Читать книгу Не твой день для смерти - Алексей Алексеевич Васильев - Страница 2

Глава 1. 1. Письмо для Профессора

С абразивного диска сорвался сноп огненных брызг. Радостные искры напоминали Климу бенгальские огни. Или даже салют. Он едва не улыбнулся от такого сравнения.

Его работа не располагала к лирике. Грохот разгоряченных станков, охрипшие крики мастера, еле слышные сквозь шум моторов, тяжелый звон молотов – это его день. И тут – крошечный салют. Нет, все же бенгальский огонь!

А ведь скоро Новый год. Клим любил этот праздник. Он вообще любил всё новое.

Когда круг коричневого наксосного наждака медленно остановился, Клим поднял на кепку защитные очки и заметил за паровым прессом троих работяг. Пять глаз пристально смотрели в его сторону (одно из глазных яблок было утеряно в пьяной драке). Мужики что-то кричали друг другу в уши, то и дело поглядывая на от Клима. Это были известные заводские хлыщи. Они зло скалились и сплёвывали на жирный и чёрный от грязи и машинного масла бетонный пол.

Натужный рев гидропресса заглушал голоса. Спокойно переброситься фразой-другой можно было только на пятнадцатиминутном перерыве. За смену их было два. Ближайший – совсем скоро: через пыльное и надтреснутое стекло цеховых часов еще можно было узнать оставшееся время до отдыха.

Если вы думаете, что перерывы устроены для того, чтобы рабочие смогли проглотить принесенные с собой ломти черного, сыроватого хлеба с пожелтевшим салом и подвявшей луковицей, отхлебнуть теплого чая из самодельных мятых термосов и выкурить по небольшой глиняной трубке дешевого табаку, то, скорее всего, так оно и есть. Ведь забота о труженике – первейшая задача дирекции. Была, есть и будет!

И только немногие инженеры и техники знали и хранили грустную тайну о том, что перерывы существуют прежде всего для "отдыха" машин.

Запыхавшись за несколько часов работы, станки, конвейеры и краны жалобно поскрипывали в долгожданной тишине. И, словно марафонец после долгого бега на холоде, будто не веря своему счастью, медные котлы выпускали, посапывая и посвистывая, тонкие струйки пара.

В короткое время затишья наладчики, как тени, проносились по цехам, прослушивая железных пузанов, заглядывая в запыленные глаза манометров.

Механики старательно ублажали капризных металлических истуканов охлаждающей эмульсией, лили ее на их разгоряченные сочленения, а иногда даже махали тряпками, как заботливые тренеры, между боксерскими раундами.

В непривычной тишине после сигнальных трелей крана и пронзительного писка во время распиловки бронзовых деталей в первую минуту люди не могли совладать со своим голосом и вовремя убавить громкость. Поэтому, когда Клим протирал руки ветошью, он услышал отчетливые голоса за спиной и кличку, которой наградили его цеховики: "Профессор".

Когда он повернулся, трое мордоворотов были уже рядом. Их подозрительный интерес к его персоне не радовал.

К лоботрясам подошел ещё один громила из соседнего цеха. Самый грузный и высокий (как его там?.. Засов) помахивал конвертом, давясь от хохота:

– А ты что, Профессор, начал писать стихи в дамские журналы?!

– Поздравляю, красотка, – скорчил рожу одноглазый, – ты выиграла приз!

Все четверо затряслись от смеха. Клим не сразу понял, в чем дело. А когда догадался, что это за письмо, похолодел от досады. Во рту пересохло от возмущения:

– Верни…

Вид Клима был настолько растерян и жалок, что жизнерадостная четвёрка от гогота сгибалась пополам.

Клим оцепенел. Мысли скакали, как блохи на голове охранника заводского склада.

И что-то в глубине души летело в пропасть.

Климу нравился завод. Он здесь работал недавно, но был почти влюблен в кирпичный город, где проводил почти все свое время. Здесь не было выходных, и никогда не замирала жизнь. Казалось, что, если во всем мире исчезнут люди, этот завод остановится в последнюю очередь, чтобы дать прощальный гудок в память суетного и неблагодарного человечества.

Здесь работали тяжело и ценили честный труд. И никто не обращал внимания на грубые манеры. Работа на заводе казалась Климу единственно подходящей для бывшего солдата. К тому же она позволяла отвлечься от прилипчивых мыслей и воспоминаний.

Изредка внезапный перезвон упавшей детали или вырвавшееся из какой-нибудь прорехи облако сизого пара напоминали ему о минувшей войне. Он вздрагивал и косился по сторонам. Нет, никто не замечал его секундной слабости.

Работа спасала от бесцельного проживания вялотекущих дней. К тому же за это что-то платили. Что же касается всякого рода шутников, то это как бесплатное приложение к пятничному номеру про сад-огород: и читать не хочется и выкинуть жалко.

Обращение с металлом, в представлении Клима, укрепляло характер, делало его таким же несгибаемым. На другом полюсе мужской иерархии находились нежные, женоподобные существа с кукольными ужимками – уличные актёришки, музыканты, стихоплеты и цирюльники. Правда, что самое ужасное, Клим, сколько себя помнил, тоже писал стихи. И скрывал это, конечно, ото всех. В его мире слово "поэт" не было похвалой. Может быть, поэтому он и выбрал самую железную профессию – токарь.

А однажды прочёл на обрывке газеты о поэтическом конкурсе. И не смог удержаться – отослал по указанному адресу свой давний опус, дописал еще пару строк в прозе, просто так, мысли "за жисть". И теперь из редакции пришёл ответ. Его-то эти мерзавцы и перехватили.

Клим писал под псевдонимом, но на конверте стояло его настоящее имя.

– А может, ты еще для нас станцуешь! – не унимались шутники.

– Письмо сюда, быстро! – как можно серьезней ломающимся от волнения голосом прокричал Клим, но это требование вызвало обратную реакцию. Хохот перерос в истерику.

Наш герой оглянулся. В механическом цеху было пусто. Дождавшись перерыва, рабочие вышли во двор, чтобы глотнуть воздуха, пусть не идеально чистого, но хотя бы другого. В цеху никого не было, кроме двух все еще порхающих наладчиков. Единственным рабочим, ковырявшимся у своего станка, был Антоль: угрюмый, замкнутый, правильный мужик. Он никогда не лез с советами, но если нужно было решить какое-либо дело, часто шли к нему. Слово Антоля было законом. Сила этого великана была не только в слове. Попавших под его кулак (за дело, разумеется) не скоро приводил в чувство сутулый заводской лекарь.

Станок Антоля стоял недалеко от выхода. Токарь меланхолично поправлял резцедержатель, исподлобья наблюдая за происходящим.

Антоль был соседом Клима по нарам заводского барака. Неразговорчивым соседом. Впрочем, после смены – не до бесед. Добравшиеся до своих кроватей проваливались в сонное ничто под колыбельную из счастливого храпа уснувших первыми.

Антоль был опытным рабочим. Специалистом высочайшего уровня. В нагрудном кармане носил очки и мог читать даже сложные чертежи. За это ему прощалось все, даже рукоприкладство.

Он мог проспать и опоздать на смену, мог раньше уйти. Но все знали, положенная ему норма будет выполнена в срок. Причем, идеально. Его трудоспособность и мастерство были невероятными. Он один легко заменял троих, при этом его работа была ювелирной. Хозяин завода – франт в бежевом костюме, оказавшись в цеху, мог в спешке не поздороваться с мастером, но только не с Антолем. Он долго и искренне жал его руку – испачканную маслом-"веретёнкой" грязную ладонь, приносившую хозяину золото чистой прибыли.

– Я требую последний раз! – грозно произнес Клим.

– А потом ты нас… Ударишь??? – с притворным ужасом, по-бабьи, заверещал Засов.

Конечно, силы были неравные. Клим был сухощав, но гибок, как ажурная башня аэровокзала. Его телосложение можно назвать хрупким, а тонкие черты лица подчеркивали длинные русые волосы, теперь спрятанные под бесформенную засаленную кепку. И только небольшие усики с кончиками, по-армейски закрученными вверх, придавали хрупкому облику молодцеватый вид.

Сжатый из тонких музыкальных пальчиков кулак Клима не производил впечатления на соперника. Нажимать на курок у него получалось гораздо лучше – никто не успевал пожаловаться.

Настырная четверка в ущерб своему перерыву продолжала тешиться над адресатом. Если бы их ум и наблюдательность были бы столь велики, как рост и сила, они наверняка бы заметили лежащий в опасной близости от Клима огромный рожковый гаечный ключ с рукояткой длинной в ногу. Но даже если бы они и заметили ключ, вряд ли бы догадались, что загнанный в угол поэт способен на многое.

Уже позже, по своему обыкновению обдумывая произошедшее, Клим так и не смог понять, откуда в цеху, где нет гаек размером с футбольный мяч, появился "ключ-переросток". Конечно, он попал сюда с Закрытой площадки. Но зачем и кто его принес? Эта не самая главная тайна Вселенной так и осталась загадкой.

Клим не стал тратить время на дальнейшие уговоры: тяжёлый, блестящий инструмент оказался у него в руках, а через секунду его раздвоенная рабочая часть врезалась между ног шутника, державшего письмо. Клим резко вырвал из зажатый в кулаке конверт. Судя по тому, как здоровяк ойкнул и поник, размер ключа удачно подошел к его "гайкам". Ему уже было не до письма.

Очередной штыковой удар пришелся в живот одноглазого. Быстрый взмах, и ключ врезался в плечо третьего остряка. Не ожидая отпора, четвертый решил пропустить очередь и скрылся за станком. После чего побежал в свой соседний цех.

Клим слегка присел и, как бывалый городошник, отвел руку назад и запустил в убегавшего железякой. Та, высекая искру при падении, проскользнула по полу вслед за жертвой. Не обращая внимания на результат броска, Клим резким движением вырвал из пальцев окоченевшего Засова конверт с письмом, молча спрятал его в карман и пошёл к выходу. Он знал – здесь ему уже не работать. Но кто бы мог подумать, что рубить концы ему придется так быстро и практически в прямом смысле слова.

Клим поравнялся со станком Антоля:

– Прощай, – кивнул токарь-одиночка. Он видел все. И все понял.

– Не скучай, – невпопад ответил Клим.

В широкую дверь цеха, глухо переговариваясь, входили рабочие. Когда до двери оставалось несколько шагов, Клим заметил на тусклом зеркале патрона токарного станка мелькнувшую за его спиной тень. Затем услышал шум. Повернулся. Оказалось, что четвертый – "городочная рюха" ¬– подобрал гаечный ключ и бросился за обидчиком. На ходу бегун успел замахнуться, чтобы поразить Клима в затылок. Неожиданно из-за станка навстречу задире выдвинулся Антоль и прямым коротким ударом в челюсть сразил неугомонного. Лицо нападавшего закровоточило:

– Ты что? – недоуменно пробулькал поверженный.

– Не люблю, когда бьют сзади, – коротко пояснил токарь.

В это время от местного наркоза отошла весёлая тройка. Кто-то из них заорал:

– Держи его!

Но неровный звук голоса утонул в гуле отдохнувших станков. Технологический перерыв закончился. Все, кроме Клима, вернулись к своим железным кормильцам.

А новый безработный поэт, не оборачиваясь, вышел во двор.

Глава 2. 1. Своевременное падение

Клим спешно пошел в сторону барака, который до сего дня служил ему надежным кровом. Бесплатное жилье на отдельных нарах и даровая утренняя похлебка – не мечта ли?

Когда-то в бараке, в бесконечно длинном с полукруглым наспех побеленным потолком, размещался один из первых заводских цехов. Теперь здесь тихо, как в морге.

В четыре ряда выстроились двухъярусные металлические кровати, друг от друга отделенные тумбочками салатного цвета. В одной из них лежали вещи Клима: условно чистое бельё, документы, спички и чай в жестяной слегка потёртой коробке, остатки табака и курительная трубка. Клим знал, что курение – яд. И всё искал повод избавиться от этой напасти.

Он засунул скарб в брезентовую сумку на длинном ремешке. Подошел к стене, к своему шкафчику с одеждой. У Клима на дверце были изображены вишенки. Шкафчики когда-то списали из подшефного детского сада, поэтому каждый украшала картина. Стоя босиком на холодном полу, он спешно переоделся. Натянул на грязное тело цивильные серые брюки в полоску, белую рубашку со стоячим воротником, поверх нее – цветастую жилетку, подаренную за ненадобностью растолстевшим приятелем-барменом. Поправил шейный платок. Привычка его носить осталась с фронта – ткань не даёт испачкаться воротнику, а если что поможет остановить кровь. Только в рукопашной – шейный платок может сослужить дурную службу, если кто-то крепко в него вцепится. Клим набросил куртку из толстой буйволиной кожи, стянул на затылок кепи. Перебросил через плечо сумку и, слегка раскачиваясь, двинулся к выходу.

По пути во дворе едва не столкнулся с маневровым паровозиком, тащившим несколько вагонов с металлическими болванками. Машина обдала Клима на прощанье густым паром, а машинист для порядка подал свисток – пронзительный и визгливый: так визжит маленькая собачонка, когда ей наступают на хвост.

Клим внезапно остановился – на проходной могут не выпустить. Запрещено, чтобы рабочий покидал территорию раньше положенного. А до конца его третьей смены оставалось еще несколько часов. Можно было посидеть в закутку, за горами досок и скелетами ящиков, и отправиться "в город за табаком" вместе со своей сменой. Но после сегодняшней разборки хотелось уйти побыстрее. Не от страха, а чтобы забыть все, как липкий, летний сон. И начать все с нового листа. В который уже раз.

Каждый опытный рабочий знал слабые места в женском сердце и в заводском заборе. Негласное знакомство с предприятием проходило именно с экскурсий по тайным лазам. Старые работяги на время превращались в экскурсоводов только лишь для того, чтобы новички не донимали их в дальнейшем расспросами. Что-то нужно? Лезь в лаз. Топай в город. Купи, укради, попроси, но меня не тревожь.

Клим перебросил сумку в нужном месте, отодвинул колючую проволоку, подтянулся, перевалился через высокое препятствие и был таков. Где-то залаяли охранные собаки. Но это уже за спиной. В прошлой жизни.

Клим оглянулся. Вдали над всеми заводами, над лесом труб чернел зловещий силуэт замка графа Виндора с красными горящими глазами габаритных огней. Наверное, это было самое жуткое и загадочное место в городе, которым пугали не только детей, но и взрослых. Никому не хотелось туда попасть. Одни говорили, что на тайных заводах в замке трудились мертвецы, другие уверяли, что роботы. Теперь пугающий замок остался вдали за спиной вместе со своими ненужными тайнами.

Свобода… Без мыслей и чувств, низко наклонив голову, Клим прошел до конца забора. И только когда его завод, который так и не довелось полюбить всей душой, остался позади, отдышался и вгляделся в небо.

Капли дождя упали на лицо.

Дождь. Он моросил здесь всегда. Но это была не хрустально-чистая влага из сказочно синих небес, а конденсат трубного дыма. Клим сплюнул.

Светало. Робкие лучи подсвечивали небо над головой. Небо подкрашивали синие, красные, желтые и зеленые дымы, выплывающие из трубных жерл. Эта облачная палитра охлаждалась на высоте и выпадала на землю едкой моросью.

Клим поднял грубый воротник и зашагал быстрее. Он шел почти час, но заборы – высокие, кирпичные, глухие – передавали эстафету один другому. За ними притаился реликтовый лес гигантских котельных труб, высоких и толстых, как колонны карнакского храма (Клим видел их на старой гравюре). Наружные стены цехов обвивали металлические щупальца больших и малых труб и трубочек, урчащих и гудевших время от времени. Все это еще утром так нравилось Климу, теперь же превратилось в чудовище, с упреком смотрящее в спину злыми глазами желтых цеховых окон.

Прошло еще время, пока беглец не услышал цоканье копыт. Из тумана выползла лошадиная пара, тянувшая по рельсам двухэтажный открытый вагон. Извозчик заметил путника и, не сбавляя ход, прокричал:

– Пожалей каблуки, товарищ!

– Кто бы еще позаботился… – грустно пробормотал в ответ Клим, запрыгнул на платформу, прошел между сиденьями и кинул пару монет в карман вознице.

Конка покатилась по Карьерной, улице с неоднозначным философским названием.

Улица Карьерная начиналась в верхней, северной части Симфидора ( город-государство, в котором жил и работал Клим, назывался именно так) и спускалась к морю через центр, площадь Согласия. Карьерная проходила мимо внушительных зданий Совета министров и Государственного Совета, где немало папенькиных сынков и папенькиных же подружек сделали себе неплохую карьеру.

Впрочем, вряд ли улицу назвали в честь этих мотыльков. Хотя… Некоторым из чинуш все же не повезло, и они закончили свою жизнь с закованными ногами на рудниках и карьерах, с которых и начиналась улица.

Вагон – площадку с крышей над головой и несколькими перегородками и сиденьями ¬– продувало со всех сторон. Но Клима знобило не от холода. Хотелось есть, хотелось пить и спать. Выспаться за сотни тревожных ночей.

Вместе с ним ехали четверо мужчин, старик с женщиной и двое человекообразных существ – люсов.

Люсы – крупные, пронырливые организмы с удлиненными физиономиями и маленькими хитрыми глазками. Кто-то уверял, что их называют от сокращенного "люди-крысы" и что у каждого из них под брюками или юбкой спрятан длинный скользкий хвост.

Мужчины лениво болтали, прислонившись к стенке вагона, люсы шушукались между собой, а места напротив старика с женщиной на задней площадке были свободны. Клим обычно стоял в вагоне, но не в этот раз. Он тяжело опустился на сиденье. Криво улыбнулся нахохлившейся даме. Прикрыл на минуту глаза и…

Проснулся от резкой боли. При повороте на Чистую улицу он, усталый и сонный, вывалился из экипажа. Тяжело рухнул на мостовую и покатился по брусчатке.

– Жив? – крикнул старик. – Пассажир, лови!

Из конки полетела Климова сумка.

Поднялся не без труда. Толстая куртка смягчила падение, а пижонские полосатые брюки разорвались на колене буквой "Г". Почему одежда всегда рвется строго геометрически, под углом девяносто градусов? Колено слегка кровоточило. Осмотрев ссадины и выругавшись с досады, Клим огляделся.

Промзона, или, как нежно назвали район заводов и бараков, Город Дружбы остался позади. Клим прочел надпись на табличке близстоящего дома и понял, что уже находится в Городе Триумфе – спальном районе мелких служащих, в центральной части которого размещались основные административные строения.

Клима забавляла идиотская мода называть небольшие скопления домов городами. Еще он слышал, что отдельным домам – безликим бетонным склепам с претензией на оригинальный фасад и мудрёную планировку ¬– стали давать собственные имена.

Он представил, как в высотке "Консул" дипломаты в черных широкополых шляпах, надвинутых на глаза, развешивают на балконах свежестиранные трусы с потайными карманами. В доме "Задумчивый художник" в каждом окне мостятся бородатые мужики в больших беретах с палитрами и мольбертами и перекидывают с балкона на балкон нужный кому-то тюбик с краской. В многоэтажке "Последнего поэта" царит, наверное, тишина, которую время от времени разрывают призывные вопли:

– Братья, подскажите рифму к слову "форсунка"?

– Гад, музу спугнул!

– Лесопункта – твоя рифма, только заткнись!

– Спасибо!

– Загиба!

Клим читал в запрещенной книге, что в доисторические времена строительство высотного дома в парке общего пользования, на берегу реки или моря считалось уголовным преступлением и виновные отправлялись за решётку, и надолго. Сегодня высотка в парке или у воды – это не уголовная статья, а престиж.

В народе подобные здания именовали менее помпезно. Самое приличное называние было "Дом Ублюдков". Так симфидорцы величали очередного монстра, возведенного, разумеется, незаконно, наплевав на мнения горожан, в центре парка общего пользования! Прокуратура стыдливо призналась, что дом построен незаконно, и с чистой совестью занялась более важными делами, чем заводить дела на убийц города – строительных боссов и их корыстных приспешников.

Утреннее, неожиданно яркое солнце, чистое, словно специально откованное для кварталов Триумфа, дерзко полоснуло лучами по равнодушному небу. В носу защекотало. Клим чихнул. Оказалось, что "вышел" он весьма удачно. У дома. Правда, не своего. Ведь в этой части города своего дома у него не было.

Зато были домовитые друзья. А это значит, надо идти к ним. К тем, кто не выгонит. В ближайшем доме жила Джес. Какая удача! Джес… Его старинная, сокровенная Джес. К ней! Только к ней! Клим мечтательно улыбнулся.

Но идти к даме с пустыми руками – недопустимо. А последние монеты достались извозчику. О заводской зарплате, к слову, придётся забыть: печально заканчивается последняя неделя осени.

И тут Клим увидел новогоднюю ёлку в полном праздничном облачении. Ёлку, из аккуратно выложенных брусков. В деловой части Симфидора живые деревья были запрещены, и ёлки сколачивали из чего попало, красили зелёной краской, а затем устанавливали задолго до даты и убирали в конце марта, чтобы праздник подольше не кончался. Чтобы у трудящихся на пару месяцев новогодней радости было больше. В нашей стране, как объяснили Климу в школе, добровольно и принудительно делается всё возможное и невозможное, чтобы народ был весел и доволен.

Занимался довольством народа специальный Департамент легкомысленных действий.

Ёлку сложили в центре небольшой площади, на пересечении улиц, видимо, совсем недавно. Она стояла на постаменте некогда известного героя. Клим не помнил его имени, но это не имело никакого значения. У экс-токаря появилась замечательная идея. Он начал переходить площадь и вдруг внезапно бросился к пьедесталу, подтянулся, как перед прыжком через заводской забор, и, замахнувшись рукой, содрал с нижней перекладины какую-то игрушку. Добычей оказался большой стеклянный слонёнок. Клим хотел допрыгнуть до символа грядущего года, сине-зелёной змеи, но второй попытки судьба ему не предоставила.

– А ну, стой! – услышал он сзади. Затем заливисто запел свисток полицейского.

Клим бросился наутёк, улыбаясь дурацкой мысли: если его пристрелят бегущего, то он отдаст свою жизнь за ёлочную игрушку.

То ли Клим давно не бегал, то ли в полицию теперь берут спринтеров, но учащенное дыхание за спиной он услышал очень скоро, и цепкая рука закона схватила его за негнущийся воротник.

– Ни с места!

Клим запросто мог бы присесть, затем развернуться и перебросить преследователя через плечо. Но нарываться на крупные неприятности по такому пустяку вряд ли разумно.

– Документы!

Клим изумлялся логике полицейских. То есть, если документы окажутся в порядке, его правонарушение не столь социально опасное?

Он показал паспорт с помятой обложкой.

Полицейский прочитал вслух, почти по слогам:

– Клим Николаев. Это вы?

– Нет, мой брат близнец.

– Что?

– Дело в том, что метрику выписали на моего старшего брата. А когда собрались писать мне, брат умер. И чтобы не расходовать зря гербовую бумагу, мне передали и имя брата и его документы. А своего имени у меня никогда и не было.

– Вы мне зубы не заговаривайте. Для человека без имени вы больно шустро сигаете на ёлку! Может, Ваше имя Зайчик Серенький? – съюморил страж закона.

– Может, и Зайчик, – Клим покорно опустил голову.

– Ну, так это или нет, Вы покусились на государственную собственность. Похитили у людей частицу радости. Верните украденное и пройдемте в участок.

Клим затосковал. Полицейский потянулся за наручниками.

– Отпустите его!

Еле слышный, как будто механический, голос раздался откуда-то сверху. Или сбоку. Или… Клим обожал такие моменты. Всегда, ну почти всегда, кто-то приходил ему на помощь. Он верил, что обязательно выкрутится или его кто-то вытянет из любой передряги. Но сейчас… Кто? И зачем?

Глуховатый голос исходил из мужчины, одетому странно, как одевался борец с тифом в Средневековье с копии гравюры в пивной. На незнакомце были черный кожаный плащ, высокие тонкие сапоги и широкополая шляпа. Лица не было видно совсем: его прикрывала маска.

Несмотря на закрытость, полицейский узнал говорящего, выпрямился и даже козырнул. Климов спаситель кивнул и ушёл, легко опираясь на трость. Откуда-то из-за шиворота у него поднимался лёгкий дымок. Клим, на время, забыл про Джес и хотел было догнать своего освободителя, чтобы поблагодарить и узнать, кто же он, но благодетель растворился в утреннем тумане.

– Можешь идти, – сквозь зубы процедил полисмен задумчиво.– Только слона верни.

– Что?

– Убирайся!

Но Клим будто не слышал его слов. Прижимая слонёнка к груди, он удалялся в задумчивости, машинально прибавляя шаг. Полицейский сплюнул и повернулся к ёлочному воришке спиной.

Возле нужного подъезда Клим замедлил ход и отдышался. Шестой этаж. Вверх по грязным ступенькам и прокопченным от костров лестничным пролетам. Нужная дверь:

– Открой, Джес, это Клим!

Он снова постучал и снова повторил.

Дверь после долгожданного шороха ключа открылась. На пороге стояла голая и заспанная молодая женщина с распущенными золотистыми волосами с зажженной свечкой в руке…

– А, это ты? – тихо произнесла она, как будто сразу не разобрала, кто за дверью.

Зевнула, прикрыв ротик ладошкой.

Клим застыл. И не то чтобы он не видел обнаженной Джес, просто в сегодняшней беготне и суматохе он ни разу не подумал о…

О том, о чем мужчина думает по двести двадцать четыре раза на дню, согласно научным исследованиям ведущей женской странички пятничного газетного приложения.

Сейчас он подумал об этом впервые за день, но, похоже, внезапно вспыхнувшая страсть Клима не передалась хозяйке квартиры. Она протянула руку к его голове, провела по волосам, затем поднесла ладошку к своим глазам:

– Кровь? Опять избили или выкинули с работы?

– Избили! – передразнил Клим, и, слегка пригнувшись, быстро поцеловал соню в правую грудь. – Да это я их! А потом не выкинули, а я сам выпал. По пути. Головой зацепился о брусчатку.

– Это что-то меняет? – зевнула девушка.

– Да как ты не понимаешь?! – Клим начал заводиться, снял и положил куртку на пол, под хрупкую бамбуковую вешалку, чтобы не сломать последнюю. Начал снимать ботинки и, когда очередь дошла до второго, завел долгий патетический разговор. Но Джес уже вернулась в комнату и скользнула под одеяло:

– Там, на кухне, найди что-нибудь поесть. Помойся. А я еще подремлю полчасика перед работой.

Клим развел керогаз и поставил греться воду в ведре. Еды на кухне практически не было. У канареек и одиноких женщин одна и та же диета. Потому что никто из них не любит готовить. Не для кого. Поэтому горсть подкрашенного риса, жмень изюма и какой-то сушеный сладкий грушевидный фрукт – все, что нашлось в столе, на полках и в кастрюле.

– Какая-то антимужская еда! – проворчал Клим. Но съел почти все, оставив пригоршню для подруги. И ему показалось, что даже полегчало.

Побрившись, помывшись в смешной сидячей изогнутой ванне посреди комнаты, залил рану на голове йодом, и, заматерившись сквозь зубы, тихо, чтобы не будить спящую, пробрался в комнату. Нырнул под одеяло.

Джес, не открывая глаз, развернулась к Климу спиной. Он уткнулся лицом в ее плечо и просунул левую руку ей под голову. Правую же запустил девушке впереди, между коленок. Но намертво сведенные ножки преградили его ладоням путешествие наверх. Клим не стал настаивать и зафиксировал руку там, где смог.

И мгновенно уснул.

Глава 3.1. Письмо из редакции

Солнце, коварно обогнув плотную портьеру, подсматривало за спящим и издевательски слепило лицо. Лучи аккуратно коснулись недавно выбритого подбородка Клима, по-хозяйски прошлись через нос (спящий, разумеется, чихнул) и остановились на глазах.

Джес, что-то мурлыкая, уже собиралась на работу. Клим, не выдавая, что проснулся, сквозь легкий прищур следил за этим действом.

Джес спешила. Ее движения были хаотичны, быстры и нелогичны. С мужской точки зрения.

Верх девушки манил неодетостью: cолнечные зайчики играли с молодой и привлекательной ещё грудью. Как ему хотелось подбежать и расцеловать обе! Но он не решился, дабы в спешке Джес чего-либо не забыла.

Она то хватала расческу, то снова бросала её на столик перед зеркалом, то тянулась к баночке с кремом. Ей предстояло надеть несколько рубашек, разных по цели и фактуре, фланелевую блузку, закрепить накрахмаленный белый воротничок, выбрать галстук, широкий кожаный пояс затянуть еще потуже, выдохнув надеть высокие ботинки с перламутровыми пуговицами.

На подобные зрелища Клим мог смотреть бесконечно. И каждый раз увиденное завораживало. Его не удивила бы сцена, где делают клизму инопланетянину, но процесс спешного одевания женщины неповторим. Единственное, чего не мог понять Клим, – зачем? Зачем это всё? Женщина прекрасна сама по себе. Если бы все они ходили в рубищах, разве был бы другой выбор для мужчины? Разве отвернулись бы они от них?

Джес поймала его взгляд:

– Уже не спишь?

– Уже…Тебе помочь?

– Да как-то сама…

– Тогда подойди.

Джес подпорхнула к лежащему.

Клим приподнялся и обнял ее за талию:

– Может, еще успеем?

– Как всегда, вовремя! Я уже должна быть на работе!

Но, по особой женской логике, решила облегчить участь страдальца, одарила его страстным и долгим поцелуем.

Через мгновенье Джес уже была у зеркала, подкрашивала губы. Сказать, что Климу стало легче….

Он героически решил не мешать ни помыслом, ни действием, ни словом. По опыту знал – отвлекать спешащую женщину, что сражаться со смерчем.

Джес уже собиралась выходить.

– Ты прекрасно выглядишь! – признался он искренне.

– Ты тоже, – улыбнулась она.

– Я еще загляну к тебе…

– Через год?

– Не-е, скоро, уже в начале следующего!

– Ладно, я побежала, целуй! Только не в губы!

Клим чмокнул Джес в слабонапудренную область щеки.

Джес была другом. Просто другом. Только женщиной. И даже интимные отношения были у них обычно такими же естественными, непринужденными, ничего не обещающими, как утренний кофе.

И всё же ему казалось, что Джес нужно было от него нечто большее, чем то, что он ей мог дать. Брак? Но такой шалопай, как Клим, не рожден для размеренного семейного быта. Но что тогда еще надо этим странным и милым существам? Климу было невмоготу распутать клубок женских мыслей и чувств. Да он и не пытался постичь непостижимое.

Выходя из квартиры, девушка послала утреннему визитеру воздушный поцелуй и закрыла за собой входную дверь.

Клим пружинисто поднялся, закрыл за хозяйкой дверь своим ключом (он был выдан как раз для подобных случаев). Если в связке ключей нет такого, который открывает замок в квартире любимой женщины, значит, мужчина входит не в те двери.

Но приходить к Джес и пользоваться её доверием Клим все же не решался. А вдруг она не одна? Зачем вламываться в чужую жизнь, даже если у тебя есть от неё запасной ключ?

Клим накинул широкий халат Джес. Широкий для нее. А на нем он сидел впритык. И полы одежды не перехлестывали друг друга. И рукава были тесны и коротки.

Утренний гость взял трубку, табак и спички и вышел из комнаты на балкон. Его трубка была не временной, глиняной, как у его недавних товарищей, а старая, армейская. Чубук был из корня вереска. Мундштук – металлический с отсеками для фильтров и хитрым дымовым каналом для обогрева ладоней в холода. Клим любил вещи и людей, которые остаются ему верными надолго. Пока что в этом негласном соревновании лидировала только трубка.

В женском халате он забавно смотрелся на балконе. Но никто не обращал на Клима внимания. Слегка опустив головы, симфидорцы спешили по делам. Утренний город начинал очередной рабочий день. Клим смотрел на рваный горизонт крыш, башен и труб, вдыхал воздух прохладного утра и табачного дыма. Щурился, рассматривая блестящую от утреннего солнца реку, по которой лениво плыла баржа.

Голова и плечи в ссадинах почти не болели. Но все еще знобило. Трубку решил докурить на кухне.

Налил кипятка полупрозрачную фарфоровую чашку. Окунул в нее крошечное ситечко с заваркой, похожее на рыцарское забрало, и вдруг вспомнил о письме из редакции.

Порылся в куртке, достал и спешно открыл испачканный в машинном масле конверт, вынул залапанное письмо и прочел на фирменном бланке газеты машинописный текст:

"Достопочтимый сэр!

С особым вниманием и душевным трепетом ознакомился с Вашими стихотворениями.

К сожалению, наша газета недостаточно хороша для того, чтобы Ваши замечательные строки были обессмерчены на её стремительно желтеющих страницах.

В связи с чем мы со слезами и скорбью вынуждены Вам отказать.

А вот Ваши размышления о жизни, рассказ о непростых трудовых буднях Вашего завода вполне бы нашли отражение в нашем издании!

Стесняюсь Вам предложить, и всё же задам вопрос: не хотели ли бы Вы посвятить себя всецело возделыванию нивы журналистики и работать в редакции нашей газеты на постоянной основе? Если ваш ответ положительный, приходите в редакцию, поговорим с глазу на глаз.

Искренне Ваш,

главный редактор газеты "Истинное время" Илиодор Вайс".

И подпись зелеными чернилами.

Сердце Клима заколотилось как от опиумного отвара – ему предложили работу! Нечего сказать – вовремя! "Не хотел бы посвятить себя возделыванию нивы?". Нет, не хотел. Он даже мечтать не мог об этом! И тут такое предложение! А стихи… Стихи – подождут!

Всё. Бежать в редакцию! Но тут он остановился. Не надо дергаться. Вдохни. Неспешно выдохни. Спокойно и с достоинством отправляйся к своей заслуженной награде, то есть к работе.

Прежде чем переодеться, Клим аккуратно зашил порванную штанину. И уже на пороге, поправляя куртку, нащупал в кармане нечто объемное и легкое. Там лежал стеклянный подарок для Джес. На удивление – целый.

Клим вернулся в комнату, не снимая ботинок, разыскал клочок бумаги, карандаш. На секунду задумался и уверенно написал:

Написал и задумался… Слон согреет? Чушь какая, но переписывать было поздно. Она и так поймет. Догадается, что он ею очень дорожит, да чего уж – очень-очень любит. Торопится, правда. Как всегда.

Клим положил слоненка на лист со стихотворением и дописал: "С наступающим 2265 годом!".

Глава 4. 1. Краткая история сверхнового мира

Клим спускался по лестнице чинно, выпрямив спину, слегка закинув голову назад. И уже видел себя журналистом.

Он – в просторном кабинете одного из руководителей государства. Сидит, развалившись в слегка потёртом кожаном кресле, заложив ногу на ногу. В начищенном острие его туфель отражается тяжёлая хрустальная люстра. На носу – круглые очки в тонкой серебряной оправе. В одной руке журналист-Клим держит массивный блокнот в обложке из черепахового панциря со светло-зелеными листами, в другой – чернильную ручку с золотым пером.

– Итак, – грозно произносит Клим, исподлобья глядя на покрасневшего от волнения интервьюируемого, – насколько выполняются пункты вашей народной программы, направленной на улучшение жизни общества в вашем Городе Изобилия?!

Замечтавшись, Клим поскользнулся на зловонной кучке, наваленной на ступеньки, и упал бы, не схватись вовремя за поручни. Придя в себя, сплюнул. Долго очищал подошву о ступеньку. О чем говорить с чиновником, политиком или учёным, он на самом деле не знал. Потому что никогда не разговаривал ни с кем из них. И, возможно, поэтому никому из них не доверял. Особенно учёным. Ведь это они, по его разумению, стали виновниками страшных бед, случившихся когда-то с человечеством.

Клим не сомневался, что учёные, как дети. Они придумали свой язык, чтобы другим было непонятно. И любят, как малыши, играться. Только развлечения у них особые. Ну, какая радость, если не узнать, что находится внутри калейдоскопа? Или Земного шара? Вот и начали шаловливые дети с седыми волосами на затылке распиливать атомы на своих хитрых установках и гонять наперегонки несчастные ядерные частицы на ускорителях. А ведь предупреждали этих физиков!

Впрочем, виновных уже не найти. Может, и не они вовсе, а другие, строившие экологически полезные атомные электростанции и собиравшие не менее полезные бомбы, в чем то переусердствовали. а может и вояки решили проверить, не заржавели ли их «ядрёные» бомбы?

Так или иначе, но однажды вечером, где-то в конце двадцать первого века, все эти карусели для взрослых взлетели на небо. Цепная реакция за несколько минут охватила планету.

И сгорела Земля, как неудачно запущенный в небо бумажный китайский фонарик.

Земля сгорела, но не исчезла. Она до неузнаваемости, как первый блин на сковородке, покорежилась и потеряла привычные очертания. Материки и континенты приняли такую причудливую форму, как их изображали первые покорители океанов в незапамятные времена. Может, древние знали больше?

Наступил зловещий миг тишины, когда выжженная планета безразлично таращилась в такое же равнодушное звёздное небо.

К большому удивлению, погибло не всё живое. Спасся золотой, конечно, не миллиард, но всё же какой-то человеческий остаток. Причем выжили не избранные толстосумы (предполагался такой вариант), а народец попроще, кому, как тараканам, ни огонь, ни радиация оказались нипочем.

Тогда же, в начале двадцать второго века, последнее довзрывное поколение стало первым в сверхновой истории.

К счастью, пресная вода не полностью испарилась с лица Земли: сквозь корку пепла стали пробиваться родники. Новые реки потекли по новым руслам к новым морям. Зазеленели растения, то ли выжившие, то ли занесённые космической пылью. Да и невесть откуда повылазившее зверьё оптимистично поскакало по лужайкам. И это вселяло определённую надежду истощавшему желудку человека как бы разумного, но уже битого.

В 2130 году собрался подкопчёный земной люд на руинах невесть какой страны и стал думать-гадать, как жить дальше. Главная печальная весть была в том, что почти все знания, накопленные за тысячелетия их пращурами, успели перенести на какие-то там "электронные носители". То есть большая часть многовекового опыта человечества мгновенно исчезла во время Взрыва. Бумажных книг, уцелевших после огненной волны, на планете осталось совсем немного. И еще обрывочные знания в головах выживших "счастливцев".

Было решено «в обязательном порядке» собрать (изъять, если нужно) все оставшиеся книги и спрятать в хорошо охраняемые хранилища, а всем, кто что-то помнит из области науки и практики, записать свои полезные знания на клочках не сгоревшей бумаги. После чего также сдать в книжные фонды, под строгую отчетность. А научные знания ограничить для «широкого хождения»..

Первых людей в сверхновейшей истории стали величать Учителями (хотя неблагодарные потомки дразнили их "Погорельцами"). Среди Учителей был и прапрадед Клима Эдуард Варфоломеевич.

Прошло совсем немного, и земля снова наполнилась писком нового поколения. Учителя вспомнили все, что не забыли. Что могли, передали в хранилища, а также (по секрету) своим детям. Тогда выросла и окрепла первая смена Мастеров, не знавших никакого другого мира, кроме этого, любимого, хотя и подджаренного.

Если Мастера восстановили или заново построили города, то третье поколение – Созидатели, – что называется, пустили корни, начали осваивать, улучшать, усовершенствовать сохранённое и построенное их предшественниками.

В конце двадцать второго века на Втором планетарном съезде познакомились будущие родители Клима. Эх, какая это была любовь!…

Но вернёмся к материалам съезда.

Несмотря на то, что четвертое поколение вошло в сверхновую историю как Изобретатели, было решено изобретательские порывы попридержать.

Чтобы обезопасить потомков от новых ядерных взрывов и прочих смертоносных неприятностей, все книжные знания постановили держать не просто в хранилище, а под строжайшим контролем и выдавать дозировано. И вовсе не каждому.

Бумагу делать учились заново. Решили использовать её, в основном, для газет – единственном всенародном источнике знаний.

За прошедший после Взрыва век людская мысль сумела воссоздать мир механических и паровых машин. На этом решили остановиться. Вселенской беды пыхтелки с шестеренками принести бы не смогли: даже самый огромный паровоз земной шар не расколет.

Под угрозой самого сурового наказания было запрещено развитие научной и технической мысли "по восходящей линии". Изобретать позволялось и приветствовалось только "вширь". Никакой кибернетики и электроники. Только механика и оружие не очень массового поражения.

Новые учёные долго не грустили, и вскоре пришли к выводу, что их давние предки слишком быстро миновали эпоху пара, и спешно полюбили электронику. А ведь простор для новых паровых изобретений был огромный. О непостижимой в полной мере энергии пара и безграничной возможности механики заговорили все.

Не удивительно, что заразительные идеи новой технологической политики проникли в обиход. Неожиданно жизнь повернулась вспять в старое проржавевшее русло забытых культурных канонов. И всё завертелось так же, как и во времена, названные почему-то Викторианский эпохой. Что за Виктор? Хотел бы Клим взглянуть на Витька – основателя эпохи, придумавшего все это!

Глава 5.1. Ноябрьское купание

Клим знал, где находится редакция "Истинного времени": её окна выходили на одну из четырёх крупных площадей Западного Симфидора – Площадь народов. Недалеко от дома Джес.

Погода была отличная, и Клим не торопился. К тому же в такую рань появляться в редакции счёл не совсем этичным.

– Ещё решат, что мне это место очень-очень нужно, – хмыкнул он. – Лучше подойти позже, когда солнце окажется в зените.

Чтобы убить время, отправился в противоположную от редакции сторону, чтобы прогуляться у реки. Вид текущей воды всегда действовал на Клима одновременно успокаивающе и ободряюще. К тому же это было место, если не считать крыш и балкона Джес, где можно было глазеть на неяркое утреннее солнце.

За четыре года жизни в промышленной части города-государства он, рожденный на сельских равнинах, так и не смог привыкнуть к сырости бараков, мрачным теням небоскрёбов и редкому солнечному свету. Высоченные "до неба" дома, так манившие его в раннем детстве, сейчас вызывали тоску. И чем ближе и выше лепились дом к дому, каморка к каморке, тем острее чувствовалось одиночество как его самого, так и этих неизвестных жителей за жирными стеклами маленьких окон.

Матушка Клима, родившаяся в этих местах, рассказывала, что когда-то здесь, как и по всему Симфидору, росли деревья. Настоящие! И она их застала. Но настало время, когда общественность решила от деревьев в деловой части города избавиться. Потом стало известно, что за так называемой общественностью стояли строительные фирмы, для которых "уплотнить" изысканный в архитектурном смысле исторический центр высотками – именно центр, а не окраины города – дело чести, престижа и даже принципа.

– Ну, возведу я дом на окраине, – как-то в пьяном откровении признавался Климу один из мелких строительных боссов, скорее- босяков. – И за сколько я продам квартиры? Дешевле себестоимости? А вот в центре – другое дело, вот там – деньги!

Но застройкам в центре города мешали старинные дома, сохранившиеся после Большого взрыва. И скверы с парками. Их надо было убрать, но сделать тихо. И главное, как всё в Симфидоре, по закону.

Со сносом исторических домов вопрос решился просто: владельцы строительных компаний смогли убедить историков, и те (однова живем!) охотно, за определенную мзду, подмахнули акт о том, что исторические памятники вовсе не памятники, а мусор прошлого.

Клим любил слушать от бабушки байки о "прежнем времени". Внимал рассказам, затаив дыхание, но иногда перебивал и заваливал вопросами. Ему хотелось поймать бабушку на выдумке. Потому что он не верил всему услышанному. В реальность драконов Климушка верил, а в реальность домов, украшенных каменными ящерами, нет. Но уж очень ловко бабушка сочиняла:

– Когда народу было не так много, как сейчас, домов хватало на всех. Они были разные по высоте. Встречались совсем крохотные: пятиэтажные, трехэтажные, я даже двухэтажные видела… Вроде.

– Вроде? Или во сне? – с ехидцей уточнял Клим.

– Вот ты мне опять не веришь, – обижалась старушка. – Разве бы я стала врать?

И продолжала:

– Но главное в этих домах был не ювелирный размер, а украшения. Вырезанные на стене или приделанные на ней размещались возле окон, дверей, на балконах с ограждениями в виде столбиков, похожих на пухлые женские ножки. Про крылатых змеев и прочих чудовищ я уже говорила. Были еще изображения растений – пионов, лилий, настурций, винограда и просто выдуманных или тех, которые я не знала. Но самыми интересными были фигуры людей…

– Фигуры людей на стенах домов?!

– Ну да! А где же еще. Были просто головки, как бы детские. Некоторые с крылышками…

– Голова с крылышками? Курицы что ли?– смеялся мальчишка.

– Были скульптуры по пояс, а некоторые в полный рост, – словно не слыша смеха, продолжала рассказчица. – Часть из них – совсем голые. Эти нам особенно нравились. Мы с девчонками бегали тайком на них смотреть: там были и дяденьки и тетеньки из камня. Было интересно и весело! Людские фигуры поддерживали балконы или просто стояли по обе стороны дверей. А двери были высокие: метра по три!

– Это для титанов что ли?

– Титаны в пещерах живут, всякому известно. А высокие двери… Они для обычных людей. Просто для красоты. Заходит маленький человек, сгорбленный от своих забот, в такие двери – и распрямляется невольно. И вот он уже почти достал головой до звезд! И потолки в домах были высокие-превысокие. Говорили, что в таких комнатах мечтается хорошо и дети в них вырастают особенные. Они иначе смотрят на мир. Я бывала в такой квартире, там мамина подружка жила.

– А еще у домов были колонны…

– Но колонны и сейчас есть!

– Сейчас прямые, как карандаши. К тому же четырехгранные. Наверху – ничего. А тогда верхушка каждой колонны была похожа на крону дерева или корзину с фруктами и птицами.

– А зачем все это?

– Для красоты. Это сейчас, что ни делается, кроме салютов, для пользы. Только радости от этой пользы немного. И даже когда эту колонну в разные цвета размалюют, не на много красивей выходит.

– Но разве живая птица не лучше каменной и живые фрукты не полезней гипсовых? Может, и не надо все это было лепить?

– Конечно, конечно, – не споря, шла на попятную и тут же соглашалась старушка. – Вот и они так считали. Однажды эти чудные украшения решили убрать. Их назвали "архитектурными излишествами" и сочли, что они способствуют процветанию неравенства в нашей демократической стране. Мол, у одного дом с такими завитушками, а у других нет. Вот и было приказано все уравнять. Осталось, правда, несколько, на окраинах.

А остальные… Все "излишества" уничтожили. Вместе с домами.

Климу про развитую демократию рассказывали с первых классов, поэтому он неплохо разбирался в вопросах народовластия:

– Всё правильно: это и есть демократия, равенство, забота о людях!

– Я тоже так думала. А потом обратила внимание, что на месте снесенных домов не появлялись скверы или парки для отдыха трудящихся или дома культуры для бесплатного и полезного времяпрепровождения. Вместо уничтоженной красоты строили бетонные высотки с низкими потолками, крошечными окнами и дверями. В такие бараки (их для экономии земли строили вертикально) можно затрамбовать без счету жильцов.

– Так ведь людей становилось больше, жить-то где-то надо?

– Конечно-конечно, – привычно кивала бабушка. – Но половина квартир в этих домах пустовала: жилые метры стоили дорого, и народ предпочитал строить лачуги из подручных материалов рядом и где попало. Но тоже поближе к центру, где больше жизни, работы и еды.

Вспоминать, как ломали старенькие домики с украшениями, Варвара Эдуардовна не любила. Потому что всегда плакала:

– Как мне их было жалко… Ведь можно было сберечь – под детские садики отдать, да мало ли! Я помню, как под ковшом пароэкскаваторов и гусеницами тракторов исчезала многовековая, пришедшая из прошлого красота: раскалывалась лепнина, перемешивалась с грязью разноцветная кафельная и керамическая плитка. Иногда на чердаках этих домов находили книги, поэтому за сносом внимательно наблюдали сотрудники спецслужбы и тут же изымали найденную литературу.

– Еще я помню невысокого юркого человека, похожего на мудрого лиса, с тоненькими усиками и очками в прямоугольной проволочной желтой оправе. Он бросался под нож тракторов и выхватывал оттуда все, что можно было сохранить. Однажды он выволок из-под завала старинной аптеки чугунный радиатор отопления начала двадцатого века. И откуда у него силы взялись? Хотели отобрать находку, так он, сгибаясь под ее тяжестью, поковылял в музей. Так и не догнали. Человек этот был директором первого и единственного в городе Центрального музея Симфидора. Директор и сейчас жив. Правда, уже не работает. Хворает, без палочки не ходит.

– Мы с папой были в этом музее, я не видел никаких радиаторов, – возразил Клим.

– Ну, так ясно, что не видели! Поначалу в музеях выставляли все найденные предметы старины. И это сильно смущало людей, потому что многие вещи, которыми пользовались наши "недоразвитые" предки, казались куда как лучше, красивей и надежней современных. После многочисленных жалоб особым указом было велено большинство экспонатов спрятать в запасник на постоянное хранение.

А для широкого показа остались символы нашего прогресса – модели дирижаблей и паромобилей, макет дымящего завода и сияющие портреты современников – героев труда и отдыха.

Зал старины проредили, но всё же оставили.

– Я помню, помню его хорошо: там цепи были, кандалы, мотки колючей проволоки… Не хотел бы я жить в том прошлом!

– О том и речь. А ведь судить по одним ржавым кандалам обо всей эпохе не очень умно…

Увлекшись воспоминаниями, Клим зацепился за что-то носком ботинка и едва не растянулся на тротуаре. Присмотрелся. Это был край лежащей на земле квадратной чугунной решетки, в центре которой торчал пенек. И снова вспомнились бабушкины слова:

– А вот для того, чтобы уничтожить деревья, им пришлось повозиться. И моя постыдная роль в этом уничтожении тоже есть, – тяжело вздыхала бабушка. – Я тебе рассказывала, кажется, что для застройки центра высотными домами снесли почти все маленькие строения старинной архитектуры? А деревьев оставалось много: были большие парки, где на тенистых лужайках играли дети, были скверы, где на лавочках в тени деревьев дремали старики, были аллеи, по которым можно было бегать трусцой или просто гулять, взявшись за крепкую руку твоего деда… Но все эти деревья, как считали застройщики, зря занимали много территории, на которой можно было возвести сотни прекрасных небоскребов! Не для своего обогащения, а для блага людей, конечно. Так они говорили.

Бабушка хваталась за сердце, семенила к шкафу, доставала валерьянку и отсчитывала тридцать капель в маленький замусоленный стаканчик с гербом неизвестного государства.

– Чтобы решить вопрос о спиле деревьев (слово-то какое, дурацкое – спил), собрали высший рекомендательный орган власти Совет общественности, на основании решений которого принимаются разные акты, распоряжения и даже законы. В Совет может прийти каждый житель Симфидора и высказать свое мнение по любому вопросу, – продолжала Варвара Эдуардовна. – И это мнение будет услышано и учтено. Я всегда считала, что более открытого и демократического механизма в природе не существует. Но на самом деле все оказалось очередной ложью.

– Зал, где проходил Совет общественности, вмещал больше двухсот человек. Как правило, большинство мест в нем профессиональные общественники занимали заранее. В нашем случае решать судьбу деревьев пришли не ботаники, а… строители, их жены и матери. Если бы совет принял решение против сноса зелёных насаждений, то не было бы новостроек, заказов и семьям строителей пришлось бы питаться паровозным паром. Поэтому строительное большинство яростно и громко голосовало за снос деревьев. А двух защитников природы, с трудом пробившихся на совет, избили между рядами.

– Помимо заинтересованных общественников, – вздыхала бабушка, – всегда собиралось особое оргядро. Были главная тётка (не помню уже, как ее звали) и так называемые представители народа, каждому из которых было заплачено за участие в процессе. Их задача была проста – сидеть в разных концах зала и смотреть на главную тётку. А во время голосования поднимать руку тогда, когда ее поднимает главная. И вот в этом позорном шоу, внучек, я и участвовала.

Бабушка вспоминала, что вначале выступил глава полиции. Он доложил о массовых случаях падения старых деревьев на людей. Правда, фамилий пострадавших, мест, где происходили ЧП, не привел "в интересах следствия".

Затем долго выступал подкупленный ученый. Он старался не смотреть в глаза людям, уперся очочками куда-то в пол… Ученый рассказал страшную историю о том, что живущие на деревьях паразиты мутировали и угрожают жизни горожан. В доказательство он показал публике и даже передал по рядам детские очки в розовой оправе и с надтреснутым стеклом.

– Это все, что осталось от девочки, гулявшей под деревьями, – уверял ученый. – Жук-мутант попал к ней за шиворот и выел ее всю, до ботинок! Доколе же мы будем терпеть разносчиков смертоносной заразы? – подытожил выступающий.

В результате большинством голосов против пяти и было принято решение о полной ликвидации растительности в промышленно-административной западной части города-государства. К цветам и траве это решение как бы не относилось, но они сами пожухли и сошли на нет под густой тенью новостроек.

С тех пор в западном Симфидоре росло поколение, не видевшее растений. Особо любопытные ездили на восточную сельскохозяйственную часть мегаполиса, чтобы потрогать ствол настоящей груши или вдохнуть аромат цветущей яблони. Впрочем, находились бунтари, которые отваживались выращивать карликовые сосенки у себя в квартире. Но это, как и хранение книг, было очень рисковым занятием.

Не прошло и часу, как Клим вышел на набережную к Третьему мосту.

Всего мостов было пять. Они соединял западную, индустриальную, часть города-государства с восточной, сельскохозяйственной. Понятно, что с востока по этим мостам поступало продовольствие, а с запада – все необходимое для его получения. Плюс всякий товар для тружеников села.

Первый, нижний, и последний, пятый, верхний, были закрыты для широкого посещения – верхний принадлежал графу Виндору, владельцу замка, а по нижнему продукты поставляли в особый квартал, где дислоцировалась армия Симфидора.

Второй был перекинут через реку в районе границы Триумфа, Приморского района и Армии. Третий – центральный. Четвёртый мост находился на границе городов Дружбы и Триумфа.

Протекающая через город с севера на юг, и делящая его почти пополам вечно сонная река Дангир некогда была заправлена для красоты и порядка в каменное русло. Раньше по ухоженной набережной прогуливались светские дамы и старые ловеласы.

Со временем большая часть русла стала безлюдной, заросшей и свободной от людских оков. Какие-то законы физики, прописанные в обгоревших учебниках, еще продолжали действовать. Поэтому из-за отклонения движущейся массы воды под действием неведомой силы правый берег реки был круче левого. Впрочем, ненамного и не везде. Так или иначе, но западный берег был традиционным местом свиданий влюбленных и алкоголиков.

На минуту солнце закрыла туча. Нет, не туча. Над рекою плыл огромный черный дирижабль, раздутый, как пролежавший на жаре труп дворового кобеля. Можно было различить несколько цифр на фюзеляже. Военный транспорт. А дальше за ним еще один, поменьше, гражданский, с рекламной надписью на боку и тянущимися за ним разноцветными лентами.

Словно приветствуя летающий снаряд, пароход (Клим не заметил, как он появился под мостом) дал два долгих гудка. И выпуская клубы дыма, пошлепал гребными колёсами вниз по реке, поблескивая начищенными трубами.

Клим побрел вдоль реки, против течения. Под подошвами ботинок приятно похрустывал влажный песок. Парень шёл и думал обо всем и ни о чем. Мысли о своей будущей работе старался гнать: опасался спугнуть. Остановился. Снял куртку. Сел на неё. Размеренно забил трубку. С наслаждением закурил. И продолжил бесцельно глазеть на речные волны.

Вдруг в потоке показался "тёмный предмет, похожий на человека" (такой оборот обычно употребляют полицейские при составлении протокола).

Тёмный предмет, похожий на человека, действительно оказался человеком, влекомым течением. Купальщик (судя по всему, не по своей воле) размахивал руками и отчаянно греб в сторону правого берега.

– Не выплывет… – прикинул Клим. Не раздумывая, быстро сбросил брюки, рубаху, жилет.

Вода взбодрила. Он греб быстро, но река тоже не стояла на месте. Ещё немного, и невольного купальщика придётся вылавливать в океане. Собрав силы (он даже закрыл глаза от напряжения), Клим сделал несколько бросков, перейдя с кроля на баттерфляй, и достиг цели! Тонущий тут же вцепился в спасателя мертвой хваткой. Утопающий был маленьким и тонким. Мальчишка.

Клим плыл к берегу то на боку, то на спине, гребя одной рукой. Второй обхватил утопленника. Паренек быстро пришел в себя и тоже стал грести, но второй руки от шеи пловца не отпускал. Их относило все дальше и дальше, но берег был уже недалеко.

Внезапно Клим услышал шум. Прямо на них надвигалась баржа или какое-то другое речное судно. Клим сразу не разобрал. Остановиться, отплыть назад? Но течение все равно в лучшем случае расплющит их о борт или затянет под винт.

Для принятия решения – секунды. Тогда он проорал в ухо мальчишке:

– Набирай воздух, поднырнем под днищем!

Мальчишка кивнул, надул щеки, и они нырнули в мутную и грязную субстанцию. Черная тень над головами все не кончалась. Клим нырнул еще глубже и потянул мальчишку за руку. Они коснулись дна, но вода выталкивала их на поверхность. Под винты. Клим ухватился за лежащую на дне скользкую от водорослей железяку. Второй рукой еще крепче прижал начавшего дергаться утопленника. А винт словно завис на одном месте и старательно крутил лопостями-топорами над их головами. По-звериному в корабельном чреве урчал мотор. Удивительная слышимость.

Когда стало совсем невмоготу и тень от баржи приоткрыла солнечный свет, Клим оттолкнулся от вязкого дна и, не отпуская трепыхающуюся ношу, начал всплывать.

Они вынырнули, часто хватая воздух. Опасность миновала. На песок выползали на четвереньках. Клим, правда, тут же встал, оттащил спасенного от воды.

К слову, утопленником был вовсе не мальчишка, а, как в сказке с превращениями – девушка. Вот только не прекрасная, а серо-зеленая, блюющая речной жижей.

Короткая стрижка делала её похожей на мальчика. О половой принадлежности Клим узнал, когда начал стаскивать с него… с утопленника одежду. Под ней он и приметил… Ну, не такие большие, как у Джес, но вполне…

Тут уже и сам Клим смутился, ведь из одежды на нем были только армейские гольфы. Тем более один из них с дыркой на большом пальце. Клим считал за блажь носить нижнее белье.

Сейчас было не до условностей. Он помог стянуть с девушки сапожки и брюки, оставив ее в панталонах. Начал растирать спину, одновременно прикидывая дальнейший план действий.

– Я свои вещи принесу, а ты не сиди клубком – двигайся!

Клим побежал по берегу к месту, где он раздевался. Увидел, что какой- то рыбак, видимо, следивший за происходящим, подобрал его вещи и идет ему навстречу:

– Благодарю, дружище, что сохранил это.

– Ерунда. Помощь нужна?

– Уже нет.

– Ну, я пошёл.

Клим молча пожал неизвестному руку. Когда тот отошёл, быстро натянул брюки. И спешно вернулся к спасенной. Первое, что он сделал, накинул на дрожащую девушку свою длинную рубаху.

Затем достал из сумки спички в металлической коробке, зажёг костёр из сухой прибрежной травы и водорослей. Тут же бросил в зарождающийся огонь валявшиеся рядом перья, поплавки от сетей, кусок самой сети, принесённые течением с левого берега, ветки. Когда огонь уже перестал дёргаться и стал вальяжно разрастаться, поднимая в воздух серо-желтый густой дым, Клим окликнул девушку:

– Подходи, погрейся! – он воткнул у костра несколько веток. – Посуши одежду.

Сам на двух щепках развесил носки.

Снял куртку и накинул незнакомке на плечи.

От внезапной тяжести она слегка согнулась.

– Вот бл…– неожиданно произнесла девушка. – Чуть не…

Она, видимо, попыталась подобрать приличное слово, но так и не нашла его и оставила реплику открытой. Потом огляделась, словно увидела все впервые – и реку и пламя и Клима, и уже добавила слегка чопорно:

– Меня зовут Анна, чтоб им было пусто! Спасибо, что умеете плавать…

Клим обратил внимание, что Анна, пока он ходил за вещами, достала из своего кармана, просушила и уже повязала не шее небольшой жёлтый платок – отличительный знак журналиста.

– Кому "пусто"? – уточнил Клим.

– Да всем им! – воскликнула утопленница и погрозила кулачком в сторону моста.

– Я – Клим. А вы – газетчица… Где работаете?

– В лучшей… В "Истинном времени", конечно.

– Надо же! Вот совпадение! И меня туда пригласили! На работу.

– Дворником?

– Инструктором по плаванию! – парировал спасатель. – Репортёром!

– Поздравляю.

Клим не отрывал глаз от девушки со старомодным именем. В романах в таких случаях пишут, что в сердце что-то кольнуло и глаза их встретились. Но пытливый взгляд Клима внезапно наткнулся на обручальное кольцо на безымянном пальце левой руки:

– Вы помолвлены! – не сдержав досады, выдохнул Клим.

– Знал бы, не вылавливал? – криво улыбнулась Анна. – Оттащите назад. Может, вместо меня русалка какая клюнет. Их там, брошенных невест, пруд пруди. Знаешь, на что их удить надо?

Анна назвала то место, на теле мужчины. Клим оторопел. Он никогда не слышал, чтобы леди произносила такие слова, тем более незнакомомцу.

Но молодая женщина, ничуть не смутившись, перевернула одежду на другую сторону, затем отошла от костра в поисках неизвестно чего. Вернулась через несколько минут с пустой консервной банкой и жменькой сморщенного шиповника и ещё каких-то ягод. Зачерпнула воды, из ручейка, разместила "чайник" на раскаленных камнях:

– Согреемся.

Она произнесла это таким спокойным и уверенным голосом, как будто ее достают из реки регулярно, в каждый вторник. Тут Клим вышел из состояния легкого оцепенения, запустил руку в сумку и вытащил круглую жестяную коробку из-под монпансье:

– У меня здесь чайная заварка!

Пили по очереди, отхлёбывали, обжигались, пачкались в саже. У Анны слегка тряслись руки, когда она подносила жестянку к посиневшим губам.

А Клим не унимался:

– Как в реку угодила?

– Рыбу ловила.

Анна не была настроена на откровенность.

– Понятно. А я, значит, попался в сети?

Девушка начала собираться. Сапожки, видимо, просохли не до конца. Слегка поёжилась, натягивая их на бесконечно длинные красивые ноги…

Жаль, что помолвлена… Клим перевел взгляд на реку. На реке пыхтели пароходы.

– Я сейчас в редакцию! – оторвала его Анна от мыслей ни о чём. – Хочешь, поедем вместе? Если ты действительно собрался у нас работать.

– Пожалуй. А редактор у себя?

– Он всегда у себя, – очень серьезно ответила журналистка.– Даже когда не в себе.

Вышли к дороге. Решили добираться на маршрутке – округлой металлической черепашке. Скорость у паромобиля была невелика, зато в салоне не продувало и кресла мягкие. Анна показала водителю свой журналистский номер на углу платка, сказала, что попутчик с ней. Водитель молча кивнул и сделал запись в своем путевом блокноте. Машина вздохнула, выпустила белое облако, как курильщик кольцо дыма, и покатила вверх по улице Тюремной. Почти до конца.

Улицы в Симфидоре именовались по-старомодному. Например, в честь крупных организаций, находившихся на них. На Университетскую смотрели окна университета, а одна из центральных улиц – Вокзальная – вела на вокзал. Почему та, по которой трясся паромобильчик, называлась Тюремной, тоже было легко догадаться. Правда, улицу, на которую выходили окна Совета министров, поначалу хотели назвать Министерской. Или парламентской, ведь окна Госсовета также смотрели на неё. Решили назвать Народной. Безошибочный вариант!

Машина, везшая Клима и Анну, была рассчитана на шесть человек: два тройных кресла находились напротив друг друга (первое – спиной к водителю, второе – по ходу движения). Трое первых пассажиров всю дорогу пялились на вторую тройку. Тем, кто сидел по бокам, было лучше всего – они могли глазеть в окна. Средние, как правило, прижав локти, листали газеты. На этот раз четыре места были заняты, поэтому вошедшие уселись с краю, друг напротив друга. Средние недовольно поежились, лишившись выгодного расположения у окон. Рядом с Климом развалились двое подвыпивших господ. Они громко и вызывающе болтали, перебивали друг друга, сквернословили. И, похоже, как показалось Климу, "нарывались". Рядом с Анной ерзал, видимо, третий товарищ говорунов. Несмотря на то, что все трое были в благородных шляпах-цилиндрах, задевавших бархатный потолок, вряд ли они были джентльменами. В дальнем углу у окна храпела старуха. Пьянчуги не умолкали ни на минуту.

Клим не обращал на шум внимания. Разморенный дорогой и внеплановым купанием он, то проваливался в зыбкий сон, то возвращался из небытия. Анна глядела в окно. Сидящий с ней гражданин с седыми висками вдруг позабыл о своих друзьях и переключился на миловидную соседку. Он наклонился к девушке. От вожделения ему стало жарко. Ловелас расстегнул свой сюртук и одновременно попытался развязать дрожащей рукой кожаные шнурки на жилете Анны. Двое товарищей скабрезно комментировали действия развратника. Журналистка застыла с каменным лицом, не проронив ни единого слова. Наоборот, она стала пристально вглядываться в окно, как будто ожидая какого-то знака извне. И, похоже, дождалась: в тот момент, когда Клим попытался было вмешаться и остановить зарвавшегося гуляку, Анна, не поворачиваясь в сторону нахала, согнула свою руку и резким движением острого, как пика, локтя врезала мастеру шнуровок в солнечное сплетение. Гражданин обомлел, как от удара молнии. Его цилиндр упал и оказался под ногами старухи. Анна повернула голову и как будто сочувственно произнесла:

– Человеку плохо?

Затем приподнялась, словно пытаясь привести развратника в чувство, и как бы невзначай зарядила ему коленкой между ног.

Пассажир сполз на пол.

– Остановка "Площадь народов". На выход та-ра-пись! – монотонно произнес водитель и остановил машину.

Анна открыла дверь и вышла. В это время два товарища поверженного Приапа опомнились:

– Э, а ну, притормози-ка!

– Это вы мне? – Клим уже встал, чтобы выйти.

– Она с тобой? Тогда тебе, лошара! Мы чё-то не поняли…

И тут Клим, глядя на задир, и тыча пальцем между ними, крикнул:

– Смотри, что у него на носу!

Двое машинально посмотрели друг на друга. В это мгновенье, Клим легко схватил их за затылки и с ускорением стукнул лбами с такой яростью, что приблатнённые господа мгновенно потеряли сознание. Их шляпы отлетели в разные стороны.

Детский приёмчик. Но всегда работает!

Клим догнал Анну у столба:

– Что так долго? – лениво поинтересовалась девушка.

– Кепку забыл, – соврал Клим.

– Я так и поняла, – хмыкнула девушка.

Глава 6.1. Разговор с главредом

Вышли на площадь. Её обрамляли четыре крупных здания, как и любую площадь в городе. В одном находилась редакция "Истинного времени", напротив – редакция второй крупной газеты "Симфидорская правда". Справа от "Истинного времени", принимал больных медицинский комбинат. Слева – техническое училище.

Вход в "Истинное время" охраняли два трехметровых мутанта: к правой руке каждого из них на толстой цепи были прикованы огромные бронзовые шары с шипами.

– Зачем тут эти великаны? – Клим от удивления открыл рот.

– Для порядка, – пояснила Анна. – Знаешь, сколько раньше сумасшедших к нам приходило? Благо, больница рядом. Со своими безумными статьями, как обустроить Симфидор. Сильно мешали работать. Однажды на страницах газеты мы стали давать рекламу охранного бюро "Голиаф". Директор этой конторы предложил расплачиваться натурой: присылать вот этих мальчиков.

Клим остановился.

– Я всегда хотел проверить одну теорию…

Внезапно он разбежался и со всей силы ударил головой в живот одного из титанов. Тот только усмехнулся и лёгким движением , словно щелчком, отстранил нападавшего. Клим пролетел несколько метров и шлепнулся на мостовую.

– Понял, – пробормотал он, вставая.

– Юноша со мной, – крикнула Анна великанам. Те понимающе оскалились.

На первом-втором сдвоенных этажах находилась типография. Вошедших встретил дружный стрекот полиграфических машин и запах газетной краски.

Поднялись на третий этаж. Анна здоровалась со встречными. Они отвечали. Клим тоже стал здороваться вслед за девушкой.

Анна без стука распахнула дверь с надписью "Приёмная". В небольшой комнате за столом в дальнем левом углу сидела секретарша. Не молодая и эффектная, как это принято в подобных учреждениях, а глубокая старуха: седая и жёлтая. Длинными сухими пальцами она проворно и уверенно тыкала в круглые клавиши механической печатной машинки. Старуха, не переставая печатать, словно кляча, повела правым глазом в их сторону. И продолжила работу.

Журналистка остановилась перед ее столом, громко и отчетливо произнесла, почти прокричала:

– Ну что, жива еще, старая перечница?

– О, я тоже рада тебя видеть, Нуся!

– К Иву можно?

– Cкоро. Жди. Сейчас посетитель выйдет… – добродушно ответила матрона.

Действительно, через несколько мгновений дверь в кабинет главного редактора распахнулась, и в приёмную из кабинета шефа вылетел лопоухонький, лысоватый человечек в мелких очочках. Предстал он в облаке бумажных листов. Листы почему-то долго парили по комнате: человечек поначалу резко и неловко ловил их на лету, потом стал ползать по полу и судорожно собирать в прижатую к груди папку.

– И чтобы я не видел здесь больше никаких поэтов!!! – громыхало из кабинета. – Как его голиафы пропустили?

– Я вам не какой-нибудь! – взвизгивал человечек и продолжал собирать листы. – Я известный детский поэт!, – прокричал он, делая акцент на слово «известный».

– Экая пава, – неслось из кабинета! – Вы это сами решили – про известность? Или кто-то подсказал?

– О моей известности писал авторитетный детский журнал "Ёжик"! – всхлипывал поэт, подбирая бумаги.

– А я известный взрослый балетмейстер, – не унимался голос в кабинете. – Но не таскаюсь по редакциям, как дурень! И закройте там дверь, сквозит!

Клим в растерянности посмотрел на несчастного в запотевших очках.

– Может, я в следующий раз? – шепнул Клим Анне.

– Пошли, – потянула его за руку журналистка. – В следующий раз еще хуже будет!

В кабинете Анна начала с порога:

– Лихо вы с ним!

– Да пошел он… – Сидящий за столом человек поднял голову. – Аня! Ты хоть одно человеческое лицо в этом паноптикуме! Ну, как там у тебя прошло?

– Убёг, гад…

– Эх, жаль… – махнул рукой редактор. – Ладно, придумаем что-нибудь. Ты что такая дрожащая? Замерзла? Виски будешь?

– Буду! – не ломаясь, выпалила Анна.

– Ну, плесни себе, а я сегодня микстуру потребляю. Имени товарища Кватера. Древнегреческий рецепт. От нервов. Так что, без меня.

Анна пошла к шкафчику, где, видимо, обитал виски.

И только тут Илиодор Вайс, он же грозный главред ИВ, сфокусировался на Климе:

– Это что?

– Я…

Анна уже налила и выпила:

– Он вытянул меня из реки, – перебила Клима девушка. – Когда я следила за нашим козлом, тот меня сбросил с моста.

– Да ладно? – Ив был явно озадачен.– Выследили, значит. А вы… – обратился Ив к Климу, ¬– спаситель, а не проситель? Вытянули из пучины не только первую красавицу города, но и нашего ценнейшего кадра. Самого умного после меня, несмотря на то, что женщина, человека!

Ив молча встал, вышел из-за стола, пожал руку Климу.

На плечи главреда был накинут толстый малиновый стеганый халат с аксельбантами. Ив слегка хромал (говорили, у него вместо ног были протезы). Профиль Илиодора Вайса можно было тотчас же отправлять на монетный двор как образец благородства: гордый взгляд, римский нос, борода-эспаньолка, правда, уже с легкой проседью. Ива за глаза называли Стариком, но не за возраст (Вайс был не стар), а за несказанную мудрость, красноречие и подозрительно большой словарный запас.

Главред пошарил по карманам:

– Но орденов "За спасение на водах" у меня при себе нет. Придется довольствоваться грамотой.

– Ирэн Сапфировна, готовьте бланк для грамоты! – прокричал Ив в дверь,

– Бу-бу… – что-то еле слышно ответила секретарша.

– Знаешь, – Ив повернулся к Анне, – налей-ка спасителю. И мне на донышке. Хрен с ними, с таблетками, нервы и так, сами видите! Ну, за вас, таинственный спасатель!

Отхлебнули. Чтобы не затягивалась пауза, Клим тут же выпалил:

– Я к вам на работу пришёл устраиваться. Журналистом!

Ив на мгновение застыл. Клим, не давая главреду перевести дух, продолжал:

– Я вам текст присылал (про стихи Клим, на всякий случай, решил не говорить), вы ответили, предложили мне совместно возделывать ниву журналистики.

И показал Иву его письмо.

– Почему нет… – задумчиво произнес Вайс. – Вы человек, вижу, прыткий. Слова на бумаге складывать можете?

– Илиодор Вегович, я пошла работать, – прервала затянувшуюся паузу Анна.

– Иди, иди, Анечка, – поспешно ответил главред.

Анна улыбнулась Климу, тот проводил ее грустным взглядом.

В дверях девушка столкнулась с секретаршей.

– Что еще? – нервно воскликнул Ив.

– Я бланки для грамоты подготовила. Какой выбрать? Зеленый или розовый?

– Какие грамоты?! – вспылил было Ив, да спохватился. – Отставить грамоты! И пока мы тут разговариваем, никого не пускать!

Пожав плечами, секретарша пошаркала прочь.

Ив плотно прикрыл за пожилой женщиной дверь, скрипя подошел к Климу, оглянулся по углам пустого кабинета и прошептал:

– Ты сколько книг прочитал?

– Книг?

– Да, книг. Ты же слышал вопрос?

– За год или за всё время? – смутился Клим.

– За всё.

– Семнадцать!

– Хорошо подумай, – настаивал Ив.

– Порножурналы в счет?

– В счёт!

– Тогда двадцать две.

Клим не стал уточнять, что, благодаря бабушке, чудом сумевшей схоронить пару десятков запрещенных книг, доставшихся деду от прадеда Эдуарда Варфоломеевича, он ознакомился в том числе и с большой энциклопедией, посчитав несколько томов издания как одну книгу.

Ив, не спеша, вернулся в свое кресло.

– Судя по первым впечатлениям, ты нам подходишь. А я ошибаюсь редко. А именно – никогда. Но тут другое дело – подходим ли мы тебе? Ты же знаешь, у нас, как в мафии. Знакомо тебе это слово? Хорошо. Так вот, к нормальной, обычной жизни дороги назад у тебя уже не будет. Слишком много тайн станет тебе известно, слишком многими связями обрастешь. А много знающий или уносит тайны в могилу или отправляется на социальные работы. Таких, как мы, умников никто не любит.

– Думаешь, я мечтал об этой работе? – повысив голос, продолжал Ив, уставившись в окно. – Когда-то я был министром. Да-да, целым министром! В генеральском чине, между прочим! Но кто-то донёс о том, что я знаю лишнее и слишком много о себе возомнил. Пока я принимал парад, в моем кабинете сделали обыск и выяснили, что я прочитал незаконно пятьдесят четыре книги. И меня, героя Третьей мировой, навечно приковали к этой галере. Был, конечно, выбор – на рудники. Но я не люблю сырости. А так как свобода начинается с выбора, остановился на предложенной мне газете. Так меня приговорили к редакторству. А это та же передовая. Только пули со всех сторон. И чаще в спину! Думаешь, банальности говорю? Метафоры подбираю? Если бы так.

– Ты ещё здесь? – повернулся к Климу Ив. – Обычно после этих слов кандидаты на журналисты молча покидали мой кабинет. А те, кто этого не сделал, уходили после следующих слов…

Ив разволновался, встал из-за стола, несмотря на прохладу, да что там, на холод в его кабинете, вытер пот платком с раскрасневшегося бывшего министерского лба.

– Ты знаешь, что нам денег не платят? Нет, не задерживают, а не платят вообще. В принципе. Мы не получаем ни единой кванзы!

– Да, я что-то слышал об этом…

– А ведь это мудро: теперь продажных журналюг больше нет! Потому что мы все на гособеспечении. Средний уровень продуктов и общих благ нам предоставляют бесплатно. Зато мы впервые за многие века человеческой коррупции стали неподкупными и принципиальными. Теперь наша святая обязанность писать правду и только правду. Во благо народа! А кто задумает слукавить – на рудники!

Ив перевел дух. Клим молча вникал в слова оратора.

– Хорошо. А теперь немного бюрократии… И-ирээн Cа-а-апфировна-а-а-а!!! – снова заорал главред и тут же посмотрел на Клима: – Ты думаешь, что я не могу дёрнуть за шнурок, чтобы в приемной зазвонил колокольчик, и старуха бы, услышав его, приковыляла? Могу. В век техники живем. Но человеческое обращение к братьям и сестрам по разуму я ставлю выше всяких железяк!

Через пять минут дверь открылась и в комнате появилась секретарша.

– Покажи нашему стажёру, как писать заявление, пусть изложит автобиографию, документы проверь, на всякий случай.

– Иди, заполняй, – обратился он к Климу. – И дайте мне, наконец, немного поработать!

Пока Ирэн щурилась в Климовы документы, он на столике в углу, отодвинув стопку газет, быстро по шаблону заполнил заявление о приёме на работу. Немного задумался над автобиографией.

Когда писанина была закончена, Ирэн, не читая, отнесла бумаги шефу.

Через несколько минут прогрохотал голос Ива:

– Климентий, зайдите!

Ив показал зашедшему на уже известный стул.

– Есть вопрос по вашей автобиографии… Полных тридцать лет. Это хорошо.

– Чего хорошего?

– Да, число хорошее. Я все числа в цвете представляю: тридцать – зелёное! А теперь по тексту, вот вы пишете: "мое настоящее имя Альфонсо Рамирес…". Но вы не похожи на испанца.

– Я не испанец. И родители у меня были не испанцы. Они просто не любили англичан, вот и назвали им на зло…

– Умно. Только имя такое даже для псевдонима не годится. "Клим" тоже не лучшее из имен… Ладно, лишь бы работал хорошо. Берём с испытательным сроком. Но лучше бы ты подошёл, иначе кайло и забой. У нас всё по-взрослому. Фотографировать умеешь?

– Да, в штабе фронта был фотоаппарат. Я интересовался.

– Отлично! Жилье нужно? Хорошо. Предоставим. Насчёт крова Ирэн всё расскажет. Все бытовые вопросы решайте с Сапфировной. Все вопросы по работе сразу ко мне. Обустроитесь и завтра к восьми на работу. Зайдешь ко мне, получишь указания. Всё. Гудбай!

Глава 7. 1. Первые гости

Сапфировна недолго водила желтым ногтем по графам от руки расчерченного журнала:

– Отправляйтесь на улицу Героя, – проскрипела она.

– Какого героя? – пошутил Клим.

– Никакого. Просто "Ге-ро-я". Там под номером вашего возраста – 33 – есть доходный дом № 33. Займете комнату… О, тоже № 33! И не перепутайте!

– Ага… Смешно.

– Что?

– Ничего, я Вас понял.

Секретарша подозрительно посмотрела на Клима и продолжила:

– На время испытательного срока везде носите этот оранжевый шейный платок. На нем пропечатан ваш рабочий порядковый номер: № 394. Теперь для вас это главный и единственный документ. Если будете работать у нас дальше, по окончании испытательного срока получите жёлтый платок. По предъявлении платка вам в магазинах выдадут необходимые продукты. Советую много не набирать – ежемесячно траты журналистов стекаются в Управление Контроля, и у злостных транжир могут быть проблемы.

– Но ведь такой платок легко подделать?

– Легко. Но никто уже не подделывает… – хмыкнула Ирэн. – За подделку – пожизненно на рудники! Не перебивайте и запоминайте: записку на вселение передайте консьержке.

Клим поблагодарил секретаршу и вприпрыжку спустился по лестнице. Спина одного из двух титанов закрывала солнце. Клим нарочито медленно прошел между ними. И оказался на обочине.

Клим знал, что улица Героя – это почти на краю города. Решил испытать волшебный оранжевый платок. И подал знак остановиться проезжавшей пустой пролетке.

– На улицу Героя! Журналист-стажер № 394, – Клим с гордостью показал уголок платка с номером.

– Поехали, – мрачно проворчал извозчик, и нацарапал карандашом номер платка в своём блокноте.

Ехали около часа. Клим засёк время по отцовскому карманному хронометру – одному из немногих материальных сокровищ, доставшихся ему в наследство. В часах было две крышки: на одной, она прикрывала циферблат, был выгравирован орёл с двумя головами, на задней, она выполняла роль крышки медальона, – корона в венке с колючками. Под крышкой была закреплена фотография отца и матери: мать в светлом платье с вышивкой и с букетом цветов в руках, отец в рубашке с галстуком. Оба весёлые и немного задумчивые. Клим спрятал часы в карман.

Во время пути стажёр старался не выказывать своего любопытства. Не тот чин у него, чтобы башкой вертеть, как сельский увалень. Он гордо смотрел вперёд, поверх возницы. Только слегка косил глазами: следил за проходящими дамами и унылым людом на тротуаре. Проехали вниз по Газетной, свернули направо по Стрелковой, после чего выехали на небольшую улочку Героя.

Как и все окраины, Приморская слобода (её почему-то не решились называть "городом") была разношёрстной.

Треть района, справа от устья Дормира, занимали вооруженные силы Симфидора. Эту территорию в несколько кварталов и обнесенную высоким забором с колючей проволокой, в народе называли просто Армией. Там находились казармы, склады, мастерские, плац, полигон, то есть все необходимое для взращивания солдат – защитников города-государства.

На остальной части Приморской слободы селились симфидорцы, в основном связанные с морем: матросы, портовые рабочие. Как и в северной окраине Промзоны Город Дружбы, часть застроек больше походила на трущобы.

Дом № 33 на улице Героя находился на границе центрального Города Триумфа и слободы. Здесь жил "высший свет" портового мира: капитаны, старпомы и прочий благородный околоморской люд.

Климу повезло. Пролётка остановилась у лучшего строения на улице. Фасад белокаменного дома в колониальном стиле даже украшали следы лепнины, о которых рассказывала бабушка. "Интересно, почему его ещё не снесли?" – Клим кивнул извозчику и вошел в фойе.

Кастелянша, миловидная полная дама неопределенного возраста, читала газеты и одновременно громко сёрбала борщ из маленькой, темно-зеленой кастрюльки с надбитыми черными пятнами отколовшейся эмали. Исподлобья взглянув на вошедшего, двумя взмахами ложки грациозно покончила с содержимым, вытерла губы краешком газеты и заботливо переключилась на Клима. Изучив записку из редакции, вымученно улыбнулась и то ли грустно, то ли радостно произнесла:

– Новенький, значит… Что ж, пойдём, покажу твой счастливый тридцать третий. А меня зовут Раиса.

Женщина не без труда, как бы это сделала улитка, извлекла свое тело из крошечной стеклянной пристройки под лестницей и повела Клима по ступенькам. На удивление, она не умолкая двигалась с той проворностью, на которую способны только пухлые, полные энергии и жаждущие любви ещё не старые девы. Пришлось прибавить шаг, чтобы поспевать за говоруньей.

Длинный тёмный коридор на третьем этаже с матово-белым пятном окна в конце. Примерно в середине, по левой стороне, – дверь в его комнату. Клим думал, что попадёт в маленькую, запущенную каморку, но неожиданно был поражен увиденным. Просторная, да что там, огромная, трехкомнатная квартира! Широкий коридор вел в обширный зал. Слева в зале – камин. Прямо – выход на балкон. Вправо и влево уходили еще две комнаты поменьше: налево – кабинет, направо – спальня.

– И это еще не всё! – ошарашила кастелянша обомлевшего Клима. – В прихожей ничего не заметил?

– Шкафы?

– Хренушки!

То, что Клим принял за массивные двери врезных шкафов, было входом в еще две комнатушки. Один вел в уборную, с умывальником, душем и ванной. Второй – на кухню с чугунной плитой, небольшим столом и полками, на которых уже стояла какая-то снедь.

Клим был в восторге. Он мог ожидать что угодно, но только не подобные апартаменты.

– Вы точно ничего не путаете, меня зовут Клим. Я новенький. Со мной кто-то еще будет жить?

– Вижу, что не старенький! Квартира на одного. Ну, может, слугой обзаведёшься. Или служанкой (толстуха хмыкнула). Живи, как другие жили. Ты же в приметы не веришь?

– Приметы? Это же не тринадцатый номер. Или вы что-то скрываете?

– А чё тут скрывать? Трое журналистов, обитавшие здесь в разное время, померли лютой смертью. Первого зарезали на пилораме, второго растоптали какие-то твари. И последнего, горца нашего, Харсана, съели. Он был твоей комплекции и роста, так что можешь пользоваться его вещичками, они, поди, еще не остыли.

– Как съели? – очнулся Клим.

– Как обычно съедают. Ртом.

– Кто же это сделал?

– Ну, уж не мухи. Крокодилы! О, да ты побледнел, голуба! – усмехнулась толстуха. – Заселяться будешь?

– Не на улице же спать. Давайте ключи.

– Вот и умница. Выбрось всё из головы. Вообще-то у нас здесь спокойно. Бывай!

Она захлопнула дверь. Климу захотелось раздеться и стряхнуть с одежды пыльную историю сегодняшнего дня.

В дверь постучали.

– Вот еще что, – на пороге стояла Раиса, ничуть не смущённая видом юноши в кальсонах, – в спальне найдете чистое белье, когда кончатся дрова, я расскажу, где брать. Еду можно получить "за платок" в лавке напротив. Будут вопросы?..

– Пока – нет.

Наконец-то он один. Клим пересек зал и открыл дверь на тот самый парадный балкон. Открылся вид на улицу, на часть Рыночной площади слева и на кромку моря справа.

Вечерний воздух с оттенками дыма проник в его (ура, теперь его!) квартиру.

В дверь снова постучали. Климу, спокойному и невозмутимому по своей природе, это начало надоедать:

– Раиса не уймётся! Что ещё?

Квартирант решительно подошёл к двери и совершил ошибку, которую опрометчиво совершают все герои третьесортного бульварного чтива: он открыл дверь, не посмотрев до этого в окуляр. И незамедлительно был вознагражден за доверчивость ударом в лицо. Через пару мгновений, согласно старинному закону гравитации, рухнул на спину.

Очнулся там же, где и приземлился. Только ночью. В комнате было зябко. Голова трещала. Перед глазами плыли волнами неровные линии комнаты.

Опираясь о стену, встал. Осмотрелся. В квартире никого не было. Закрыл дверь на засов. Зашёл в уборную комнату, намочил под краном что-то вроде полотенца. Приложил к глазу. Добрёл в зал. Везде, особенно в кабинете, всё перерыто. Вещи, бумаги, газеты застилали пол поверх слегка потёртого персидского ковра.

Клим еле добрался до спальни. Прилёг на пару минут, прижимая мокрую тряпку к лицу. Проснулся утром. Умылся, но решил не бриться. «Буду отпускать бороду!», – сказал он сам себе.

Пора на работу. С такой-то опухшей рожей! Рассмотрел себя в зеркало. Хорош… Собрался, нашел свою сумку – вещи из нее были также вытрушены на пол, но ничего не пропало. Только его журналистский шейный платок был пригвожден кухонным ножом к косяку двери. Недвусмысленный намек.

Повязал платок и не спеша стал спускаться. Голова гудела. Кастелянша с видом раскормленной свиноматки дрыхла в прозрачной будке, по-детски причмокивая толстыми, жирными губами. Стекла в ее каморке слегка позвякивали от мелодичного храпа.

– Эй, мамаша! – гаркнул Клим.

– А! Что? – очнулась тетка.

– У тебя пудра есть?

– Пудра? Какая пудра? Ты что, из этих?

– Я не из этих! Я из тех! – зло рявкнул Клим. – Но от "этих" вчера вечером в своей комнате по голове получил!

– Надо же! – изумилась Раиса. – Только на миг отошла, а на охраняемую территорию кто-то проник. Но мы же не скажем об этом никому? Так тебе пудра нужна синяк припорошить? Не, не поможет. Ещё хуже будет. Да и не пользуюсь я пудрой, зачем природную красоту замазывать?

Кое-как Клим добрался до редакции.

Гиганты сделали вид, что не обратили на Клима внимания. Хотя, конечно же, они заметили его разукрашенное лицо. Стажёру даже показалось, что по невозмутимым ряхам гоблинов проскользнула улыбка.

Клим остановился. Медленно расправил шейный платок, мол, запоминайте, с кем имеете дело, прикрыл синяк и произнес надменно:

– Некогда мне с вами бодаться, на работу спешу!