Читать книгу Последний сын - Алексей Андреев - Страница 10

Телль просидел на кровати до утра. Он поднял голову на уличный свет за отошедшем от окна краем шторы, вытер ладонью лицо. Потом осторожно, чтобы не разбудить Фину, встал, шагнул к окну и поправил штору. Свет исчез.

Опустившись на пол возле кровати, Телль вытянул ноги, расстегнул ворот рубашки. Оказывается, он забыл вчера ее переодеть.

Может, им всем троим убежать? Ханнес – не Марк, да и сам Телль будет рядом с ним и Финой. Никакого другого выхода Телль не видел.

– Давно не спишь? – вопрос Фины вернул его из раздумий.

– Да уснешь тут… – Телль поднялся с пола на кровать.

– О чем ты думаешь?

– Вот только сейчас пришло в голову, – Телль выпрямил спину. – Знаешь, я ведь никому из наших детей так и не успел сказать, что люблю их. Простых, теплых слов они не слышали от меня.

Он тяжело выдохнул. Спина снова согнулась, голова опустилась.

– Что же делать? Не может так быть, чтобы не было выхода, – сказала Фина.

– Даже интернатов нет для таких детей.

– Как нет? Я же в интернате выросла. Не может быть, – Фина привстала на локоть.

– Ты в простом приюте выросла. И – когда это было? Для больных детей нет ничего, вот что мне сказали. А, для тех, кто остался без родителей, – не знаю. Я не спрашивал. Говорят, сейчас вообще ни на что нет денег.

В прихожей из радио заиграл гимн. В рабочие дни он игрался в шесть утра, в воскресенье – в восемь.

– Если накрыться подушкой, будет не слышно, – советовал жене Телль.

Сам он так и делал.

– В детдоме каждый день начинался с пения гимна, – отвечала Фина. – Мы стояли и пели. Весь наш класс. Весь детдом. Воскресенье или каникулы – мы стояли и пели. Что мне сейчас это радио?

Когда родился Боб, Фина выдернула из приемника провода, чтобы он не будил сына. Но оказалось, отключать радио запрещалось. Тогда Телль привязал к нему подушку, и в комнатах радио стало почти не слышно. Вставать без гимна было тяжело, несколько раз Телль чуть не опоздал на работу, но потом он привык сам подниматься вовремя. Подушка закрывала радиоприемник много лет, до тех пор, пока не выяснилось, что Ханнес потерял слух. Фина тогда решила ее снять, а Телль не захотел. Видимо, его слова услышал на лестничной площадке кто-то из соседей, потому что вскоре в дверь позвонил комендант дома.

С гимном Телль уже смирился. Он подошел к окну и отодвинул штору. Залитая утренним светом улица была пуста. Когда-то они с Финой любили гулять так рано.

Телль сел обратно на кровать. Фина тронула его за плечо.

– Слушай, а давай попробуем написать Нацлидеру? Всегда, когда он общается с нацией напрямую, и его о чем-то просят, выполняется.

Повернувшись к жене, Телль внимательно посмотрел на нее.

– Ты серьезно?

– Надо попробовать, – уверенно сказала Фина.

– Можно. Но – не будет ли хуже? Не засветимся ли мы?

– Здесь все способы хороши. Я не могу потерять Ханнеса. Если ты сомневаешься – напишу сама.

– Ты даже когда в приюте была, не писала, чтобы родителей вернули, – Телль действительно сомневался.

– Там нельзя так было делать, это считалось позорным. А вот, когда я выросла, то не писала, чтобы не сообщили в институт, на работу, – призналась Фина. – Сейчас я просто не знаю, что делать. Ведь у нас с тобой больше не будет деток.

Последние слова пронзили Телля. Он часто сам об этом думал, но Фина сказала так, что Телль почувствовал, как из него вырвут самое родное, самое близкое, самое дорогое.

– Давай все хорошо обдумаем. Не хотелось бы попасться на глаза, – тихо произнес он. – В любом случае, сейчас надо идти в инспекцию.

* * *

Пускать в инспекцию без вызова и записи Телля не хотели. Тогда он сказал, что ему нужно уточнить сроки получения предписания. Теллю выписали пропуск в канцелярию, но она была этажом ниже кабинета участкового инспектора. Чтобы попасть к нему, Телль попросил в канцелярии разрешение, и уже с ним отправился вниз к дежурному за новым пропуском.

Ожидая у кабинета инспектора своей очереди, Телль собирался с мыслями. Ему казалось: он сейчас все объяснит, и все станет на свои места. Ведь так не должно быть, это же несправедливо. Надо просто разложить все по полочкам: Ханнесу не требуется особый уход, он может учиться, и он хочет учиться. Его недостаток меньше той пользы, которую Ханнес может принести.

Когда Телль вошел в кабинет, его уверенность улетучилась перед сидящим за столом с папками и лампой человеком со значком Нацпартии на пиджаке.

Инспектор что-то отмечал в журнале. На звук закрывшейся двери он поднял голову.

– Вы же вчера приходили, – поправив очки, сказал инспектор.

– Да. Здравствуйте… – одна рука Телля держала кепку, а другая сжимала в кармане деньги. – Я вот по поводу сына. Решения по сыну. Может быть, есть какой-то другой выход?

Телль хотел, чтобы инспектор сказал ему что-то и этим своим ответом направил его в нужное русло.

Но инспектор молча смотрел на Телля, держа руки на открытом журнале.

– Может, нужно заплатить, чтобы решение отменили… – осторожно предложил Телль. – Выкупить там…

– Что? – вдруг спросил инспектор.

Телль заметил, как тот напрягся.

– Ну, если у государства нет средств, чтобы помогать таким детям, то, может, родители сами?

– Это кто ж вам такое сказал?

В вопросе инспектора Телль услышал удивление.

– Никто, – пожал плечами Телль.

– Интересное предложение, – откинулся на спинку кресла инспектор. – Нет, ну, действительно интересное.

Телля насторожило то, как его слова были восприняты.

– Тогда… Кому писать заявление? Или вы сами можете этот вопрос решить?

– Решение комиссией уже принято, и отменить его я не могу, – невинно произнес инспектор.

Он с любопытством ждал, что теперь скажет посетитель.

– Неужели никак? – до конца не хотел верить Телль.

– Никак, – убедительно сказал инспектор. – Решение принято.

– Его можно отменить.

Инспектор поднялся с кресла. Ему надоело сидеть, да и посетитель был уже неинтересен.

– Никто решение отменять не станет. Оно задокументировано. У комиссии нет полномочий отменять его. Только принимать.

– Кто может отменить решение?

– Не знаю. Никто, наверное.

– А что мешает вам, именно вам, выбросить, сжечь, уничтожить журнал моего сына и все данные о нем? – яростно спросил Телль и убедительно добавил: – Я заплачу вам за это.

– Ваши деньги будет невозможно потратить. Все расходы госслужащих отслеживаются, – инспектор вышел из-за стола. – Я приглашаю следующего посетителя.

Его рука потянулась к кнопке вызова, но Телль перехватил ее.

– Подождите. Объясните мне вот что… – он рассказал инспектору про сына почтальона.

Выслушав, инспектор вернулся к столу. Он достал оттуда большую учетную тетрадь и начал листать ее.

– Вот. Он самый… – произнес инспектор, найдя нужную запись. – У него есть значок, он сдал все нормативы.

– И поэтому он может нападать на людей?

– Он получил свое. Мне нечего вам больше сказать, – инспектор закрыл журнал и показал Теллю на выход.

Телль чувствовал, что устал от этого, оказавшегося ненужным, разговора. Он словно боролся с горой и никак не мог сдвинуть ее с места. Телль понимал, что гору просто нужно обойти. Вот только дороги, по которой обойти эту гору, он не видел.

* * *

– Сколько у нас еще времени? – спросила Фина, когда вернувшийся со смены Телль рассказал ей про встречу с инспектором.

– Не знаю.

– То есть, ты не спрашивал, и это нигде не написано? – уточнила Фина.

– Не спрашивал, и нигде не написано.

– Ясно.

Фина задумалась. Когда она о чем-то серьезно думала, то всегда садилась и подолгу глядела в одну точку.

Телль в такие минуты старался не мешать жене. Сейчас он тихо переоделся и зашел в комнату Ханнеса. Сын читал. Заметив отца, он улыбнулся. Ханнес хотел что-то сказать, но Телль поднес к губам палец.

– Мама занята, – неслышно произнес он.

Усевшись на полу у двери, Телль смотрел на сына. С тех пор, как Ханнес перестал ходить в школу, больше всего времени он проводил за книгой.

Зная, что в воскресенье отец опять отправится на черный рынок искать слуховой аппарат, Ханнес накануне вечером писал ему список того, что хотел бы прочитать. Такие книги встречались только на черном рынке, в Нацкниге и книжных отделах других магазинов о них даже не слышали. Стоили они недорого: стараясь избавиться от этих книг, торговцы были только рады Теллю.

Прочитав первую книгу, которую с черного рынка принес отец, Ханнес спросил, где находятся те самые южные моря? Фина сказала, что, раз моря – южные, значит, они должны быть в южном полушарии, а заодно объяснила Ханнесу про экватор.

Телль же купил сыну в Нацкниге карту мира. Она была еще со старыми границами и поэтому шла как уцененный товар. Ханнес с восхищением развернул карту. Губы его шептали названия стран, океанов, морей, городов, а широко раскрытые глаза пытались охватить сразу все.

– Вот наша страна, да? Какая она большая! А мы здесь, да? – палец Ханнеса уперся в кружок с названием города.

– Здесь, – согласился, прочитав там, куда показывал сын, Телль.

– А вот экватор, – провела по линии на середине карты Фина. – Значит, южные моря надо искать вот тут.

Ханнес тщательно изучал часть карты, над которой пролетела ладонь Фины.

– Я нашел Соломоновы острова! – воскликнул сын.

Он посмотрел на точку с названием своего города, потом на эти острова, померил пальцами расстояние.

– Долго ехать.

– Туда не ехать, туда плыть или лететь нужно. Смотри – целый океан между нами, – Телль изучал карту вместе с сыном.

– Папа, а ты когда-нибудь бывал там? – с надеждой спросил Ханнес.

– Нет, – улыбнувшись, покачал головой Телль.

– А почему? Это ведь интересно – увидеть новое, незнакомое. Увидеть море, больших рыб. Там другие люди живут, по-другому говорят, одеваются. Даже едят, наверное, по-другому.

– Раньше я не думал об этом. А теперь не смогу, – объяснял Телль.

– Неужели ты никогда не мечтал о таком?

– Не помню этого. Я думал о теплых штанах, на которые не нужно было снизу надшивать материал, когда я из них вырастал. О новой куртке взамен старой, короткой, с надставленными рукавами.

– Когда я вырасту, я обязательно туда поплыву или полечу, – уверенно сказал Ханнес.

Заметив, что отец вдруг стал серьезным, он взял Телля за руку.

– И тебя возьму с собой, и маму. Обязательно.

– Спасибо, сынок, – Телль улыбнулся, но прогнать тяжелые мысли не смог.

– Ты поедешь? – спросил Ханнес.

– Да.

От слов Ханнеса, от его мечты, от понимания того, что ей никогда не сбыться, Теллю стало горько. Крепко обняв сына, он прижался к щекой к его волосам.

– Па-па, – позвал Ханнес. – Пусти.

Телль не слышал. Он думал о том, что никогда не придавал значения мечтам, мыслям, чувствам своего мальчика. Ханнес для него просто был рядом, рос – и все. А ведь Ханнес может грустить о своем одиночестве, переживать из-за своей глухоты, верить то, что он еще будет слышать, мечтать о далеких островах.

Сын попросил еще раз отпустить его, но Телль опомнился только, когда горячая ладонь Фины легла ему на руку. Он разжал объятия, поцеловал Ханнеса в макушку и виновато улыбнулся.

– Мама, а папа уже старый? – спросил Ханнес на следующий вечер, когда Телль еще не вернулся с работы.

– Нет конечно. Почему ты так подумал? – удивилась вопросу Фина.

Ханнес понял, что озадачил мать и решил зайти с другой стороны.

– Когда у человека начинается старость?

– Наверное, когда нет чувства того, что еще все впереди, – немного подумав, объяснила Фина. – Когда человек понимает, что у него все в прошлом. И ничего в его жизни больше не будет.

– Тогда папа старый, – решил Ханнес. – Только он об этом не говорит.

– Пока еще нет, вроде, – улыбнулась рассуждениям сына Фина. – Почему ты так решил?

– Понимаешь, мама, он живет… Ну, как будто он прощается с жизнью. Как будто она у него заканчивается.

* * *

Телль смотрел на неизвестные ему названия книг, имена их авторов и не понимал, откуда его сын это все знает. Даже любившей читать Фине многое было незнакомо.

– В тех книгах, которые я читаю, есть названия других книг. Я записываю их себе, – сказал Ханнес, когда отец спросил его об этом.

Иногда он играл в героев своих книг. В такие моменты Фина и Телль прикрывали дверь комнаты сына, чтобы не смущать его. Еще Ханнесу очень нравились стихи. Некоторые из них он запоминал с первого раза. Ханнес открывал у себя окно, становился возле него и, впустив в комнату свежий уличный воздух, читал наизусть любимые строки. Фина испугалась, когда, подходя к дому, увидела сына у открытого окна. Ханнес все объяснил вбежавшей в квартиру матери, она успокоилась, но попросила его больше так не делать.

– Если все закрыто, стены сжимают слова, не дают им улететь, – ответил Фине сын. – А так слова становятся свободными.

После книг Ханнес задавал вопросы. Для Телля это было порой непросто, иногда даже тяжело. Отвечая сыну, рассказывая ему, объясняя, он, сам того не замечая, начинал думать о происходящем вокруг. И все оказывалось уродливым, страшным, ненастоящим. Телль, который десятки лет жил, словно конвейер, на котором работал, теперь спрашивал себя: все вокруг – оно таким само получилось, или специально было сделано? Телль пришел к выводу, что само так выйти не могло. Возник новый вопрос: зачем все это было сделано? Вопросы мешали. Они требовали ответа, и им было все равно – стоял ли Телль в этот момент у конвейера, пил ли чай или сидел рядом с сыном.

Почему, если убийство является преступлением, если за него Нацсуд отправляет на виселицу, – почему Телля заставляют именно так поступить с сыном? Инспекция говорит: таков закон. Получается, есть закон, который гласит, что убивать – преступление, и за него надо наказывать, а есть закон, который обязывает избавляться от больных… Телль хотел завершить свою мысль словом «детей», но вспомнил пожилого мужчину, искавшего в магазине гречневую крупу. Наверное, тот старик был прав, говоря про своих исчезнувших знакомых.

Это оказалось очень непривычно и тяжело – думать. Не хватало слов, не хватало знаний, не хватало, как понял Телль, прочитанных книг. Телль мучился от того, что нехватка всего этого часто не позволяла ему найти ответы на свои вопросы и на вопросы сына. Он не боялся признаться Ханнесу в незнании, но ему становилось стыдно, – ведь столько простых, понятных, и, вместе с тем, очень важных вещей прошли мимо него.

Телль не знал, как объяснить, почему светит солнце, почему могут летать самолеты, ездить автомобили, почему по вечерам все должны смотреть Нацвещание, а на улицу после 22 часов без спецразрешения нельзя выходить. Он никогда не задумывался о том, нужно ему это знать или нет. Такие знания ничего не могли принести Теллю. Он не получал бы больше денег, не попадал бы быстрее домой с работы, не стала бы короче его смена. И Ханнеса он не мог бы спасти, наверное. И Марка. И Боба. И Карл, их самый первый ребенок, все равно бы появился на свет мертвым.

Сейчас Ханнес читал книгу, которую Телль принес ему с черного рынка в последний раз. Это был «Остров сокровищ». Фина очень просила достать его для сына, но даже на черном рынке Телль долго не мог найти такой книги. Когда «Остров сокровищ» появился, его захотели купить сразу несколько человек, что, естественно, отразилось на цене. Телль дал за книгу чуть больше, чем просил торговец.

Прядь волос, спустившись со лба, подобралась к глазам Ханнеса. Сын зачесал челку пятерней, не отрываясь от страницы. С тех пор, как Ханнес перестал ходить в школу, ему не нужно было коротко стричься, носить ужасно неудобную форму, в которой нельзя ни наклониться нормально, ни поднять руку. Теперь сын просил не водить его в парикмахерскую, пока волосы не отрастут длиннее мизинца, носил на подтяжках широкие штаны с большими карманами и рубашку без пуговиц, надевающуюся через голову.

Телль хотел спросить сына, как ему книга, но подумал, что вопрос глупый – ведь это же «Остров сокровищ». Он и сам читал его, когда был чуть постарше Ханнеса, даже кое-что оттуда помнил. Тогда такие книги уже не продавались в магазинах, но еще встречались в библиотеках.

Закрыв книгу, Ханнес посмотрел на отца.

– Ты сегодня рано, – сказал сын.

– Да. Я по тебе соскучился, – ответил Телль, и у него словно из груди на волю вылетела маленькая птица.

Какими же легкими оказались эти слова! Сколько лет Телль не мог сказать что-то простое, доброе, теплое своему сыну. Что ему мешало? Телль спрашивал себя и не мог ответить. Море раскаленной лавы бурлило в сознании, огненные волны накатывались на мысли. Вышина разрывалась раскатами грома, вспышками молний, а над всем этим стоял крик: «Сын! Сын мой!» Отчаяние поднималось выше неба, болью заполняя все вокруг.

– Папа, что с тобой? – позвал снаружи Ханнес.

Сознание потянулось на голос сына.

– Что, сынок? – спросил вернувшийся Телль.

– Ты смотришь на меня и как будто не видишь меня. С тобой все хорошо?

Телль кивнул. После вопроса Ханнеса ему действительно стало хорошо. Он никогда не думал, что его сын когда-нибудь спросит такое. Только Фина могла поинтересоваться – как Телль себя чувствует, все ли у него в порядке. Но, оказывается, он еще нужен и сыну. И сын нужен ему.

– Все хорошо, сынок, – успокаивающе сказал Телль.

Вытянув ноги, он откинул голову к стене.

– Эти слова ты говорил и раньше, но по-другому, – Ханнес внимательно смотрел на губы отца.

– Как?

– Быстрее.

– Ну, я просто устал, – вздохнул Телль.

– Ты всегда уставший. Сейчас, значит, особенно?

– Да, значит, сейчас я не просто устал, а очень сильно устал.

Ответив, Телль сорвался в пропасть своих мыслей. Как объяснить Ханнесу, что его ждет? Почему с ним нужно обязательно это сделать? Почему нельзя по-другому? От этих вопросов голова стала неподъемной, они прибивали Телля к земле.

Часы показали 20.55. Надо было включать Нацвещание. Телль медленно поднялся, механически следуя многолетней привычке.

– Пойдешь смотреть? – спросил он Ханнеса, кивнув в сторону родительской комнаты, где стоял телеприемник.

Ханнес покачал головой.

– Когда там идут картинки, я не понимаю, о чем они. А когда кто-то там говорит – скучно.

– Да, – кивнул Телль.

Он зашел в родительскую и включил телеприемник. Сразу на экране появилась заставка Нацвещания, заиграла призывно заставочная музыка. Взглянув на картинку, Телль с силой нажал кнопку. Раздался щелчок, экран погас. Телль закрыл его шторой и направился к сыну. Фина уже была там, она разговаривала с Ханнесом.

Телль хотел послушать их, но, едва он стал опускаться на пол у двери, как зазвонил домофон. Комендант дома попросил включить Нацвещание. Телль молча повесил трубку. Не отодвигая шторы, он снова нажал кнопку телеприемника. Голос ведущего Нацновостей прорывался сквозь материю, бодро рассказывая об очередном изобретении Нацлидера. Это было средство передвижения на двух колесах с цепной передачей и рулем. Все выступавшие в программе эксперты хвалили изобретение, которое, по их словам, необходимо поскорее внедрить в серийное производство, поскольку оно даст возможность простому населению иметь свой, личный транспорт.

– Чушь какая-то, – произнес Телль.

Он отодвинул штору, чтобы увидеть это изобретение, но Нацновости уже перешли к другому сюжету. Там рассказывали о недружественной политике соседней страны, угрожающей интересам нашего государства. Телль не понял: страна угрожает интересам нашего государства или ее политика. Хотя, наверное, разницы не было никакой. Телль вспомнил карту, которую они смотрели с сыном.

– Вообще, они в раз 20 меньше нас, – заметил он, показав рукой на комнату сына, где висела карта.

– Ты чего это с телевизором разговариваешь?

Телль вздрогнул. Голос Фины раздался рядом неожиданно.

– Я не слышал, как ты подошла, – оправдываясь за свои слова, сказал Телль.

– Тебя это действительно волнует? – Фина показала на телеприемник.

– Нет, просто…

– Не о том ты думаешь. Нам сына надо спасать, – бросила Фина и ушла к Ханнесу.

Телль виновато нахмурился. Не получалось думать только о сыне.

Снова выключив телеприемник, Телль попытался пальцами зацепить его корпус и вытащить из ниши в стене. Но даже маленького зазора, куда можно было бы просунуть отвертку, там не оказалось. Телль дернул штору, завесил телеприемник и лег на кровать.

Спать не хотелось, хотя предыдущую ночь он не сомкнул глаз. Было желание сбросить, стряхнуть с себя всю тяжесть пережитого, расправить крылья и взлететь. Но Телль понимал, что никуда он не взлетит, никуда не денется эта тяжесть. Он смотрел в потолок, думая, как можно спасти сына. Попробовать снова сбежать, как Фина с Марком? Поймают, и тогда точно будет еще хуже. Если Ханнеса отправить куда-нибудь? Но одного его ни в поезд, ни на самолет не посадят. Ехать с ним, а потом самому вернуться с полдороги, чтобы их здесь не хватились? Но, если Ханнеса найдут? Даже, если он доберется, как-то сможет устроиться, то все равно его глухота скоро откроется. А если его просто оставить дома? И, когда за ним придут, – отвести на чердак или на крышу.

Телль вспомнил, как в его детстве кошка, жившая в подъезде, спасала котят от пожара. Из-за брошенного кем-то окурка этаж заволокло дымом, и кошка по одному вытаскивала своих малышей за шкирку. Она спасла их всех. А он Марка спасти не смог. И Ханнеса не знает как спасти.

По пустым улицам города пронесся звук отбоя. В коридоре погас свет, в комнату тихо зашла Фина. Телль приподнялся на кровати.

– Я думала – ты спишь, – обернулась к нему жена.

– Нет, не сплю.

Опершись о колени, Телль встал.

– Ты куда? – зашептала Фина.

– Хотел пожелать сыну спокойной ночи.

– Не мешай, пусть спит.

– Тогда я просто посижу рядом с ним.

– Опять на полу?

– Мне так удобно.

Ханнес спал крепко и громко сопел. В темноте его почти не было видно. Телль откинул голову к стене. Скрестив руки на груди, он закрыл глаза. Дыхание Ханнеса успокаивало его и клонило в сон.