Читать книгу Шелковая жизнь - Алексей Хабаров - Страница 5

В нашем дворе росли вишнёвые деревья.

Всю зиму…

В апреле они зацветали.

Куры клевали вишнёвый цвет.

Зелёные горькие вишни.

Вишнёвый клей.

В конце весны они становились красными, а в начале лета – сладкими. Вернее, сначала красными и кислыми, а только потом – сладкими.

Но ждать лета у меня терпения не хватало. Я стал рвать все красные вишни, до которых мог дотянуться. Вишенки я ел, а косточки быстро выплёвывал. Когда сразу выплюнешь-то не так кисло.

Скоро внизу остались только зелёные вишни. Они были твёрдые и горькие. Тогда я залез на скамейку под деревом, ухватился за ветку и стал тянуть её к себе. Там, наверху, было несколько красных вишенок.

Ветка пружинила, и я никак не мог дотянуться.

Тут сзади подошёл папа и наклонил мою ветку. Он даже на скамейку не залезал. Я нарвал полную ладошку красных вишенок. Папа – тоже.

Он съел одну – и быстро вынул изо рта косточку.

– Они же кислые, их нельзя есть, – сказал он, – такими только стрелять можно!

– Как стрелять! – удивился я. – Разве вишнями стреляют?

– Ещё как! – сказал папа.

Он зажал скользкую косточку двумя пальцами – она вылетела и ударилась прямо в наше окно. Щёлкнула по стеклу, как камушек.

– Покажи, покажи, как ты это делаешь! – закричал я.

– Смотри, – сказал папа.

Съел ещё одну вишню, плюнул на ладонь косточку – и опять выстрелил.

Из окна выглянула мама.

– Эй! Кто там стреляет косточками? Окно разобьёте!

– Мы больше не будем, – сказал папа.

Съел ещё… поморщился… и выстрелил в цинковое ведро, которое стояло под окном. Косточка гулко звякнула по нему, как настоящая пуля.

– Давай, ешь, плюй, стреляй! – сказал он мне.

Я раскусил вишенку… съел кислую мякоть, вытащил косточку… сделал всё так, как папа. Но скользкая косточка выпрыгнула из пальцев и упала на землю.

– Вторая попытка, – сказал папа. – Давай!

…Только пятая косточка полетела к ведру. Не выстрелила, как у папы, но долетела, шлепнула изнутри – и, прилипнув, съехала вниз по стенке.

– Уже хорошо! Ещё разок… – так он подбадривал меня.

Я всосал губами шестую, самую крупную. Надкусил – и чуть не захлебнулся от сока…

– Ой, я её проглотил!

Я быстро обшарил рот языком и плюнул на землю. Слюни были красные. Но косточки не было…

Тогда я засунул в рот палец и стал искать под языком…

– Ты чего делаешь?

– Я вифню ф кофтотькой пфоглотиф! – закричал я, продолжая шуровать во рту пальцем.

Косточки не было ни под языком, ни за щеками… Я попытался засунуть палец ещё глубже, но поперхнулся слюнями и закашлялся.

Мне уже объясняли, что в рот можно брать только то, что едят. Камни твёрдые – их в рот брать нельзя. Даже маленькие.

Если камень поднять с земли и проглотить – он останется в животе, и тогда можно умереть.

Так в детском саду нам рассказывала тётя – врач в белом халате. На кармане её халата было пятно от красных чернил. Круглое и маленькое. Когда она говорила про камушки, я смотрел на это пятно и думал, что он похож на вишенку.

Но ведь косточка – она твёрдая, как маленький камешек.

И я её проглотил.

Наверное, она уже в животе…

Значит, я теперь умру?

Мне стало жалко себя. И я заплакал.

– Ерунда, – сказал папа. – Смотри.

Он взял в рот приготовленную для стрельбы косточку.

– Видишь? Я её съел!

Слёзы брызнули из моих глаз, как у циркового клоуна, которого вчера показывали по бабушкиному телевизору «КВН».

– Зачем? Зачем? – закричал я, размазывая кулаками по щекам слёзы с вишнёвыми соплями. – Теперь она останется в животе. Ты умрёшь!

– Я не умру, – сказал папа. – Косточка в животе не останется. Она сама из меня выйдет.

– Не вы-ы – ыйдет… – выл я. – Она не выпё-вы-ва-еца – а – а…

– Так она же не изо рта выйдет!

– А от-ку-да? – от удивления я перестал выть, но ещё всхлипывал.

– Из попы.

– Как – из попы?

– Как какашки. Как они выходят, так и косточка выйдет.

Было жарко, и папа уже ходил по двору в чёрных сатиновых трусах. Он показал, как выйдет косточка. Провёл пальцем от горла вниз по груди и животу, завернул за спину – и показал на попу.

– Но я ещё не хочу какать.

– Неважно. Она и без какашек может выйти. Одна.

– Когда?

– Да хоть сейчас. Вот смотри.

Папа сложил ладонь горстью и засунул её сзади в трусы. Он стоял, немного оттопырив попу, и смотрел куда-то вверх. Словно прислушивался к себе изнутри.

Я перестал плакать и зачарованно смотрел на него.

На жаре слёзы мои уже высохли и стягивали щёки.

Папа вздрогнул, икнул – и вытащил руку из трусов.

Кулак его был сжат. Он медленно раскрыл пальцы.

На его ладони лежала вишнёвая косточка!

Она была светлая и чистая, как будто её отчистили от мякоти и сварили.

Я наклонился к папиной ладони, чтобы получше её рас – смотреть…

И машинально понюхал косточку.

Она… она ничем не пахла.

Как и ладонь.

– Видишь, – сказал папа, – она сама вышла. Выскользнула – чистенькая!

– А моя где сейчас? – спросил я. – А ты проверь.

Я быстро сунул руку в трусы и прижал горсть между половинками попы.

– Поищи, поищи…

Я даже пальцами пошевелил. Но там… было пусто и сухо.

– Там ничего нет.

– Значит, ещё не вышла. Ты, когда стрелял косточкой, у тебя сразу получилось?

– Н-нет…

– Вот ты, когда стрелял, то пальцами косточку сжимал?

– Да… – Вот и животом надо ей помогать.

– А ты ещё раз показать можешь?

– Пажжалста!

Отец раскрыл широко рот. Высунул язык. Положил на него вишенку… Он делал всё, наклонившись ко мне, не торопясь. Так, чтобы я всё хорошо рассмотрел.

Глотнул целиком, не разжёвывая…

Я видел, как шевельнулся его подбородок…

Затем шея…

Он провёл пальцами от губ – вниз по телу, показывая, как опускается вишня с косточкой.

– А потом делаешь животом волну – вот так! Видишь?

Его живот шевельнулся – и я почти увидел, как изнутри опускается вишня.

Всё повторилось!

Через минуту на его ладони были уже две одинаковые косточки.

Я стоял перед ним, прижимая руку к попе и пытался делать волну.

– Вот что… – сказал мне папа. – Ты руку из штанов вынь. Во всём должна быть последовательность… – произнёс он мамину любимую фразу. – Сначала научись делать животом волну. Когда научишься – тогда и косточка выскочит. Ты даже не заметишь – так всё легко получится.

Он так спокойно мне всё объяснил, что я сразу успокоился.