Читать книгу Ксения Годунова. Соломония Сабурова. Наталья Нарышкина - Александра Сизова - Страница 3

I

Был жаркий июльский день. В воздухе было душно, и солнце пекло невыносимо, но к полудню собрались грозовые тучи, почувствовался дождь, ветер закрутил облака пыли. Несмотря на близость непогоды, множество экипажей быстро двигалось по направлению к Самбору. Слыша раскаты грома, фурманы погоняли лошадей. Кареты, несмотря на покрывавшую их дорожную пыль, поражали роскошью, удобством и красотой, а убранство слуг указывало на богатство и знатность едущих. По сторонам и впереди карет, запряженных цугом, красиво скакали гайдуки, казаки, а замыкали поезд хлопцы, пахолки и пахолята. С многочисленной свитой и со всеми удобствами совершал свои переезды ясновельможный князь Константин Вишневецкий. Теперешняя поездка отличалась особенной роскошью: в ней принимал участие и брат его князь Адам Вишневецкий, и многие паны соседи.

Лучшая карета, запряженная шестью отличными лошадьми, уступлена была бывшему слуге, а теперь царевичу Дмитрию. На роскошных золототканых подушках сидел царевич. Быстро неслись лошади, и мягко покачивали его рессоры. Думал он о странных превратностях своей судьбы: на днях еще слуга, а теперь – желанный гость, московский царевич. Припомнилось ему детство.

Родителей своих он не знал и ничего не слышал о них; как только помнил себя, его всегда окружали чужие люди. Находясь в услужении у князя Черкасского, он подслушал такие слова: «Мальчишке-то, что у нас служит, и невдомек, на кого он с обличья смахивает. Ведь приметы-то его схожи с теми, какие были у царевича Дмитрия». Всю ночь не спал после этого ребенок; напрасно пытался он понять смысл этих слов, стараясь забыть их, больше о них не думать, но это ему не удавалось. С этого времени он чутко стал прислушиваться ко всему, что творилось вокруг, и особенно интересоваться судьбой младенца Дмитрия. Слышал он, что часто бранили царя Бориса и говорили: «Явится настоящей царевич, отомстит за нас». Помнил он еще, как ласкали его дьяки Щелкаловы, как часто заставляли учиться и будто мимоходом замечали: ему ведь не как другим, больше нужно.

Следующий случай решил его судьбу.

Раз пришла к ним в дом бедная больная женщина. Она называла себя Ждановой-Тучковой, много рассказывала о своем царственном питомце и, заливаясь слезами, говорила о том, как ее ударили обухом по голове и как она потом ничего не помнила. «Увезли меня из Углича, – рассказывала она, – и опомниться не дали, даже проститься с моим ненаглядным не позволили. Как теперь вижу его, как живой стоит он передо мной, – приговаривала она, вглядываясь внимательно в Дмитрия. – Что это? Уж не сон ли? – повторяла она. – Так и есть, это он! – вдруг вскричала она. – Обличье такое же, да и бородавка у него была на носу такая же. Недаром чуяло мое сердце, что он жив и отмстит злодею убийце».

Мальчик очень полюбил эту женщину, целые часы выслушивал ее рассказы, и при его пылком воображении он часто рассказанные события передавал другим, как на самом деле им пережитые. Все чаще и чаще приглашали его под страшной тайной бояре, заставляя передавать подробности, и своими замечаниями убеждали его в том, что мамка не ошиблась и что он действительно царевич.

Теперь он уже твердо верит в это, а также и в то, что Сам Бог, так чудесно его сохранивший, поможет ему занять место, по праву принадлежащее ему.

В карете, где сидели Адам Вишневецкий с князем Корецким, шел разговор о Дмитрии.

– Послушай, князь Адам, неужто ты веришь этой сказке о московском царевиче? – сказал красавец Корецкий, большой щеголь и дамский кавалер.

– И да и нет. Да нам-то что за дело? В случае удачи мы только выигрываем, а жаль не рискнуть, – спокойно заметил князь Вишневецкий.

– Нам осталось пути на добрых полчаса… Не поленись, князь Адам, посвятить меня в эту тайну, расскажи-ка, как добыли вы такое сокровище, как разыскали такой бесценный клад?

Корецкий говорил это зло и насмешливо, но Вишневецкому приятно было передать подробности. Он не заметил иронии и с увлечением стал рассказывать:

– Ты знаешь, какое множество слуг в моем распоряжении и как только немногих я знаю в лицо, а на этого я обратил внимание. Люблю я охоту и всегда отличаю удалых молодцов. Так вот раз в отъезжем поле заметил я, как лихо скакал один из слуг, не останавливаясь ни перед каким препятствием. Погнался он впереди всех за волком, местности-то он не знал, а там громадный овраг. Гляжу и думаю: пропадет молодец ни за что! И точно, на всем скаку упал он с лошадью в пропасть. Маршалок да крайчий распорядились поднять его и доложили мне, что еще дышит.

– Как, он свалился в ту яму, что в твоем лесу? Да ведь она очень глубокая! Ну, чудом же он спасся! – удивленно заметил Корецкий.

– Слушай дальше. Пришел он в себя, стал слабым голосом звать маршалка, чтобы тот добыл ему для исповеди православного попа. На исповеди он ему и открылся: «Святой, – говорит, – отец, похорони меня с честью, как погребают царских детей». Поп удивился. «Пока я жив, не говори об этот никому, так, видно, Богу угодно. После моей смерти возьми у меня из-под постели бумагу, прочитаешь, узнаешь, кто я таков, но и тогда знай только сам, а другим не рассказывай».

– Похоже на правду… или уж он очень хитер. Что же, от тебя-то, верно, поп не утаил? Рассказывай, рассказывай, любопытная история!

– Я, конечно, тотчас же отправился с попом к нему и застал царевича в забытьи. Отыскали мы под постелью свиток и узнали из него, что перед нами сын царя Ивана Васильевича Грозного, Дмитрий, которого считали убитым в царствование его брата Федора Ивановича. Вот и все.

Почти всю дорогу и во всех экипажах говорили о том же. Все слуги, как и господа, толковали о царевиче.

Скоро показался город Самбор. На крутом берегу Днестра возвышался деревянный с башнями дворец. Показались уже над воротами красивые легкие башенки, крытые жестью, а одна из них даже с золотой маковкой. Много было за воротами деревянных построек, где помещались службы и помещения для гостей, то и дело приезжавших и съезжавших со двора управителя королевских поместий, сандомирского воеводы Юрия Мнишека. За строениями был большой тенистый сад, а за садом шли гумна и пивоварни. На самом видном месте, посреди двора, возвышался костел, а возле него дом, где жил с семьей знатный пан Мнишек, львовский староста.

Большой деревянный дом был роскошно убран и снаружи и внутри. Наверху очень высокой, в два уступа, гонтовой крыши с множеством слуховых окон была средняя вышка с золоченой маковкой, а по углам вышки поменьше. Выстроен он был в два жилья на глубоком подвале. С наружного фасада дома было много входов с крыльцами под навесами. Особенно выдавался главный вход, под фронтоном, на колонках украшенный пуком перьев, гербом владельца. Здесь и стали останавливаться экипажи.

Пройдя главное крыльцо, все гости вошли в огромные сени со множеством прислуги. Почетные гости прошли прямо в столовую, где встретил их маршалок и провел анфиладой через три нарядно убранные залы. Дмитрий привык видеть роскошную обстановку польских магнатов, но эта особенно поразила и его. Потолки были раззолочены, разрисованы узорами, резные створки дверей блистали позолотой, на дверях и на окнах с разноцветными стеклами и лепными карнизами развешаны были золототканые занавесы с широкой бахромой. Стены, столы, скамьи и даже полы были устланы ковровыми тканями с затейливыми изображениями охоты, сражений, любовных сцен, мифических и исторических событий.

На стенах висели картины, а во второй зале – портреты королей и предков хозяина в золоченых рамках. Здесь были портреты Сигизмунда-Августа, Варвары Радзивилл. У стены стояли лавки с откосами, а посредине – кресла на золоченых ножках с вычурными ручками. В этой комнате гостей встретил Юрий, заранее предупрежденный о приезде царевича и едва скрывавший свою радость. Около него толпилось много панов.

Хозяин был пожилым человеком лет за пятьдесят, невысокого роста, с короткой шеей, полный, с высоким лбом, с небольшой круглой бородой, выдававшимся вперед подбородком, с голубыми плутоватыми глазами и сладкими манерами. Наружность его указывала на то, что он не был человеком даровитым. Своим положением он был обязан богатству, связям и интригам.

Как сам хозяин, так и все его многочисленные родичи и гости с любопытством смотрели на Дмитрия Иоанновича и остались очень довольны непринужденностью его манер и тем достоинством, с каким он относился к их приветствиям.

Царевич был молодым человеком лет двадцати, худощавым, небольшого роста, с русыми волосами. Лицо у него было круглое, некрасивое, смуглое; большой приплюснутый нос с бородавкой сбоку. Но голубые красивые глаза поражали задумчивостью, голос его был приятен, говорил он складно и с воодушевлением.

После обмена приветствиями гости разместились по приготовленным для них комнатам, богато убранным и снабженным для удобства в стенах вышками и шкафами, с полками и дверцами для хранения всякого рода домашних вещей. Там могли приезжие расположиться с полным комфортом, отдохнуть и переодеться к обеду.

II

В два часа пополудни раздался звук колокола между палаццо и официной. Гости со всех комнат и помещений стали собираться в столовую. Давно уже не был так полон дом Мнишека. Отворились гостеприимные ворота замка, и гости со всех сторон поспешили в Самбор; многих влекло туда любопытство взглянуть на московского царевича.

Все отличалось необыкновенной торжественностью. Пол столовой был устлан пахучими травами, а в воздухе носились облака благовонных курений. В одном углу, за перилами, блистала пирамида серебряной и золотой посуды, а в противоположном, также за перилами, помещался оркестр музыкантов, с преобладанием духовых инструментов. Маршалок встал у дверей столовой, впуская гостей по реестру. Четыре служителя подходили к гостям по очереди: один держал таз, другой из серебряного сосуда лил на руки гостю благовонную воду, третий и четвертый подавали утереть руки вышитым полотенцем.

Гости уселись за стол, поставленный в виде буквы Т, покрытый тремя скатертями, одна сверху другой, и уставленный множеством серебряных и позолоченных кубков, чарок и серебряных судков с филигранными корзинами для плодов вверху. В числе гостей были и дамы, которые садились попеременно с мужчинами, что очень оживляло беседу. Кое-где рядом с роскошными дамскими туалетами виднелись и черные рясы иезуитов, ксендзов. Дмитрия посадили на самом почетном месте, а рядом с ним – дочь хозяина, красавицу Марину, любезности которой не было конца. То и дело ее красивая полуоткрытая рука подливала ему вина, а глаза смотрели на него весело и насмешливо, что очень нравилось Дмитрию и приводило его в прекрасное настроение. Первый раз в жизни царевич находился в такой обстановке. Все опьяняло его: и настоящее сказочное величие, и почет, которым он пользовался в кругу гостей, и то исключительное внимание, какое оказывала ему Марина.

Обед был необыкновенно многолюден. Кроме почетных гостей были и такие, о размещении которых совсем не заботились: их сажали в конце стола и давали одни оловянные ложки, без ножей и вилок.

Вся эта ватага сегодня особенно осознавала свою силу: она знала, что понадобится Юрию, что без ее участия не обойтись хозяину и что только она может помочь ему поддержать претендента на московский престол.

Мнишек задал пир на славу. Хоть и плохи были его денежные дела, но теперь скупиться было нельзя: он все вернет с лихвой с Московии, дорого продаст свою услугу царевичу Дмитрию.

Музыканты играли во все продолжение обеда. Подстолий, крайчий, подгаший распоряжались слугами; множество последних в цветном платье бегали взад и вперед, ставя на стол и снимая со стола кушанья, которых было четыре перемены, а на каждую перемену ставилось разом на стол блюд пятьдесят. Чего только не было! И чижи, и воробьи, и коноплянки, и жаворонки, и чечетки, и кукушки, козьи хвосты, медвежьи лапы и баран с позолоченными рогами, фаршированный шафраном.

Обед был чрезвычайно оживлен и весел. Из кубков вычурной работы, привезенных из Генуи и Нюрнберга, пили старое венгерское, и чем больше пили, тем больше было раздолья красноречию.

Героем праздника был Дмитрий. Марина с восторгом слушала его рассказы, не замечая укоризненных взглядов князя Корецкого. Целью ее было овладеть вниманием царевича, и она не скупилась на ласковые слова, на приветливые улыбки. Отец был доволен искусством дочери и, видимо, одобрял ее поведение.

– Да, странная судьба бывает у людей, – говорил Дмитрий. – Думал ли злодей Борис, выслушивая донесение о моем убийстве, что я не только спасусь, но еще и буду ему угрожать? Я глубоко верю в правоту моего дела и отдаю его и даже самого себя под ваше покровительство. Верьте, не из пустого честолюбия добиваюсь я престола, а для того, чтобы восторжествовала правда и чтобы бедная страна моя освободилась от безбожного злодея и тирана.

Внимательно слушали царевича шляхтичи, увлекаемые его убежденною речью, и клялись верно служить ему до конца.

– Мы знаем из истории, – продолжал довольный поддержкой и одобрением царевич, – что цари и властители бывали в таком же затруднительном положения, как и я теперь, а потом достигали могущества и становились сильными и славными. Таковы были Кир и Ромул, сначала бедные пастухи, а потом они царские рода основали и заложили величие государства.

Ловко и красиво говорил он, поляки любили и ценили это.

– Не может быть, чтобы это не был истинный царевич! – говорили те, которые прежде еще сомневались.

– Правда, в Москве ведь народ грубый, неученый, а этот знает и древности, и риторику! Он должен быть царским сыном, – подтверждали другие.

В конце обеда слуги сняли верхние скатерти и принесли цукры, которые встречены были шумным одобрением: они изображали искусно сделанных двуглавых орлов, Московский Кремль с позолоченными куполами церквей и даже подобие царевича на троне в Мономаховой шапке.

Все были чрезвычайно веселы. Только князь Корецкий с нетерпением ожидал конца обеда, сидел хмурый, недовольный, кусая со злости усы. Он понял, на что метит Мнишек: царевича прочат в женихи Марине.

Гости еще сидели за столом и толковали, прихлебывая из кубков венгерское, как музыка уже заиграла полонез.

Дамы, вставшие из-за стола раньше, успели переодеться и теперь входили попарно в роскошных бальных платьях с самыми затейливыми филигранными кружевами, с открытыми шеями, с золотыми цепями, с голыми руками, с дорогими браслетами, со множеством дорогих перстней на пальцах. Марина была очень хороша. Она была в белом алтабасовом платье, унизанном жемчугом и драгоценными каменьями; на голове у нее была шапочка, на которой бриллианты переливались бесчисленными огнями, по распущенным черным волосам скатывались нитки жемчуга.

Дмитрий и Корецкий не спускали с нее глаз, и оба любовались ее стройным станом и быстрыми, изящными движениями.

Мужчины при виде вошедших нарядных пани крутили усы, побрякивали корабелями и, подходя к дамам, молодецки поправляли на головах расшитые золотом магерки, а потом попарно расходились по разным покоям дома. Дмитрий предложил руку ожидавшей этого Марине, а рассерженный Корецкий, выждав удобную минуту, шепнул ей: