Читать книгу Тесинская пастораль. №2 - Алексей Болотников - Страница 8

…Шкалик Шкаратин выпил с первой стипендии. Выпил, внутренне сопротивляясь, отклячив губу со всевозможной брезгливостью, но и с великосветским достоинством, поднеся к носу надкушенный кусок хлеба, точь-в-точь, как в питейном ритуале мамы Нины.

Выпил не один, а «на троих», что тоже о многом говорит искушенному читателю. Да? Точно? Именно «на троих»… Неодолимая тенденция первой трети его биографии неумолимо приобретает окрас ультрамаринового пламени спиртовой горелки. Если вы хоть единожды в жизни подносили спичку к разлитому по столу спирту – поймете, о чем идет речь. «Трахнувши по единой» и занюхав надкушенной осьмушкой хлеба, случайные собутыльники тут же и расстались. Простите, вижу у вас в глазах некоторое недоумение… Как бы косо не смотрели на складчину, ну, не упрямьтесь, не лукавьте, признайтесь: есть что-то заворожительное в самой идее «сброситься», что-то масонски-мистическое в подготовительной процедуре сговора и, конечно же, есть что-то братское, глубоко-человечное в звонком соединении стаканов в людской компании. Да под хороший тост! Да под традиционную закусь!..

Кстати, вспомнил… Вы закусывайте, не церемоньтесь. При приёме на работу американский рабочий проходит тестирование. Среди пунктов теста есть прямо-таки скабрезный вопрос: «Пьёте?..» Улавливаете атмосферу?.. Честно признать слабость «принимать по маленькой», мол, хоть и редко, но иногда бывает, – значит, поставить под сомнение результаты теста. Признаться в обратном, мол, не пью и не манит – поставить под сомнение правдивость натуры и достоинство своей кандидатуры. Как быть?.. Тестируемый американец моментально ответил: «Пью, но с отвращением!»… Каково, господа-товарищи? Ха!..

Получив стипендию, заработанную сессией без двоек, точно внезапный тайный клад, не пролонгированный наперёд на всевозможные траты, Шкалик попросту ошалел от необходимости принимать решения в связи с обрушившимся на него капиталом. Я не делаю здесь моему герою рыбьи глаза. В школьные годы Шкалик ходил в кино, приобретая билеты в обмен на куриные яйца. Подарки одноклассницам делал сам, сливая в новый флакон недопитый папами одеколон и эфир из больничных ампул. Наличные деньги никогда не жгли его девственные ладони. И первые рубли, доставшиеся в обмен на каторжный труд воспоминаний незабытого и запоминание непонятого, были сущим капиталом, требующим немедленной… сатисфакции, как говаривали некогда гусары. Так случилась Женькина «обмывка» первой заслуженной стипендии…

– Фамилия?

– Шкалик.

– Шкалик?..

– …Шкаратин.

– Шкалик или Шкаратин?..

– Шкаратин Евгений Борисович.

– Евгений Борисович Шкалик-Шкаратин?

– Шкалик – это… псевдоним.

– Понимаю… Вашей фамилии очень не хватает именно этого псевдонима. И давно это у вас?..

– С детства, кажется.

– Пьёте часто?

– Два раза. Вообще не пью!

– Понимаю. Первый и последний раз… Кто подал идею обмыть стипендию?

– Никто. Стихийно возникла.

– А кто предложил бутылку из-под рома вместо иконы… в красном углу… водрузить?

– А-а, да это в шутку.

– Вы в армии не служили?

– А что я вам сделал?

– Хочу понять мотивы поступков.

– А у меня их нету.

– Мотивов? Хм-м.

– Поступков… плохих. А выпил – случайно.

– Вы мне, Евгений Борисович, ваньку-то не валяйте. Расскажите лучше свою биографию.

– Я… это… родился в тысяча девятьсот…

– Покороче. Без хроники.

– Я родился… потом пошел в школу… Не закончил ее…

И поступил в институт. – Шкалик истощился. Впервые для себя понял, что у него – с ума сойти! – нет и не было биографии. Родился и… А вот легендарный Гайдар в пятнадцать лет полком командовал. А Павка Корчагин – узкоколейкой. Что со временем творится? Стыдно жить без биографии. Точно голому… перед банщицей.

– Да… Не густо. А кто ваши родители?.. Национальность?.. Имеете ли родственников за рубежом? Рабочий стаж? Комсомолец, надеюсь?

– Ничего не имею.

– Скажите честно, Шкаратин, вы Солженицына читали?

– Про ледяной дом? Честно? Читал.

– Это Лажечников. Мне сообщили, вы на гитаре играете. А песни Высоцкого, Галича – напеваете?

– Честно? Я про бродягу и товарища Сталина… люблю. Где он… большой ученый… А мой товарищ – серый брянский волк. Хотите – сыграю?

– Это Алешковский, из той же породы отщепенцев… Петь не надо… Охотно верю, что крамолой не интересуетесь, не член нашей партии и, может быть, круглый сирота, ну а… к какой нации хотя бы принадлежите?..

– У меня не записано.

– Неужели?.. Может быть, вы кыргыз, хакас, еврей, и этого стыдитесь? Но ничего постыдного здесь нет. В нашем многонациональном государстве и евреи – не самая… нация…

– Я не еврей…

– Может быть, чукча?.. Мордвин? Удмурт?

– Не знаю я. Мамка не успела сказать – умерла. А я отца ищу. Может быть, он китаец по фамилии Кель Син или… Сив Кин. У меня глаза-то его… узкие. А может, мамка чо попало сосала.

– Что-о-о?.. Что сосала?

– Брагу, одеколон, огнетушитель… этот… ацетон пила.

– Ну вот, видите, Шкалик?.. Пить – это дурная наследственность. Но вы, надеюсь, не потерянный для общества товарищ. И студент уважаемого вуза. А, извините, ваш папа… Он пил?

– Не в курсе… Кажется, все пили.

– Кто – все?

– Папани мои… У меня их много было. Я про всех не знаю.

– Н-да… незадача… Ну, вот что, Евгений, я говорю вам, что пили вы в последний раз. Как декан говорю! И прошу это хорошенько запомнить. А сейчас идите на лекции. И подумайте там о нашем разговоре.

– До свидания.

– Идите, Шкалик. Тьфу ты… Шкаратин.

Шкалик ушел, а озадаченный Шевелев, декан геологического факультета, ещё некоторое время сидел, бессмысленно изучая карту герцинской эпохи складчатости. Прорва времени, разделившая две эпохи – герцинскую и социалистическую – ничего не изменила в пользу неустроенного человечества.

Этим разговором и закончился первый публичный выговор нашему герою за пагубную привычку к алкоголю. Закончился тихо-мирно, без ущерба для общества и без последствий для противной стороны. Шкалик вышел из деканата не побитым, не подавленным моралью, если не принимать в счет некоторые гнусные намёки декана. Круглое, мол, сиротство, еврейское, знать, происхождение, многозначительная беспартийность. И еще факт, больно задевший меня, как автора криминогенного романа, должен здесь отметить. Впервые за всю свою будущую жизнь Шкалик Шкаратин получил первое Последнее Предупреждение. Но эта тема специального исследования, которому еще будет место в нашем романе. А засим я приглашаю вас занять позу Змеи перед нижеследующим продолжением.

– Прошу за кафедру, Евгений Борисович. Сегодня ваш кафедральный… так сказать… час. Захватите конспект… И сюды, сюды, пожалте, сюды…, – Лопшаков уступил свое место и встал в позе троянского коня, закладывая руки за спиной. у широкого, давно немытого окна.

– …Итак, Вы Спиноза. Или Платон, Диоген Синопский, Парменид… Кто вам больше нравится… Вы – перед аудиторией… На площади разношёрстная публика… Торгующий люд, гончары… Симпатичные и… женщины. Здесь гомон и брань… Здесь поют и пьют… Корякин летописует что-то на английском, а Люся Щеглова, кажется, вяжет нечто под столом на самое себя или чтобы одарить… дремлющего Аполлона. Не вертите головами… Все внимание философу Шкаратину… Коллега Шкаратин накануне публичного заявления. Это его кафедральный час. Что вы скажете нам, вашим согражданам, выйдя из бочки?.. Чем просветите? Гневную филиппику? Общетеоретическую риторику? Может быть, призовете на войну за успеваемость? Ваше право… Перевоплощайтесь, Евгений Борисович. Три минуты вам на подготовку, на вхождение в роль. Прошу три минуты тишины…, – так он сказал, загадочный Лопшаков. Лопаясь от идеи и самодовольства. Сам воплощенный Спиноза и Аполлон. Умница и красавец. Сергей Варламович. Нагуталиненные туфли, галстук в горошек, бардовый костюм-тройка, шарм в виде вузовского значка да брелка на цепочке. Студенты, а более того студентки пребывали в восторге от личности и выходок своего философа. Терпели и философию.

Евгений Борисович пытался думать, заискивающе глядя в глаза однокашников. «Дума» не работала. Однокашники тоскливо ждали конца занятий. Билась муха. Все устали от посредственности событий.

– Ну что, Шкаратин. Прошли три минуты. Заступите на кафедру и… излагайте ваше кредо. О чем бишь оно!.. Пожалуйте. – и сделал жест ручкой, истовый Аполлон Бельведерский…

– Я… это, – начал Шкалик, заступив на кафедру, – про вред курения и пагубные привычки… Я всем советую бросить курить и… эта… пить. И начать жизнь с понедельника. И жить по-новому… Вглядываясь в светлое будущее.

– Браво! Смело и актуально. И довольно-таки близко к общественным проблемам. Но активнее, активнее!

– Товарищи гончары, купцы и… последние нищие, – глубоко вздохнул и выдохнул Шкалик. – Граждане нашего города и из… сельской местности… по имени… Гондурас! Бросайте курить и пить чачу. Это до добра не доведет!.. – Женька воспользовался жестом Аполлона. – От никотина дохнут мухи и лошади… тоже. От алкоголя люди спиваются, – Шкалик вдруг шагнул с кафедры к столу Лопшакова и коротко, эдак иллюстративно шлёпнул ладошкой ползающую муху. Вероятно, вертящуюся от никотина, как кружавая овечка. Аудитория пискнула. Лопшаков предостерегающе вскинул руку. Шкалика понесло.

– Только вонючая… чернь и последние проститутки курят и пьют вино. Они отравляют себя и своих потомков. А также рожают уродов и детей-алкоголиков, – однокашники только прыснули, с трудом сдерживаясь, косясь на предостерегающий жест Лопшакова. Смех давил уши изнутри.

– Господа, – поправился Шкалик, – греки, китайцы и прочий торговый сброд… Эй, вы сидящие в пыли, на голом песке и на «камчатке», посмотрите на меня… снизу-вверх: я курю, – Женька применил жест, – и пью, – И снова жест… – Один грамм никотина убивает лошадь, а одна стопка алкоголя тошнит желудок… Посмотрите на меня, господа хорошие, разве можно держать меня за… за… за…

– Хвост! – подсказал Кеха Егоров, откровенно хохоча.

– … хобот, – блеснул кто-то из «греков» или «китайцев».

– …за здоровую лошадь, – не потерял Шкалик красную нить, – или за…

– …за зайца во хмелю! – сострил Волжанин.

– За зайца пьяного! – обрадовано подхватил оратор. Рухнул потолок. А возможно институт настигла систолическая весна. Аудитория упала на столы и вибрировала в такт систолическим колебаниям. Сергей Варламович оторвался от окна и возмущённо замахал крыльями, точно хотел подняться над аудиторией. Смех слегка угас. Пожар ушел вглубь.

– Продолжайте, Шкаратин. Развивайте тему. Смелее. Следите… за полетом мысли. И за речью. Вы же философ, ораторство – ваш хлеб, ваше море. Купайтесь! Поднимите эти падшие души, ведите их… за собой, спасайте…, – не совсем уверенно закончил он и поправился: К светлому будущему!

Шкалик глубоко вздохнул. Напрягся и… вдруг резко оторвался от кафедры и выбежал в широкий проход перед аудиторными столами. Быстро забегал по нему, углубляясь в тему. Зал замер, напряженно притих…

– Да что курение? И что есть питие? – снова зацепился мыслью за что-то банальное. – Разве у вас нет других пагубных привычек? Например, греки лживы и хитры, как троянские кони, и сверх меры воинственны. Кто спровоцировал падение Афин? Кто затеял войну? Внедрил троянского коня, нафаршированного пьяными греками. Китайцы что ли? А-а-а?.. Китайцы – непорочная нация? Зачем же тогда они воздвигнули великую китайскую стену? Скрытность – вот порок! Глупость – вот причина! А вы, евреи, армяне и чукчи?.. Что притихли? Не про вас ли сочиняют анекдоты на все случаи жизни! У вас вообще нет положительных привычек, только – пагубные. Вы и глупые, и жадные, и алчные, и похотливые. Человеческие подонки!.. – кинул Шкалик в затихший зал где-то недавно прочитанную хлесткую фразу. И это было слишком… Слишком инерционно. Шкалик точно напоролся на копье. И завис. И осекся. Так иногда хлебнёшь не в то горлышко – и не можешь проглотить. Аудитория оглохла. Лопшаков слегка растерялся. Возникла гоголевская театральная пауза…

Мой уважаемый клиент! Отойдите, не скрипнув половицей, слегка в сторону. Не спугните их. Посмотрим на это с расстояния от Москвы до самых до окраин. Помчим мысленно на север и юг сквозь дальний и ближний угол нашего зрения. Призадумаемся. Не кажется ли вам, что петух прокукарекал? Или собака лает? Да и человек – существо слабое и легко возбудимое – не способен ли в состоянии творческой эйфории перепутать нравственные ориентиры? Не так ли, увлекаясь, уклоняются от красной линии гениальные сумасброды – поэты, режиссёры, композиторы… – интригующие, заманивающие и заблуждающие нас, – тьмы и тьмы, и тьмы… еще более неустойчивые и заинтригованные массы? Не в восхищении ли мы от этой одурманивающей игры – до поры, до ошеломительной кульминации, до шока… Как это напоминает историю с рязанской коровой… вы помните? «мочой… в салонный зал»?

Сергей Варламович Лопшаков ушел с половины семинара, оставив Шкалика Шкаратина на площади, наедине с разношёрстной публикой и в недоумении – до конца занятий.

Да и много позднее Шкалик Шкаратин так и не мог взять в толк: а что это было? Куда его понесло? Какой силой?..