плыть по течению, чтобы сохранить себя». В ту минуту Мариона напомнила ему Аллана, а он никогда не понимал таких людей. Сухо простившись с ней, Гидеон навсегда покинул их дом, вычеркнув из памяти понравившуюся ему женщину.