Читать книгу Любовные драмы русских принцесс. От Екатерины I до Николая II - Александра Шахмагонова - Страница 5

На Санкт-Петербург опустилась мартовская ночь 1801 года. Промозглая ночь, ветреная, ненастная. Постепенно затихал Михайловский замок, ещё толком не обжитый, пропахший свежими красками, пугающий причудливыми переходами. Замок угрюмый и мрачный, хотя вот уже второй месяц обживала его императорская семья, перебравшаяся сюда в начале февраля трагического 1801 года.

В покоях императрицы Марии Фёдоровны всё погрузилось в сон. Прочитав молитву, императрица с трудом прогнала от себя мысли о старшей дочери Александре, находившейся в далёкой, чужой стране и носящей странное наименование палатины венгерской.

Потоком шли письма о том, что находится старшая дочь в тяжёлом состоянии.

Беспокоили мысли и о державном супруге, императоре Павле Петровиче. Что-то вокруг него творилось непонятное, пугающее. Чувствовала она сердцем, что плетутся какие-то интриги, что окружают государя люди бесчестные, жестокие и бессовестные. Вот и дверь к нему в покои несколько дней назад зачем-то забили – объяснили, что по его личному распоряжению. Так ли это?

Истекал день 11 марта. Мария Фёдоровна, перекрестив небольшой портрет дочери Александры, забылась наконец тревожным сном.

Портрет императрицы Марии Фёдоровны. Художник В. Л. Боровиковский

Она не слышала, как в час ночи, уже 12 марта, в покои буквально ворвался офицер и, разбудив шталмейстера Сергея Ильича Муханова, состоявшего при её особе, доложил взволнованно, срывающимся голосом:

– Император умер!

– Что? Что вы говорите? – с ужасом спросил Муханов, пытаясь осмыслить сказанное. – Что случилось?

– Апоплексический удар! – пояснил офицер.

Наконец смысл слов дошёл до Муханова, и тот махнул рукой – мол, свободен. Встал, привёл себя в порядок. Нужно было докладывать императрице. Самому? Нет, сам идти не отважился, решил разбудить старшую статс-даму графиню Шарлотту Карловну Ливен, воспитательницу детей императорской четы и ближайшую подругу Марии Фёдоровны, особу, по словам современника, «большого ума и твёрдого характера, одарённую почти мужскою энергией».

Ей сподручнее докладывать о случившемся императрице, теперь уже вдовствующей. Какое страшное слово! Какое нелепое слово! Вот ведь только несколько часов назад было всё иначе… А вот теперь графине Ливен нужно идти сначала обрушить ужасную весть, а затем утешать Марию Фёдоровну. Да легко ли утешить?!

Графиня Ливен отреагировала на сообщение сдержанно и тотчас стала собираться к императрице. Было уже около двух часов ночи, когда она вошла в опочивальню к Марии Фёдоровне и, остановившись у постели, осторожно тронула за плечо.

Императрица вздрогнула, приподняла голову, воскликнув:

– Кто это? Что случилось?

– Это я, ваше величество!

– О-о-о… Всё ясно, – проговорила она скорбно. – Из Венгрии весть. Александра умерла…

– Нет, государыня, не она…

– О-о-о! – снова протянула императрица, почти с ужасом. – Тогда император!

Графиня не ответила, только кивнула головой.

Мария Фёдоровна тут же поднялась с постели и бросилась к двери, которая вела в спальню императора, даже не надев башмаки и чулки. Графиня побежала за ней и набросила салоп на плечи. И тут вспомнила, что дверь в спальню уже несколько дней как заколочена. Она не знала, что сделано это по наущению фон дер Палена, которому Павел Петрович слишком доверял. Она выскочила в другую комнату, через которую можно было попасть на внутреннюю лестницу и в кабинет государя, но там стоял пикет лейб-гвардии Семёновского полка, и перед ней часовые скрестили штыки, не допуская в покои государя.

– Пустите меня, пустите! – восклицала государыня, но часовые, несмотря на то что у них самих на глазах были слёзы, лишь отговаривались тем, что пускать не велено.

Капитан Волков, лично известный императрице и пользовавшийся «особым её покровительством», был вызван часовыми, но только руками развёл – не в его силах было нарушить приказ своего начальника – участника заговора.

Но он, по крайней мере, вёл себя уважительно, а вот услышавший шум и выглянувший из императорской опочивальни Платон Зубов грубо крикнул, хотя и узнал Марию Фёдоровну:

– Вытащите вон эту бабу.

Великан Евсей Горданов подхватил императрицу и вынес прочь, отправив назад, в её покои.

Она снова сделала попытки прорваться к мужу, но тут снова в нужный момент оказался омерзительный тип барон Беннигсен, высокий, сутуловатый, с неприятным, отталкивающим лицом. Он нагло и цинично заявил:

– Мадам, не играйте комедию.

Оставим удручённую горем императрицу перед пикетом гвардейцев и обратим внимание на странную её фразу, касающуюся дочери – великой княгини Александры Павловны.

Гвардейский полковник Николай Александрович Саблуков, реставрировавший в своих воспоминаниях события той страшной для императорской семьи ночи, пояснил эти слова императрицы Марии Фёдоровны так:

«Около этого времени великая княгиня Александра Павловна, супруга эрцгерцога Иосифа, палатина венгерского, была при смерти больна, и известие о её кончине ежечасно ожидалось из Вены…»

И далее он рассказал о том, что Мария Фёдоровна с часу на час ждала известие о судьбе дочери Александры. Уже совсем скоро стало известно, что ждала неслучайно. Сердце матери – вещун. 11 марта 1801 года великой княгини (в замужестве ставшей палатиной венгерской) уже не было в живых – она ушла в мир иной 4 марта, за шесть дней до гибели своего отца от рук заговорщиков. Просто известие ещё не успело дойти из далёкого Будапешта до стен Петербурга. Александра Павловна ушла в мир иной, подтвердив печальное пророчество своей великой бабки императрицы Екатерины II относительно судеб русских великих княжон, между прочим, сделанного именно по поводу её рождения. А сказала государыня, что «ничего не может быть несчастнее российской Великой Княжны».

Старшая внучка императрицы Александра родилась 29 июля 1783 года, и великая бабушка, которая полностью управляла всем, что касалось потомства своего сына, назвала её в честь любимого своего внука Александра Павловича Александрой Павловной.

Вскоре после рождения Александры Екатерина II писала своему постоянному европейскому корреспонденту барону Гримму:

«Моя заздравная книжка на днях умножилась барышней, которую в честь её старшего брата назвали Александрой. По правде сказать, я несравненно больше люблю мальчиков, нежели девочек…»

Но отчего же такая немилость к дочерям сына, к своим внучкам? Нет, вовсе это не немилость, а что-то другое. Здесь скорее переживание за их тяжёлые судьбы, в которых повинны весьма и весьма немилосердные и к ним, да и к их братьям законы Российской империи, заведённые ещё императором Петром I.

Екатерина, ни словом не осуждая тех законов, на что, увы, не имела права, предвидела, что у её сына Павла Петровича «дочери все будут плохо выданы замуж», умалчивая, что к такому именно повороту приводит требование дурного закона. И будут им сопутствовать драмы и трагедии, «потому что ничего не может быть несчастнее российской Великой Княжны».

А всего у Павла Петровича и Марии Фёдоровны было четыре сына и шесть дочерей. Правда, одна из дочерей, Ольга Павловна (1792–1795), умерла в трёхлетнем возрасте. Смерть детей в ту пору не была большой редкостью. В младенчестве дети умирали часто, порой и не по одному ребёнку в семьях. А поскольку детская смертность была высока, в младшем возрасте документы на детей выдавались при достижении ими пяти лет.

Предубеждение против внучек у императрицы было настолько сильным, что это на первых порах отразилось на её отношении к Александре Павловне, во всяком случае, если даже и не на отношении, то на отзывах о ней. Так, кабинет-секретарь императрицы Александр Васильевич Храповицкий (1749–1801), действительный тайный советник, сенатор, в своих записках отметил, что она об Александре Павловне говорила, мол, растёт «ни рыба ни мясо», притом прибавляя: «Александра Павловна существо очень некрасивое, особенно в сравнении с братьями». И оценивала выше вторую свою внучку Елену, которую считала «гораздо умнее и живее» в полугодовалом возрасте, в отличие от двухлетней Александры.

Но к четырём годам Александра словно незримо переродилась, и государыня изменила своё отношение к ней, даже стала писать ей коротенькие записочки – свидетельство тому, что великая княжна уже в 4 года разумела грамоту. Во всяком случае, читать небольшие тексты была в состоянии. Сохранилась записочка государыни-бабки от 12 марта 1787 года – Александре три года и восемь месяцев:

«Александра Павловна, приятно мне всегда, что ты умница, не плачешь, но весела; будешь умна, тобою будут довольны. Спасибо, что ты меня любишь, я сама тебя люблю…»

А в письме к барону Гримму Екатерина Алексеевна сообщила об Александре:

«Меня она любит более всех на свете, и я думаю, что она готова на всё, чтобы только понравиться мне или хоть на минуту привлечь моё внимание».

Своему сыну за рождение старшей внучки государыня сделал царский подарок – имение Гатчину, которое выкупила у наследников князя Григория Григорьевича Орлова, рано покинувшего сей мир.

Когда же Александра Павловна подросла ещё немного – спустя два года, – императрица отметила:

«До шести лет она ничем не отличалась особенным, но года полтора тому назад вдруг сделала удивительные успехи: похорошела, выросла и приняла такую осанку, что кажется старше своих лет. Она говорит на четырёх языках, хорошо пишет и рисует, играет на клавесине, поёт, танцует, понимает всё очень легко и обнаруживает в характере чрезвычайную кротость. Я сделалась предметом её страсти, и, чтобы мне нравиться и обратить на себя моё внимание, она, кажется, готова кинуться в огонь!»

Старательность и трудолюбие маленькой великой княжны Александры отметила и её мать, в ту пору великая княгиня Мария Фёдоровна, супруга наследника престола. Она писала в 1787 году, что четырёхлетняя дочь «продолжает быть прилежной, делает заметные успехи и начинает переводить с немецкого». Это в четыре-то года! Мало того, открылись большие способности к живописи, и Мария Фёдоровна отметила, «кажется, она имеет к этому искусству большие способности». Ну и в музыке и пении «обнаружила замечательные способности».