Читать книгу Тесинская пастораль. №2 - Алексей Болотников - Страница 10

«Проклятое то время, которое с помощью крупных злодеяний цитадель общественного благоустройства сооружает, но срамное, тысячекратно срамное то время, которое той же цели мнит достигнуть с помощью злодеяний срамных и малых» М. Салтыков-Щедрин «Медведь на воеводстве»

Село Ось захватило общественными страстями. Ой, как взяло!.. Завертело тихое болото мутным омутом, словно овцу кружалую нечистыми силами. Зашатало и зазнобило кряжистый сибирский организм неведомой лихорадкой. Из всех щелей и прогалин осинского селения полезли, точно суетливые тараканы, слухи и домыслы, поражающие здравый смысл несуразностью, а то и потешающие честной народ откровенными небылицами.

«…Паи скупают… колхоз дотла гробят! – роптали озадаченные умы на всех углах. – Под олигарха подводят…».

«Душат дальше… Видать – не додушили…».

«Говорят, американскую супертехнику в колхоз завезут и технологию дадут», – несмело воодушевлялись оптимисты. Пессимисты поддакивали: «Ага… Из коровы сливки потекут… прямо на базар».

«Жди! Последнего скота на колбасу сведут», – гневно урезонивали пятые-десятые.

Рваная паутина слухов и сплетен – бестолковые коммуникации сарафанного сельского радио – напрочь пеленала общественное здравомысленное сознание. Да и было ли оно? Откуда ему было взяться? То петух прокукарекает, то конь заржёт… Соседи между собой… собачатся, а муж жену коромыслом… информирует…

А где местная свободная пресса, праведное радио, независимое телевидение? Где власти, избранные всенародно и гласно, обещавшие в предвыборных агитациях «управлять принципиально» и «вовремя информировать»?.. Почему не разъясняют? Почему не появляются среди народа в часы «разброда и шатания»? Куда подевались партийцы, общественники, сельские авторитеты? Почему молчит праведный глас самого народа? Где, в конце концов, самое передовое общество из гармонично развитых членов, построившее в годы Застоя развитой социализм?.. Безмолвствуют. Не дают ответа. Только час от часу не легче. Словно чирей на видном месте, поселилось досадное недоумение.

Зойка Свиридова схлестнулась в остром разговоре с колхозным экономистом… с экономисткой… туды-т-твою… чего она там ещё «эконо-о—омит!»… Полиной Прорехой. Полина Никитична – женщина жаркая, церемониям не научена. А и Зойка Свиридова под масть.

Не поделили хлеб в магазине: Зойке не хватило, а Прореха последние пол-лотка забрала. Не то сухари сушить, не то свиней кормить… Ай, как Зойка разобиделась!..

– Ты, Полька, пару булок-то оставь… Не то еще вспухнешь! – съязвила языкатая сельская баба, поджимая губу.

– А и оставила бы… смотря кому. А тебе, ядовитой, не впрок будет. Вон бутылку возьми…

– Ах, ты, кобыла конторская!.. Она меня учить будет… Подавись!

– Эй, бабы-бабы, – попытался урезонить развоевавшихся особ хозяин прилавка Николай Корзинкин, – не шуметь в магазине!

– Ты сама, кошка драная, подавишься скоро! – продолжала огрызаться экономистка.

– На что это ты, блядина, намекаешь?.. На пай мой непроданный?

– … а хотя бы…

– … зубы коротки! Вы мне еще за солому… не рассчитались!

– За каку-таку солому?

– За прошлогоднюю!

– А ты её и не получала!

– Не получала, да… Твоих рук дело… Деньгами должны отдать!

– …и не получишь. Научись с людьми разговаривать.

– Когда это Прорехи людьми стать успели?!

– Ах, ты… тля!

– … сама такая!..

И «кошка драная» и «кобыла конторская» вытеснились в дверной проем торгового ларька и разошлись по сторонам, растрачивая «что осталось русской речи»…

Шкалик тяготился новой работой. Пересесть с ЮМЗ на УАЗик – подвигу подобно.

Но водительские права и навык были ещё со времен геологоразведочной экспедиции, а конфуз в пойме Моторинской балки, как ни странно, обернулся новым назначением. Что думал агроном, сажая Шкалика за руль рядом с собой, – про то нам не ведомо. Только и сказал: «При мне будешь…». И быть рядом пришлось, как проклятому. День и ночь! Без выходных и проходных. Уже на пятый день новой работы, когда внезапно не хватило пол-литра бензина и два мужика добирались домой пешком и затемно, Мужалин в сердцах сказал Шкалику:

– Не ожидал от тебя. Завтра в пять уазик должен быть помыт и – под окном у меня…

– Дак… как же…, – пожал плечами Шкалик, не выражая истинного настроения.

А как-то они гнались за «Волгой», удиравшей с краденым тележечным колесом, и Шкалик проиграл гонку, побоявшись подставить свой борт черной легковушке. А днём позже возил в город бухгалтера и по неосмотрительности едва не задавил бездомную собаку… Бухгалтерша не преминула громко «приласкать» в присутствии нового председателя.

Быть на виду, соответствовать высокой должности личного водителя – не для рядового человека. Для избранного. Таковым себя Шкалик не считал и не ощущал. И каждым днем тяготился своим рабочим местом удвоенно. Но заявить о своих терзаниях он тяготился вдвойне.

Мужалин утешался в работе. И главная утеха – полевые просторы. В окоёме глаз, куда ни поверни шею, разноцветные трапеции послеуборочной геометрии сельскохозяйственных угодий: чёрные вспаханные участки среди щетинистого жнивья пшеницы, ячменя, овса; длинные прогоны кукурузных массивов, опаханные по краям, впечатляющие образом гигантских овальных «колье» на желтой витрине природных просторов… А там – нити пыльных грунтовых дорог, словно серебряные каймы. обрамляющие витражи стекол. Там – зелёно-багровые защитные полосы, будто бы аметистовые ожерелья, уложенные в черный бархат осенней пахоты.

…Сегодня он спешил на сушилку. И подгонял Шкалика, щедро браня его и за неумеренную скорость, и за дорожные рытвины, и опоздание к назначенному часу.

Придя домой, Зоя Свиридова пролила слезу – за судьбу свою горькую, за безысходность… Побежала к соседке Варьке Аркадьевой и слово в слово пересказала той и про солому, и про пай, и про другие галькины угрозы, которые послышались Зойке в пылу стычки… Посудачили бабы, распаляя друг друга, и пошли посоветоваться к подруге, Людмиле Петровне Потехиной, к рассудительной и начитанной библиотекарше. А у Людмилы Петровны – гости! Пришли и понаехали по случаю поминок мужа, полгода как оставившего сей суетный свет… Надо же как сошлось! И уже сидя за столом и помянув покойника, как полагается, кутьёю и водочкой, Зойка, поддерживаемая Варькой, перевела разговор на свою беду. Ой, заговорили! Ой, завозмущались гости. Все вспомнили про Польку, про Прореху-то, и про отца её, и про мать… Да и кстати… исключительно кстати… про нынешнюю колхозную «контору», то есть про правление колхозное и его прогнившее основание…

Захмелевшие гости, отягощенные поминальным обедом и удручённые содержательным разговором, попытались спеть… «ту, которую покойный любил», а не получилось… И стали разбредаться… и разъезжаться.

Зойка Свиридова вернулась домой и, затопив печь, молча и одиноко сидела у плиты, заново переживая день минувший, подспудно тревожась за день будущий… Она была уже немолодой женщиной. Не было, как и во всю жизнь, планов на будущее. Из лучших воспоминаний – тот городской мужчина… Он назвал её Заиной и, прощаясь навсегда, оставил после себя открытку с фотографическим котиком и надписью на оборотной стороне: «Ты лучшая. Я полюбил тебя.». С тех пор она и жила с чувством прерванного счастья. Пенсионное содержание, словно пособие на погребение, не допускавшее ни роскоши, ни расточительности, позволяло существовать. Она носила и в будни, и «на выход» одни и те же наряды, приобрётенные в прошлой жизни для особых случаев. И была в них не более чем старомодна. На неё даже иногда засматривались. Очевидно, чтобы осмыслить эпоху.

Второй день от зари до потемок толклись имущие пайщики у кассы, парясь и томясь в толпообразной очереди, мучаясь в ажиотажном возбуждении и страхе: а вдруг денег не хватит…

– Что говорят, тетя Пана? – спрашивали Белокопытиху, с трудом продавившуюся из толпы на воздух. – На всех хватит?

– Дают… – отвечала.

Давали деньги. Живые. Наличные. Впервые за последние годы давали много. Так много, что получаемые суммы выглядели солидным капиталом, способным разом отвести долговую кабалу и погреть душу солидным остатком. «Дают – бери», – так думали многие, если не все. Их капитально подготовили к этой сомнительной финансовой операции. Этапы безнравственной подготовки, скорее уж этапы выживания: безработица, безденежье, товарообменные операции и прочие рыночные прелести эпохи «шоковой терапии». Угрожали и голодом, и нищетой, и разгулом дикого либерализма. Всего хлебнули… Всюду ощутили горечь… И впитали в кровь горчащий осадок обмана и несправедливости.

А стали давать «какие-то деньги» – и снова «клюнули».

Поспешно подписав лист договора, где читаемой была только собственная фамилия, набранная крупно, а нижние убористые строчки, вероятно, предназначались для прочтения с микроскопом, счастливчик допускался к ведомости. И, получив на руки капитал, вырывался из толпы с чувством первородной радости: гуляй, рванина!

– Сколько получил-то, дядя Яша? – пытали зеваки на крыльце. И Яшка Хамушин, бывший колхозный молотобоец, что-то отвечал невпопад, трясущимися руками пытаясь свернуть и спрятать две крупные купюры в брючный карман.

– А за что деньги дают, а тёть Зина? – завидовали молодые парни, не состоявшие в списках пайщиков.

– Да за какое-то молоко… Пропади оно пропадом…, – бойко-радостно отвечала вдова Зина Савина. И, матюгнувшись, торопилась в магазин, в другую очередь.

– На бутылку-то хватит? – не теряли надежды пацаны. И довольные юмором громко гоготали.

Пайщикам было трудно оценить получаемую сумму. Особенно трудно понять здесь, у кассы, много или мало? Меньше, чем другим, или больше? Справедливо или бессовестно? Но и полученная сумма радовала их до слез. Потому и не вдавались они в мучительные раздумья: что происходит в миг подписания договора и получения денег. Все получают. Почти все…

Лишь к позднему часу второго дня выдачи очередь поредела. Деньги не кончались. Их завезли столько, сколько колхозное казначейство не видывало никогда. С гарантией! Желающие получать все еще подходили.

Были здесь и те, кто приходил и уходил… И снова возвращался: мечущиеся! Их внутренний жар сжигал зыбкий душевный покой. Они старательно убеждали себя в правильном выборе: не получать. Но тут же поджигали кострище собственного сомнения. А может быть, поступить как все? Спалить мосты? Раз и навсегда покончить с беспокойством? И – не могли решиться. Были и такие, кто, получив деньги на руки, стоял в толпе, заняв очередь, чтобы вернуть сумму, которая теперь казалась просто смехотворной в сравнении с суммой кума или свата…

Интерес к акции упал и у зевак. А горячие говоры, стычки, нервные вспышки, сопровождавшие гнусный процесс скупки имущественных паев бывшего осинского колхоза, умиротворив страсти, будто бы успокоились, улеглись в подступающий сумрак и укрылись тонкой, терпкой пылью, поднятой вернувшимся с пастбища скотским стадом.

А что сотворилось-то здесь!.. Что содеялось?

Залётные рейдеры – финансовые дельцы, промышляющие на полумёртвом теле совхозов и колхозов, скупали имущественные паи владельцев сельхозартели «Искра». Веселое рейдерское дело! Азарт от эффекта многопроцентной чистой прибыли, психологическая игра с потенциальными жертвами, не способными к реальной самооценке события, веселил их денно и нощно.

Борзая тройка – юрист, финансист и судимый директор – знала своё дело как следует. За этой тройкой, залётной из соседней автономии – из-за границы! – протянулся сиреневый шлейф финансовых афер. Они, «оживляя экономику» полутора десятков окрестных колхозов, свернули им головы; обанкротили и присвоили активы. Юрист «обстряпывал» сравнительно-честное сопровождение махинаций. Финансист обеспечивал залоговое банковское кредитование под активы всё тех же колхозов и совхозов, не получивших еще юридический статус банкротов. Директор – не то уголовный авторитет, не то масон из ложи «Настоящее бывших» – скорее играл многоплановые повседневные роли, нежели что-либо контролировал. Ах да, теневые, но не менее уголовные подельники обеспечивали главный базис финансовой рейдерской аферы: заметание следов преступления. Председатель Самоваров и главбух Магомедов свое дело знали.

Ворованный капитал, «отмытый» в сомнительно-«чистых» механизмах легализации, позволил им в купе с другими подобными капиталами учредить фирму с полумиллиардным уставным капиталом. Деньги – товар – деньги!.. Золотое колесо рыночного парохода, лопатящее взбаламученную воду человеческих страстей. Эх, прокачу!

Они занялись разбоем спозаранок.

Посадили на кассу «высокооплачиваемую операторшу» Полину Прореху. Замкнули её с полуторамиллионным кредитным капиталом. Предварительно еще семь раз «вдолбили» неукоснительные инструкции: вежливость, корректность, необратимость процедуры. Другими словами, она должна была выкупить у пайщиков их имущественный пай по его номинальной стоимости, обозначенной в бланке договора. Вечером второго дня сдать бумаги и отчитаться по остатку. Оплата – по договоренности!

Ожидая результаты торгов, рейдеры отдыхали.

За наблюдателя остался Борис Цывкин. Водитель по профессии и имиджу. Человек немолодой, невзрачный, но… наблюдательный.

– Ты, Цывкин, не за доярками досматривай, а за порядком… в танковых частях. Понял? Умонастроения улавливай. Горячие моменты… гаси.

– Да не впервой… Кстати, чем гасить-то, Иваныч? Может пивом? – тонко намекал Цывкин.

– С пива… криво… В случае чего – найдешь нас в Доме Рыбака, а в шестом часу подъезжай: у меня встреча с механизаторами., – и укатили, прихватив с собой председателя Самоварова.

Активы «Искры», бывшего колхоза-миллионера, обветшавшие за прошлые лихие времена материально и физически, всё ещё поражали воображение. За ними реально виделись стада мясомолочного скота и подрастающего молодняка, парки сельскохозяйственной и транспортной техники, квадратные метры жилой и производственной площадей, объекты социального и культурного назначения. Не вырезанные, не заржавленные, не обрушенные – балансовые. С многими нолями после натуральных чисел. И почти бесхозные! Пайщики не в счёет. Пайщики – почти никто, неорганизованное сообщество, лишённое воли и устава. И Правление – ничто. Купленные подельники – от председателя СХА и его «вротглядящего» бухгалтера и безликих соправленцев, давно уже нелегитимных перед законом и совестью, – полностью нейтрализованы. А прокурор, местная, тоже нейтрализованная власть района и села – служилые люди. И у них есть свои человеческие слабости…

Как видим, у «ловкопроходимых» рейдеров и в Доме Рыбака была работа. Оставим их здесь на день-другой с их корпоративными проблемами, мало интересующими нас.

Николай Санников не продал свой пай. И других подговаривал. Только мало у него было сообщников. Их договорные бланки, подписанные «в одностороннем порядке», пролежали холостыми пару бурных дней, паи остались не проданными по одному и тому же мотиву: мало дают.