Читать книгу Черный день - Алексей Доронин - Страница 8

Он уже не верил, что это когда-нибудь случится, но они пришли. Данилов поднял глаза от земли и посмотрел туда, куда были устремлены взгляды тысяч и тысяч. На щите поверх рекламы выгодного тарифа сотовой связи светящейся краской было намалевано: «Коченево. Лагерь временного размещения – 5 км».

Последние километры пути Александр прошагал играючи. Его душа ликовала. Теперь, убеждал он себя, ему ничто не угрожает. Его накормят, о нем позаботятся. Как бы то ни было, худшее позади.

На окраине города им встретился еще один блокпост, но если от предыдущего за версту несло анархией, то здесь еще чувствовалась дисциплина. За бруствером из мешков с песком расположились шестеро. Даже семеро, если считать скучающую овчарку на поводке. Саша не сомневался, что ее скуку как рукой снимет команда бойца-кинолога. В направлении дороги смотрели стволы по крайней мере двух пулеметов.

Здесь не останавливали никого, кроме тех, кто был вооружен. Этих в категоричной форме убеждали оставить свои ружья и пистолеты, получив взамен расписку. Как ни странно, возражений не возникало. Сам вид людей, обличенных властью, действовал на толпу успокаивающе.

Прямо на въезде в лагерь, который присосался к городу как нарост, путников ждала еще одна преграда. Тут было всего пятеро – четверо сурового вида бойцов в камуфляже без знаков различия и один плотный мужчина в очках, которого Данилов принял за врача или санитара. Лица всех троих были защищены марлевыми повязками. И еще один пулемет.

Корректно, но твердо они делили бредущих по дороге на три потока. Александру понадобилось минут десять, прежде чем он понял, по какому принципу.

Только женщин с грудными детьми, а также травмированных и обожженных людей пропускали в лагерь. Большинство отправляли дальше – в сам небольшой городок, который, похоже, стал не чем иным, как его филиалом.

Тех, кто был совсем плох, – тяжелораненых, людей с явными признаками лучевой болезни и инфекционных заболеваний, – отправляли направо. В карантин. Там, на огороженном сеткой-рабицей пустыре площадью с гектар, томились уже человек сто, сидя на голой земле или расхаживая взад-вперед с видом пронзительной обреченности.

Данилов видел, как мужчина с забинтованным лицом, в измочаленном костюме, но при галстуке, подошел вплотную к забору и сквозь неплотные звенья сетки вполголоса переговаривался с женщиной, оставшейся по другую сторону. Парень был только рад, что не может видеть выражения их лиц. Ему хватало собственной горечи и тоски.

Бухенвальд. Заксенхаузен… Сцена вызвала у Саши ассоциации с ними, хотя он знал, что и сам смахивает на узника этих учреждений.

Но не похоже было, что кого-то держали тут силой. У ворот огороженной площадки маячили двое автоматчиков, но, судя по их поведению, они охраняли находящихся внутри от тех, кто мог угрожать им снаружи. И в этом был смысл. То, что среди беженцев хватало всякой сволочи, Александр знал по собственному опыту.

Так что это, медсанчасть? Гетто? Лепрозорий?

Рядом, дополняя зловещую картинку, фырчал мотором заляпанный грязью грузовик без номеров, смысл которых теперь отпал. Когда подошли рабочие и начали быстро выгружать из него тюки, богатое воображение Александра получило дополнительную пищу.

Но это оказались всего лишь плотно упакованные брезентовые палатки. Множество палаток. За те полчаса, пока парень стоял в очереди к пропускному пункту, на огороженном участке вырос целый городок. На его глазах были собраны и пять модульных жилищ, каждое из которых могло вместить человек двадцать – тридцать.

Рядом расположилась полевая кухня, неподалеку от которой вскоре остановился еще один грузовик. На сером борту можно было прочесть: «Продукты».

Надпись не обманула. С машины на землю полетели коробки, которые парень не спутал бы ни с чем. Не прошло и десяти минут, как над трубой кухни закурился дымок, а затем пошел такой умопомрачительный запах, что Данилов чуть не захлебнулся слюной. Вскоре ударили в рельс, и над всей площадкой поплыл оглушительный звон. Но еще раньше к пункту горячего питания со всех сторон потянулись изможденные люди с жестяными мисками.

Еда была более чем скромной – водянистая похлебка, в которой сиротливо плавали несколько жиринок, да кусок черного хлеба. Но за то время, пока в карантине шел обед, Саша уже начал жалеть, что не заработал ни язв, ни волдырей. Нет ничего мучительнее, чем наблюдать, как кто-то ест, когда у тебя желудок прилип к спине.

В противоположном конце пустыря крутился экскаватор, но отрывал он наверняка выгребную яму, а не братскую могилу. Наконец подошел и Сашин черед. У него не проверили документы, но придирчиво осмотрели лицо и руки, спросили, как себя чувствует, где находился во время атаки, и только после этого пропустили через КПП в город. К сожалению или к счастью, но его признали полностью здоровым.

Села и деревни, попадавшие в «зону отчуждения», через которые он прошел на этой неделе, выглядели почти как раньше. Обычная российская провинция – не очень ухоженная, но не производящая впечатления заброшенности. Целые стекла, почти не разграбленные магазины, нетронутые небогатые дома. Казалось, люди не покинули их навсегда, а выглянули на пару минут – покопаться в огороде или купить буханку хлеба в сельмаге. Разве что многоэтажным коттеджам досталось посильнее, но даже эти акты мародерства казались лихорадочными, словно совершались в спешке и панике.

Первое впечатление от райцентра можно было охарактеризовать двумя словами: культурный шок. Такого ему еще видеть не доводилось. Саше показалось, что он очутился в трущобах Индии или Бангладеш.

Вокруг раскинула свои шатры сотня цыганских таборов. Грязь. Горы мусора, загромождающие тротуары. Вонь – щекочущая ноздри, удушающая. Запах гниющих отбросов, фекалий и живых, но давно не мытых тел, пропотевших за время долгого марша под палящим солнцем огненного августа, который только недавно сменился слякотной осенней хмарью. Специфический средневековый букет, который сравним только с запахом в вагоне трамвая, когда туда заходит полгода не мывшийся бомж. Запах антисанитарии, отчаяния и страха. Запах, который пришел с людьми из вымершего города, где теперь не осталось даже крыс.

В воздухе пахло и гарью, почти так же, как пахло в лесу на второй день после удара. Странно было ощущать этот запах здесь, в стольких километрах от пожарища. Возможно, люди принесли его на своей одежде и коже.

А может, дело в нем самом и это ему всюду мерещится вонь паленого мяса? Нет, все гораздо прозаичней. Ему не чудилось – отовсюду действительно тянуло жареным. В воздухе висела атмосфера гигантской привокзальной шашлычной. Прямо посреди проезжей части люди жгли огромные «пионерские» костры и разводили огонь в железных бочках и мусорных контейнерах. Александр видел такое только в фильмах типа «Побег из Нью-Йорка». На газовых плитках, мангалах, в котелках и в обычных кастрюлях, поставленных на огонь, – всюду готовилась еда. Может, по отдельности что-то из этого и могло пахнуть аппетитно, но все вместе создавало дикую смесь запахов, от которой хотелось только зажать нос.

В этот день Саше не везло. Почти сразу же он наткнулся на труп. Это был первый увиденный им человек, который погиб не от поражающих факторов ядерного оружия.

Он висел на фонарном столбе, в паре метров от земли. С первого взгляда было ясно, что этот человек скончался не от асфиксии и уж точно не от перелома шейных позвонков. Умирал он страшно и медленно. Даже отсюда были заметны глубокие колотые и резаные раны, покрывавшие грудь и живот, а изодранные остатки одежды так пропитались кровью, что слиплись. Лица у человека не было. Вместо него синела сплошная гематома.

К истерзанному трупу была прибита гвоздями фанерная табличка с надписью «Мародер». Намек яснее ясного. Здесь не жаловали любителей присваивать чужое. Надо иметь это в виду. Но вряд ли это дело рук гражданской администрации. Не тот почерк. Если Данилов хоть что-то понимал в психологии людей, то беднягу прикончили его же соседушки, на зависть которым он слишком плотно успел набить свою кладовую, пока в городе существовал властный вакуум.

Он нахапал, а они, значит, не успели. Отсюда и праведный гнев. А его запасы они явно не сдали в пункт раздачи продовольствия, это уж к гадалке не ходи. Сначала, видимо, просили по-хорошему поделиться, затем, когда отказался, скопом линчевали, «раскулачили», а чтобы постфактум придать расправе видимость легитимности – вздернули. Их мотивы понятны. Вопрос в другом. Почему его до сих пор не сняли? Допустим, психологическое воздействие, гарантия от рецидивов. Как пугало на огороде. Но здесь же женщины, дети… Неужели за эти дни все настолько изменилось?