Читать книгу Слеза Будды - Александрина - Страница 5

Я ещё не чувствовала себя здоровой: сохранялся кашель и субфебрильная температура, но была счастлива от одной лишь мысли, что мне не грозит больше тюрьма. Правда, радость от её осознания оказалось недолгой и постепенно начала омрачаться горечью от утраты близкого мне человека и чувством вины за его смерть. Мысль о том, что Борис Львович поплатился жизнью из-за моей серёжки не давала мне покоя. «И зачем я только взяла её с собой? Да и для меня, наверное, лучше было бы не знать, что в ней нет этого злосчастного бриллианта, – думала я. – Столько душевных сил и терзаний было потрачено на то, чтобы сдерживать свои чувства и эмоции, и теперь, когда, наконец, я осмелилась выпустить джина из бутылки, запихнуть которого обратно мне уже вряд ли удастся, опять оказалась в нулевой точке отсчёта».

В голову пришла мысль о том, что сценарий драмы, в которой я была главным действующим лицом, если, конечно, не считать жертвы, был уже давно кем-то написан. И этот кто-то вынуждал меня продолжать играть свою роль согласно сюжету. Будучи утомлённой событиями последних дней, душевными переживаниями и болезнью, не заметила, как уснула.

Проснувшись от приятного чувства прикосновения чьей-то тёплой ладони к моим волосам, увидела перед собой Рихтера. И опять тёплая волна блаженства накрыла меня.

– Молчите, Татьяна Павловна. Я всё знаю, – сказал он, ласково глядя в мои глаза.

– Какое счастье, что вы всё понимаете без слов!

– Можете не сомневаться в этом, – произнёс он, улыбнувшись уголками глаз.

Через неделю я окончательно окрепла и была выписана на амбулаторное лечение. После работы Рихтер лично отвёз меня домой.

– Может быть, я могу вам предложить чай или кофе? – спросила я, высаживаясь из машины.

– Спасибо, Танечка! Как-нибудь в другой раз, – ответил он. – Вам есть о чём подумать. А я умею ждать.

Он только помог донести мои вещи до дверей квартиры и тут же умчался.

Сообщив родителям о благополучном возвращении из Ленинграда по телефону, попыталась воспользоваться своим порталом в другой мир, но, как и в прошлый раз, мне это не удалось. «Неужели связь с прабабушкой прервалась для меня навсегда?» – с горечью подумала я, ощутив при этом страх человека, заблудившегося в дремучем лесу. Постепенно мои мысли вернулись к неутешительной действительности: «Надо бы узнать, где похоронили Бориса Львовича, и навестить его могилу».

Как мне стало известно, он был похоронен на Шмерльском кладбище. Как только позволило моё состояние, я направилась туда, купив по дороге цветы. Хотя в то время умерших рижан хоронили там, независимо от их национальной принадлежности, вперемежку, многие могилы представителей еврейской национальности отличались от остальных – на них было много камней и мало цветов.

Как я узнала значительно позднее, это было еврейской традицией, уходящей своими корнями в глубокую древность, и, наконец, поняла значение выражения «время разбрасывать камни и время собирать камни».

Подходя к могиле Бориса Львовича, заметила знакомую фигуру в длинном чёрном пальто и такой же шляпе с широкими полями. Это была Зина.

Я притаилась за одним из памятников. Зина нагнулась над могилой, покрытой пожухлой листвой, на которой лежала кучка небольших камешков, чтобы возложить цветы согласно христианской традиции. Её губы шевелились, а по щекам текли слёзы. «Вот стерва! – подумала я. – Убила человека, а теперь прощения просит за своё злодеяние. Думает, Бог простит ей этот смертный грех». У меня всё клокотало в груди от негодования и ненависти к этой злодейке. Да как она вообще посмела сюда прийти, да ещё и свои крокодиловы слёзы проливать?! Хотелось подойти и высказать всё ей прямо в лицо. Еле сдерживая свою ярость, я всё-таки решила переждать, пока она уйдёт, чтобы спокойно попрощаться с близким мне человеком.

Попытавшись уйти на более безопасное расстояние, я нечаянно наступила на сухую ветку, которая, как назло, треснула подо мной. Зина обернулась. Мне показалось, что её лицо исказилось злобой.

– Недаром говорят, что убийцы часто приходят на могилы своих жертв! – выкрикнула она. – Странно, почему ты ещё на свободе.

– А я думаю, это по тебе тюрьма давно плачет, – сначала опешив, а потом чуть не задохнувшись от такой наглости и цинизма, парировала я. – Да как ты вообще посмела сюда прийти!? Ты не только убийца! Ты ещё и воровка! – вообще-то не имея привычки называть малознакомых мне людей на «ты», кричала я, подумав, что этот человек не заслуживает уважительного к себе отношения. – Да таких, как ты, на пушечный выстрел нельзя подпускать к антикварному или ювелирному магазину. Как только Борис Львович не раскусил тебя во время, пригрел змею на своей груди!? – продолжала я кричать, с воинственным видом приближаясь к Зине, теряя при этом контроль над собой и давая, наконец, возможность душившей меня ненависти выплеснуться наружу. В этот момент мне казалось, что сейчас я вцеплюсь в её волосы, а её широкополую шляпу растопчу прямо на могиле.

– Что-о-о?!! – возмущённо кричала Зина, наступая на меня со сжатыми кулаками. – Ты на что это намекаешь? Да из магазина не пропала ни одна вещь.

– Кроме одной, самой ценной! – выкрикнула я, когда мы сблизились настолько, что могли вступить с ней в рукопашный бой.

– Что ты имеешь в виду?! – продолжала она кричать, но в её глазах мне показалось искреннее недоумение.

– А то ты не знаешь! Свою серёжку с драгоценными камнями!

– Какую ещё серёжку? – спросила она, сбавляя тон и наморщив лоб, будто пыталась о чём-то вспомнить. – К твоему сведению, все вещи, находящиеся в магазине, были описаны и недостачи не было обнаружено.

– Она могла находиться в сейфе Бориса Львовича.

– Во-первых, у меня нет доступа к сейфу, а во-вторых, насколько мне известно, из него ничего не пропало, – уже более миролюбивым голосом ответила Зина.

Похоже, она говорила правду. Выпустив пар, мы обе замолчали и, не сговариваясь, сели на старую деревянную скамейку с облупившейся краской, стоявшую на соседней могиле. Каждый в течение нескольких минут прокручивал в своей голове подробности того трагического вечера с учётом вновь открывшихся обстоятельств.

Неожиданно для себя самой я поверила словам Зины. Положив цветы на могилу Бориса Львовича, мысленно попрощавшись с ним и попросив прощение, я предложила ей продолжить наш разговор в кафе, расположенном неподалёку. Она согласилась.

Взглянув на себя в зеркало, висевшее в туалетной комнате, я подумала, что похожа на нахохлившегося воробья – волосы были всклокочены, а со щёк ещё не сошёл густой румянец, свидетельствовавший о только что пробушевавшем в моей душе эмоциональном урагане. Зина выглядела не лучше – туш растеклась по щекам, шляпа сбилась набок. «Почистив перышки», мы направились в зал.

– Надо помянуть Бориса Львовича, – сказала я, усаживаясь с Зиной за свободный столик.

Она согласно кивнула. Мы заказали по 50-ть граммов водки и закуску.

– Хороший был человек. Мне ещё ни с кем не было так комфортно работать, как с ним. Светлая ему память! – произнесла моя подруга по несчастью с глубоким вздохом, поднимая рюмку.

– Пусть земля ему будет пухом! – подхватила я, вспомнив слова Галины Семёновны, произнесённые в подобной ситуации, и как происходило моё первое ознакомление с алкоголем. Чтобы немного разрядить напряжённую обстановку, я рассказала Зине эту забавную историю. Мы обе усмехнулись.

– А что, ты говоришь, у тебя пропало? – спросила она.

Я подробно описала, как выглядела серёжка.

– Даже не слышала о такой, не то что никогда не видела, – ответила Зина. – Знаешь, сколько мне всяких побрякушек от родителей досталось? Тебе и не снилось. Дед до революции ломбардом владел. У него столько всякого добра осталось, когда с приходом в их губернию советской власти пришлось срочно сворачивать своё дело и бежать куда глаза глядят. Все эти безделушки интересуют меня только в профессиональном смысле. Для меня гораздо важнее другие ценности, которые пока что мне недоступны.

– Тем не менее она пропала. Эта вещь была семейной реликвией, доставшейся мне от прабабушки, очень дорогой для меня отнюдь не в смысле её стоимости. В тот вечер я принесла серёжку в магазин, чтобы показать Борису Львовичу, – сказала я, умолчав почему-то о чёрном бриллианте. – Его отец когда-то делал дуплет со второй, точно такой же, по заказу моей прабабушки. Но это длинная история и очень романтичная. Может быть, как-нибудь расскажу тебе её. Так что твои подозрения в отношении меня совершенно беспочвенны. К тому же Борис Львович был очень дорогим для меня человеком. – И я рассказала Зине и про жемчужные бусы, и про натюрморт, и про длинные зимние вечера, которые мы коротали вместе у камина, и про механическую кукушку, которая всё время напоминала мне, что пора уходить, когда я засиживалась в гостях допоздна.

– Да это всё Никишкин. Так убедительно выстроил свою версию, что я поверила. А ты кому-нибудь рассказывала о своих намерениях показать свою семейную реликвию Борису Львовичу?

– В том-то и дело, что никому.

– Тогда почему ты решила, что я могла об этом знать?

– Думала, что ты могла подслушать наш разговор, отравить Бориса Львовича и, выкрав серёжку, покинуть магазин, закрыв двери своим ключом. К тому же после нашего с ним разговора ты так внезапно ушла, что уже тогда мне показалось это подозрительным.

– Просто спешила на свидание. И у меня на время убийства Бориса Львовича, к твоему сведению, есть алиби, – с вызовом ответила Зина.

– Такое алиби можно было легко сфабриковать. Вы вообще могли оказаться со своим знакомым сообщниками.

В ответ на мой намёк в её причастности вместе с Владом к убийству Бориса Львовича Зина промолчала. Было впечатление, что она что-то недоговаривает.

Мы заказали ещё по 50 граммов водки, начиная хмелеть.

– А не мог Борис Львович рассказать о твоей серёжке кому-нибудь из своих знакомых, например, по телефону? – поинтересовалась моя собеседница, закуривая сигарету.

– Не знаю, – задумчиво ответила я. – Знаю только, что на следующий день он собирался показать её своему знакомому ювелиру. Не исключено, что они созванивались накануне, чтобы договориться о встрече.

– Вполне возможно. Надо бы узнать, общался ли Борис Львович с кем-нибудь по телефону после 9-ти часов вечера в день убийства.

– Сегодня же позвоню Виктору, знакомому следователю, который помог мне выпутаться из этой ужасной истории. Думаю, он сможет пробить информацию о телефонных разговорах Бориса Львовича, – обрадовалась я, удивившись самой себе, что произнесла эту фразу на милицейском жаргоне.

– А ты знаешь, – вдруг разоткровенничалась Зина, наверное, после выпитого спиртного, крайне удивив меня, – я ведь возвращалась в магазин. Когда начал моросить дождь, решила вернуться, чтобы забрать зонтик, висевший на вешалке у входной двери. Открыв дверь своим ключом, тихонечко вошла внутрь, чтобы не побеспокоить Бориса Львовича. В его кабинете горел свет, и мне показалось, что он разговаривал с каким-то мужчиной. Я взяла свой зонт и так же тихо вышла. Влад в это время ждал меня снаружи.

– Ты испугалась, что Никишкин заподозрит тебя, и поэтому не сообщила ему о том, что заходила в магазин и слышала мужской голос?

– Да, – ответила она, потупив глаза.

– А ты не подумала о том, что конкретно подставляешь меня, когда говорила следователю, что я последней покидала магазин? – гневно спросила я. – Если бы Борис Львович был отравлен не быстродействующим ядом и дверь магазина не была закрытой, мне бы грозил реальный тюремный срок.

– Вообще-то, я особо не прислушивалась к голосам, – ответила Зина, закашлявшись при этом от сигаретного дыма. – Поэтому Никишкину легко удалось убедить меня в том, что один из них принадлежал тебе, тем более что после моего ухода ты ещё оставалась у Бориса Львовича, а, когда я вернулась за зонтиком, прошло не более получаса.

– Скажи лучше, что тебе просто выгодно было так думать.

– Может быть, – ответила Зина, пожимая плечами. – Но тогда я не задумывалась над этим вопросом. Просто поверила Никишкину на слово, и всё.

«Этот следователь, должно быть, неплохой психолог, – подумала я, вспомнив урок психологии, когда-то преподанный мне Борисом Львовичем, когда одни и те же жемчужные бусы он выдал сначала за некачественный товар, а затем представил как отборный жемчуг, украшавший некогда грудь самой княгини Долгоруковой. – Вот что значит сила убеждения!»

– Но если мы с тобой не причастны к убийству, а ты слышала мужской голос в кабинете Бориса Львовича непосредственно перед его смертью, скорее всего, он и принадлежал убийце. А поскольку человеком, с которым тот собирался встретиться, был ювелир, – продолжала я рассуждать, – с большой долей вероятности можно предположить, что он и убил Бориса Львовича. Кстати, мне известно его имя – Евгений Борисович.

– А я его знаю, – встрепенулась Зина. – Он когда-то работал художником-ювелиром на Ленинградском экспериментальном заводе. Они были с отцом приятелями и часто встречались у нас в ленинградской квартире. В то время Евгений Борисович как один из лучших специалистов в этой области трудился в отделе Главного художника, где создавали уникальные украшения для советской элиты. А мой отец в то время был партийным работником высокого ранга. Они как раз и познакомились тогда, когда папа заказывал у него брошь на мамин день рождения. Евгений Борисович действительно высококлассный специалист в этом деле, потомственный ювелир. Его предок, кажется, дед, учился в знаменитой ювелирной школе Хлебникова ещё до революции.

– Почему ты думаешь, что это именно он? Мало ли ювелиров с таким именем, – удивлённо спросила я.

– Дело в том, что пару раз я видела его в антикварном магазине и он узнал меня. Мы тепло поздоровались. Евгений Борисович и рассказал мне, что несколько лет назад переехал в Ригу. Даже в гости приглашал. Сейчас, скорее всего, трудится на рижской ювелирной фабрике.

– Мой шеф говорил, что у него своя мастерская, – возразила я.

– Вполне допускаю.

– Но у нас в стране, кажется, государственная монополия на изготовление ювелирных изделий.

– Если мне не изменяет память, Евгений Борисович был членом Союза художников и дипломированным ювелиром. К тому же выставлял свои работы на выставках. Отец говорил, что эти три условия давали возможность, хоть и с большим трудом, получить лицензию на частную практику. Кроме того, у него заказывали ювелирные украшения многие партийные шишки. Возможно даже, мой отец составил ему протекцию.

– А ты как сама попала в Ригу?

– Первый муж был рижанином.

Через пару часов мы разошлись, будучи подшофе и в полной уверенности в невиновности друг друга.