Читать книгу Грешники - Алексей Чурбанов - Страница 6

Нельзя сказать, что Шажков всё это время думал только о церкви, международной конференции и аспирантке Окладниковой. Конец марта выдался хлопотным. Валентину «навесили» пять дипломников, он активно участвовал в нескольких НИР-ax (за дополнительные деньги) и писал для клиента из «новых русских» кандидатскую диссертацию. Кроме того, у него произошло очередное сближение с Совушкой Олейник. Они несколько раз пересеклись в кафе, и Софья пригласила Валентина на концерт в Большой зал Филармонии.

Шажков очень ценил свои нечастые встречи с Софьей. Приятно поговорить с умным человеком, который ещё и любит тебя. Совушка, будучи весьма расчётливой и целеустремлённой особой, с Валентином вела себя абсолютно бескорыстно и расслабленно. Шажков отвечал тем же, и их общение напоминало встречу двух ныряльщиков на поверхности моря, хватающих ртами живительный воздух перед очередным погружением.

Встретиться договорились не «под часами», а уже в самом зале Филармонии, и Софья передала Валентину его билет. Мельком взглянув на кусочек картона, Валя обнаружил, что программа примечательная: в первом отделении – 2-й фортепианный концерт Прокофьева, а во втором – 5-я симфония Шостаковича. Ничего так для одного вечера! «Значит, – подумал Валя, – будет тема для страстной интеллектуальной беседы в Совушкином стиле». Она знала, что Шажков любит Прокофьева и неоднозначно относится к Шостаковичу, в то время как у неё всё ровным счётом наоборот. Таким образом, всё обещало красивый и насыщенный вечер, возможно, с интеллектуальным продолжением. Где-то на заднем плане мелькнула мысль об интиме. Шажков вначале отогнал эту мысль, но потом решил: «А почему бы и нет? В готовности надо быть обязательно».

– Форма одежды парадная? – спросил он.

– Как на свадьбу, – ответила Совушка.

– А кто-нибудь из твоих знакомых ещё будет?

– Я не приглашала, но кто их знает… Не хотелось бы…

– С тобой, одной тобой… – продекламировал Валентин. – В длинном зелёном платье.

– Если влезу, – парировала Совушка – а ты в своем бежевом костюмчике. Пятно-то коньячное вывел?

– А как же. Только не костюмчике, а костюме… Хотя… Не могу я в бежевом. Чёрное пальто, бежевый костюм… Что я как негр на Манхэттене…

– Ну, тогда и я не Наоми Кэмпбелл. Целовать, быстро! – она подставила пухлую щёчку, махнула ручкой в светлой перчатке и с достоинством потттла прочь.

Шажков проводил её взглядом, выдержал паузу и в совершенно благодушном настроении двинулся в том же направлении к метро.

В день концерта Валентин отутюжил свой праздничный бежевый костюм, заправил железную фляжку – подарок Софьи – дагестанским коньяком, щегольски закрутил вокруг шеи бежевое в коричневый треугольничек кашне и отправился на метро в Филармонию. На машине не поехал из-за упомянутой фляжки с коньяком.

Фойе Большого зала Филармонии было переполнено. Несколько среднего размера очередей тянулись к прилавкам с закуской, соками и спиртным. Много людей прохаживалось по анфиладам. Среди них были дамы с голыми спинами и очкастые девчонки в нестиранных джинсах, хорошо одетые мужчины старше средних лет и затрапезные лабухи, пахнувшие табаком и потом. В толпе время от времени появлялись и исчезали группки представите лей Востока – китайцев или японцев. Громкая речь, в том числе иностранная, общий гул и броуновское движение в фойе создавали настроение праздника.

Софью Шажков увидел сразу – она стояла у окна в длинном зеленом платье с декольте, которое делало её выше и стройнее, но не в ущерб той приятной лёгкой полноте, которая позволяла сказать: вот стоит женщина! Софья держала в руке бокал с шампанским и беседовала с пожилой дамой, у которой в руке также был бокал. С ними стоял кучерявый мальчишка лет десяти в чёрном костюмчике с бабочкой. Валентин был немножко раздосадован присутствием рядом с Софьей посторонних лиц, хотя в глубине души ожидал чего-нибудь подобного. У Совушки полгорода ходило в знакомых, а уж в лингвистических и музыкальных кругах… Шажков медленно пробирался сквозь толпу к Софье, любуясь ею. Она его тоже увидела и помахала рукой. Пожилая собеседница и мальчишка одновременно повернулись и теперь смотрели на подходившего Шажкова.

– Здравствуйте, Софья Михайловна, вы сегодня замечательно хороши! – смесь прикола и искреннего восхищения в словах Валентина заставили Совушку слегка покраснеть.

– Здравствуй, Валя, – она подала Шажкову руку, которую тот, нагнув голову, быстро поцеловал, – знакомься: это Лариса Яковлевна – заведующая нашей кафедрой. А это, – она показала на чинно стоявшего мальчишку, – её внук Максим.

– Очень приятно, – слегка поклонившись даме, сказал Валентин и протянул руку мальчишке. Тот стрельнул глазами вверх на бабушку и подал маленькую руку, которую Валентин осторожно, но уверенно пожал.

– Софья Михайловна, что же это: мы пьем алкоголь, а у нашего кавалера нет даже бокала! – Лариса Яковлевна, приподняв брови, посмотрела на Софью.

– Поставила задачу, – подумал Валя и сказал: «С бокалом вопрос сейчас решим. Демонстрирую предусмотрительность».

С этими словами он медленно вытянул из внутреннего кармана пиджака фляжку и стал отвинчивать крышечку В воздухе густо запахло коньяком.

– Вау, – сказала пожилая Лариса Яковлевна, – вы, молодой человек, придерживаетесь моды. Знаете ли, Софья Михайловна, что сейчас на концерты модно приходить со своим коньяком? Вот гляньте на ту солидную компанию. Видите? Разливают.

– Давайте я вам капну, Лариса Яковлевна, – предложил Шажков.

– С удовольствием, – сказала дама и протянула пустой бокал, – Софья Михайловна, давай-ка и ты попробуй.

– Я пью шампанское, – невозмутимо ответила Софья.

– А я к вам присоединюсь, – сказал Валентин и, запрокинув голову, отпил несколько глотков из фляжки. Коньяк горячей струйкой потек в рот, однако отверстие фляги оказалось неожиданно узким, Валентин сделал ненужный вдох и почувствовал, что подавился. В мозгу пролетела короткая, но ясная мысль о том, что сейчас весь коньяк окажется на бежевом костюме. Шажков икнул, отвернулся и не своим голосом прохрипел: «Извините, не рассчитал». Горло резануло как ножом, но через несколько секунд стало отходить, и Валентин почувствовал, что худшее миновало. Он откашлялся, повернулся к дамам и, будучи не в силах говорить, развел руками. Совушка смотрела на него недовольно, но с сочувствием. Лариса Яковлевна сделала вид, что ничего не было. Максим, кажется, немного испугался и придвинулся к бабушке.

Прозвенел первый звонок, и в публике возникло спонтанное движение по направлению к дверям зала.

– Валентин Иванович, – обратилась к Шажкову Лариса Яковлевна, – Софья Михайловна, когда говорит о вас, всегда, как бы зацветает – как вишня, знаете ли. Правда-правда, – она рубанула рукой, перечёркивая возражение, которое зарождалось в Совушкиных глазах, – и не одна я замечала. Теперь я увидела, наконец, источник вдохновения.

– А что, она часто обо мне говорит? – с искренним интересом спросил Валентин. – Сова… Софья Михайловна, это правда?

– Это правда, – сказала Совушка, допивая из бокала шампанское, запрокинув голову, как пять минут назад это сделал сам Шажков, – я всем говорю, что ты – мой любимец.

– Кому «всем»?

– Ларисе Яковлевне.

– Валентин Иванович, – мы очень ценим ваше творчество в качестве поэта и певца, – тронув Валю за локоть, сказала Лариса Яковлевна.

– Видишь, промоушн тебе делаю, – сказала Совушка.

– А что, мне тоже нравится ваша песня «Я лыс и зол», – неожиданно вступил в разговор внук Максим.

– Спасибо, Макс, – прочувствованно сказал Шажков, тронув мальчишку за плечо. – Не пора?

– Конечно-конечно. Мы вас бросаем и идем к себе на хоры. Увидимся в антракте, – Лариса Яковлевна, взяв протянутую руку мальчишки, двинулась вместе с толпой к правой двери.

– Сова, пошли и мы?

– Да, сейчас, – Софья какое-то время смотрела вслед бабушке, которая по совместительству являлась её начальником. Затем привычным движением взяла под руку Шажкова и, первой сделав шаг вперед, вовлекла его в толпу, сгрудившуюся у центрального входа в зал.

Купив две программки, Валентин и Совушка заняли свои места в середине партера с левой стороны. Шажков отметил про себя мудрость Совушкиного выбора: места были не очень близко к оркестру, но и не так, чтобы далеко от него, и в стороне, противоположной от ударных и духовых. Очень предусмотрительно, учитывая, что в программе значились Прокофьев и Шостакович. Шажков уже неоднократно отмечал про себя, что прекрасный зал, в котором они с Софьей сейчас находились, с белой колоннадой и алой бархатной отделкой, изначально предназначенный для танцев, мало подходил для музицирования. Где-то в нём таился акустический изъян, который не каждый дирижер и оркестр могли побороть. В реальности только маэстро Мравинский, наверное, и смог. У остальных же духовые и ударные всегда были чрезмерны на фоне других инструментов, звучали резко и не всегда так, как задумал композитор. Так, во всяком случае, казалось Валентину. Он никогда на этом не настаивал и ни с кем по этому поводу не спорил.

Прокофьева должен был играть американский пианист, кажется, довольно известный, судя по количеству публики и особенно иностранцев.

– Билеты, наверное, дорогие, – подумал Валентин и поинтересовался у Совушки.

– Ещё бы, – с долей укора в голосе сказала Софья, – прямо разорилась на тебе.

– Сова, ты чего такая колючая? Будто ты ёж, а не сова.

– Не знаю… – с видимым облегчением выговорила Сова. – Как-то чувствую себя уязвлённой. Почему-то.

– Прости, если я в чём виноват.

– Ты ни при чём. Точнее, не совсем причём. Тут дело во мне, наверное. Отстаю от тебя. Перестаю понимать.

– Было бы что понимать, – с усмешкой, в которой промелькнула досада, произнёс Валентин, – нечего понимать ещё.

– Как страшно, – подхватила его тон Софья, – представляю, что будет, когда это созреет.

– Сам побаиваюсь, – рассмеялся Шажков, погладив полную руку Совушки и ненароком заглянув в декольте. Софья чуть прижалась к нему мягким бочком. Так они и сидели дальше, с удовольствием ощущая друг друга и время от времени обмениваясь короткими репликами.

Зал постепенно заполнился, то тут, то там стали раздаваться нетерпеливые хлопки, оркестр утих. Все ждали дирижёра. Вот он появился, маленький, но страшно энергичный. За ним под аплодисменты вышел флегматичный пожилой американец в черном смокинге, сел за длинный, как лимузин, рояль в центре сцены, окружённый оркестрантами, словно зеваками на улице, и концерт начался.

Американец играл очень специфически – так, по крайней мере, показалось Шажкову. Он смотрел на произведение как бы с высоты и, не опускаясь до нюансов и мелких эмоций, рисовал общий контур, выявляя при этом неочевидные связи, обозначая потоки эмоций и мыслей и подчиняясь логике музыкального языка, замыслу композитора и собственному исполнительскому ощущению.

– Смотри, как гладко лабает, – шепнул Валентин Совушке в каденции первой части на подходе к кульминации. Китайские пианисты в этом месте выделяют такой шквал эмоций, что дурно бывает. А этот неврубенно и расчётливо углубляет и препарирует тему. Вот последние трепетные аккорды, и далее – широкое прокофьевское фортепианное арпеджио, скрипки – все вместе, как стон чаек в шторм, – и духовые, голос рока, сметающий все на своем пути. Валентин чуть отстранился от Софьи, так как у него всегда здесь перехватывало дыхание, начинало предательски колотиться сердце, потели руки. Он стеснялся. Но Совушка теснее прижалась к нему, как бы ища защиты, её сердце также быстро билось, рука вспотела, по телу проходил озноб.

«Ох уж эти женщины, – подумал Шажков, с удивлением и нежностью поглаживая Софьину кисть, – ничего не боятся, никого не стесняются».

Четвертую часть американец, как показалось Валентину, запорол. Самую русскую из тем концерта он проиграл с эллинским спокойствием и презрением, душевный надлом представил как досадную неполадку, как сломанную игрушку: чинить накладно, да и вряд ли возможно, проще новую купить.

Но в целом здорово играл американец. «Молодец», – подумал Шажков.

– Ну как? – спросил Валентин Софью, когда отгремели аплодисменты.

– Мне очень понравилось, – сказала Совушка, – я слушала твоими ушами и много нового услышала.

– Общечеловеческие, шекспировские страсти этот пианист понимает, – возбуждённо сказал Шажков, – а вот русские – нет.

– Так ведь не русский он, – засмеялась Совушка, крепче взяв Валентина под руку. – Это ты у меня русский, даже слишком. Пошли, послушаем, что скажет Лариса Яковлевна.

– И внук её Максим, – усмехнувшись, добавил Шажков.

Бабушка с внуком нашлись не сразу. Максима послали в туалетную комнату, из которой он вышел недовольный со словами: «Чтоб я когда-нибудь закурил». «Посмотрим», – подумал Шажков. Лариса Яковлевна, восхищенно жестикулируя, говорила:

– Вот вам, Валентин Иванович, западный стиль игры: без истерик, знаете ли, без надрыва.

Шажков сочувственно покивал, не желая развивать полемику, и спросил Максима: «Тебе понравилось, Макс?»

– Хорошо, только очень громко.

– Ну, привыкай. Подрастешь, будешь вживую слушать рок. Там погромче бывает.

– Там все время громко, можно привыкнуть. А здесь – неожиданно громко.

– А ты кем хочешь быть-то, – переводя разговор на другую тему, спросил Шажков.

– Ещё не решил, но скорее всего – пианистом.

Лариса Яковлевна и Совушка переглянулись и засмеялись.

– Только я бы по-другому сыграл, – раздухарившись, продолжал мальчишка.

– А как? – хором спросили женщины.

– Я бы, – Максим торжествующе оглядел всех, – оркестр сделал в два раза тише, а лучше бы совсем выключил.

– Ну-у, Максимыч, – разочарованно протянул Валентин, – во втором отделении ведь вообще фортепиано не будет, один оркестр. Если его выключить, будем слушать тишину.

– Какое прекрасное произведение мы сейчас будем слушать! – восхищенно цокнула языком Лариса Яковлевна. – Ну вы тут, мужчины, поговорите, оботрите, как говорят в современном мужском кино…

– Перетрите? – уточнил Шажков.

– Да-да, перетрите тут, а у нас с Софьей Михайловной деловой разговор есть.

– Сегодня воскресенье, – вполголоса проворчал Валентин, но его услышали: «Ай-ай, Валентин Иванович, мы же и по женским делам идем».

– Ну что, будем перетирать? – без энтузиазма спросил Шажков Максима.

– Не хочу я перетирать, – неожиданно заявил он, – и вообще, я вам соврал. Никаким пианистом я не хочу быть. Это она хочет.

– Ну а ты?

– Я хочу бизнесменом быть. А если в музыке, то только дирижёром.

– Командовать любишь?

– Люблю, но учиться надо.

– Так, может, тебе в армию? Генералом станешь.

Максим посмотрел на Валентина таким взглядом, что стало ясно: авторитет безвозвратно утерян.

– Пойду я на свое место, – сказал Максим, – можно?

– Не знаю.

– Вам же не приказывали меня стеречь.

– Нет. Ладно, валяй. Ты парень способный, не пропадешь.

Максим отошёл и тут же исчез в толпе. Шажков двинулся по анфиладе и вдруг увидел впереди себя идущих под руку Совушку с Ларисой Яковлевной.

– Милая, он любит детей, это видно. Как он Максима к себе расположил. А ведь мальчик не сахар. Непростой мальчик.

Шажков свернул в сторону и не слышал, что ответила Софья. Пройдя ещё круг, он вернулся на свое место. Скоро подошла и Совушка. Вид у неё был расстроенный.

– Что-нибудь случилось, Сова? – спросил Шажков.

– После концерта мне нужно будет с Ларисой Яковлевной уйти. По работе.

– Серьёзно? А что можно делать по работе воскресным вечером?

– Я сама виновата, – как бы не слыша Валентина, продолжала Софья, – обещала подготовить текст выступления декана на коллегии. Коллегия завтра. Материалы у Ларисы Яковлевны. Вот и весь расклад.

– А если бы ты не встретила её сегодня на концерте?

– Тогда завтра мы получили бы с ней нагоняй с очень неприятными последствиями. Извини – виновата. Исправлюсь.

– Сова, а что эта твоя начальница не может материалы по электронной почте выслать? Мы бы сейчас пошли, и я в два счёта состряпал бы это выступление. У меня ведь большой опыт. Декан твой ноги тебе будет целовать и прихваливать.

– Спасибо, Валя. Я сама в два счёта подготовлю выступление. Да и ноги предпочла бы, чтобы не декан целовал… А электронной почты у неё нет, у Кривицкой, да и вообще компьютера. Старая она.

Чуть-чуть притушили свет там, где сидела публика, выделив тем самым сцену с оркестром. Снова под аплодисменты выбежал энергичный дирижер, и через несколько секунд оркестр начал играть первые такты пятой симфонии Шостаковича. Шажков на время забыл разговор с Совушкой и весь отдался музыке. Начало пятой он ставил на уровень лучших из лучших музыкальных моментов, так сказать, «всех времен и народов». Типа всем известного «та-та-та-там», только у Шостаковича это казалось даже более современным и актуальным. Во всяком случае, более «мускулистой», мобилизующей музыки, чем эта заглавная тема первой части, Шажков не знал. Постепенно, однако, начальная тема растворилась в однообразных пассажах струнных, время от времени проявляясь, пока к концу первой части не умерла совсем. Дальше Валентин слушал спокойно и холодно, вплоть до четвертой части, где музыка снова на время приобрела ясный, энергичный, «мускулистый» характер, но на более высоком уровне, создавая ощущение эмоционального подъема, зрелости мысли, разумной логики событий. Конец произведения вызвал эмоциональное удовлетворение и чувство благодарности, сопровождавшееся, однако, и чувством досады – от неровности музыкального текста, от недостатка (по ощущению Шажкова, естественно) музыкальной, смысловой и эмоциональной наполненности как минимум в трети симфонии. Валентин вообще находил музыку Шостаковича неравноценной. А может быть, она не в полной мере соответствовала характеру Шажкова. Или он просто не дорос до неё? С последним, впрочем, Валентин вряд ли бы согласился. Он умел и привык воспринимать любое музыкальное произведение непосредственно и сразу во всей полноте ещё до включения собственного аналитического аппарата, а иногда и без включения. Первичный чувственный анализ оказывался самым глубоким и всегда подтверждался последующим умственным анализом. В юности эта особенность восприятия музыки часто мешала ему грамотно выражать свою точку зрения по поводу того или иного музыкального произведения. Так вот, музыка Шостаковича воспринималась Шажковым как «вещь в себе», она вся казалась ему отражением развития, борьбы и мучения некой личности, полностью оторванной от внешнего мира, не понимающей его и в целом враждебной ему. Он с юных лет ощутил эту особенность музыки Шостаковича. Внешнее окружение представляется в этой музыке в основном в двух ипостасях: как объект насмешки и ерничества или как источник страха и боли.

Совушка в целом соглашалась с такой точкой зрения Шажкова, только она считала, что это признак величия, а не недостаток. О, как она умела это обосновать! Валентин в музыкальных беседах с Софьей часто испытывал восхищение и злость одновременно: как если играешь с папой в шахматы и проигрываешь. В лучшие времена в своих музыкальных спорах они не щадили ни объекты спора, ни друг друга. Шажков мог ничтоже сумняшеся заявить, что Шостакович, типа, смотрит на мир из амбразуры, или что его музыка оторвана от каких-либо корней, а в ответ получить от Совушки ехидную оценку Прокофьева как шарманщика и конформиста. Оба при этом понимали, что противоположность их оценок имеет под собой реальную основу, отражая, с одной стороны, особенности музыки двух великих композиторов, а с другой – особенности их собственного мировоззрения, воспитания, даже происхождения. В то же время и Совушка и Валентин в душе признавали свои резкие оценки действительными только при наличии соответствующей противоположной резкой оценки. В общем, возня «нанайских мальчиков», не более того.

То ли музыка отвлекла Софью от неприятных мыслей, то ли она просто взяла себя в руки, но, стоя с Шажковым в очереди в гардероб, она беззаботно болтала и, как обычно, шутя строила Вале глазки. Шажков чувствовал неловкость и некую недосказанность. Задели его Совушкины слова о том, что она «отстаёт» от него. Он старался оказать ей внимание поглаживанием руки, нежным прикосновением. Потом сказал:

– Сова, я в церковь собираюсь сходить и исповедаться. Долго думал и вот решил.

– Давно решил? – внешне не выказав удивления, спросила Софья.

– Да, в сущности, сейчас.

– Валюш, получается, что я в самом деле совсем отстала. Смотри, какой ты у меня современный. На тебя кто-то повлиял?

– Да нет. Накопилась просто… критическая масса.

Шажков помог Совушке надеть шубу, сам облачился в чёрное пальто, и они вышли на улицу, с удовольствием вдохнув вкусный морозных воздух. Площадь Искусств была уютно освещена. От выхлопных труб автомобилей поднимались белые дымы. На деревьях синим и красным цветом мерцали длинные гирлянды маленьких лампочек, создавая атмосферу детской сказки. Лариса Яковлевна с Максимом стояли справа от выхода под фонарём. Совушка тронула Валентина за руку:

– Ну, я пойду. Встретимся в клубе у Брика. Не забыл? Ты обещал джем.

– Будет тебе джем. Приходи на репу. Я сообщу, когда.

– Софья Михайловна и Валентин Иванович! Мы здесь, – позвали уставшие ждать начальствующая бабка с внуком.

– Пойдем, – сказал Валя, – скажу бабушке «бай-бай».

– Валентин Иванович, – прощаясь, произнесла Лариса Яковлевна, – извините за наше нетактичное вторжение. Берегите Софью Михайловну. Ведь вы этого достойны.

Кривицкая жила недалеко – на Невском – и уговорила Софью идти пешком. Шажков проводил взглядом две строгие женские фигуры с болтавшимся между ними Максом и набрал номер своего приятеля Алексея Брика, чтобы договориться по поводу репетиции.

Брик был совладельцем небольшого клуба в районе Сенной, где собирались молодые люди из университетских и близких к ним кругов Петербурга, устраивались вечеринки, джем-сейшны, концерты исполнителей совершенно разных жанров и стилей: от джаза и рока до бардовской песни и даже мелодекламаций. У завистников это заведение проходило под вывеской «для тех, кому за тридцать». Валентин совершенно не представлял экономики деятельности клуба и не вдавался в принципы отбора артистов. Он сам выступал в здесь со своей группой «Примавера» раза два-три в год, не за деньги, а для удовольствия, и у него имелся небольшой кружок постоянных поклонников и поклонниц. Алексей Брик был «приходящим» членом Валиного ансамбля – играл иногда на бас-гитаре в манере «слэп» и обеспечивал организационную и рекламную поддержку выступлений группы, первое из которых в этом году должно было состояться в мае в формате джем-сейшна. На репетицию этого выступления Валя и пригласил свою Совушку.