Читать книгу Край снов. Сборник. Рассказы и пьеса - Алексей Жак - Страница 3

По вечерам, когда в квартирах зажигали огни, весело вспыхивающие и озаряющие маленькие комнатки за занавесками из тюля, из иллюстрированной хлопчатобумажной ткани. Такие маленькие и квадратные, будто внутренности опорожненных спичечных коробков. Когда дома перемигивались друг с другом под звуки по-вечернему смягченных сирен и клаксонов, в одной московской квартире у детской кроватки с хорошенькой девочкой в пижаме со старым линяющим медвежонком из желтой искусственной шерсти присаживался всегда в одно время с постоянной, терпеливой последовательностью молодой еще человек. Безусый, с грустными, задумчивыми глазами и усталым видом – ее папа. И рассказывал дочке перед сном какую-нибудь сказку. Девочка куталась теплее в одеяльце, обнимала бледно-желтого, болезненного, выцветающего мишку, как живого – младшего братика или сестренку. И направляла свои светлые, немигающие глаза, такие же блестящие и круглые, как пуговки на игрушечной мордочке, на рот мужчины, будто оттуда вылетали не слова, а волшебные видения: феи, сказочные принцы, эльфы, лешие, русалки…

«Жили-были, нет, не так, жила-была…» – начинал сказку мужчина, и усталость отступала.– «Жила-была в одной дальней-предальней стране, за тридцатью морями, за тридцатью горами маленькая девочка. Была она такой маленькой, прямо крохотной, что вполне могла уместиться на ладошке, даже у ребенка. Росту в ней было несколько сантиметров, или чуть более одного английского дюйма, потому и назвали ее дюймовочкой. Жила она в тереме на опушке красивого леса, у ручья с прохладной и быстрой водой. И все любили ее: и звери, и птицы. Все живое приветливо встречало каждое утро ее пробуждение: солнечный лучик ласкал по утру ее щеку, коростель радостно стучал в лесу, деревья трясли листвой, словно бубенцами, трава шелестела и пела. Девочка умывалась у ручья, прозрачное течение казалось ей громоздящимися морскими волнами, вековой дуб с обнажившимися корнями, в переплетениях которых лежали желуди, представлялся могучим Атласом, подпирающим небо, так велики были окружавшие ее предметы. Дружили с ней зайчик-беляк, белочка-пушистик, мышка-норушка. Каждый из них приносил и угощал дюймовочку, чем мог: зайчик делился морковкой и капустой, белочка несла в своих лапках орешки, а мышка – зернышки пшеницы. Очень привязалась к ним девочка, не с кем, кроме друзей, было поделиться радостью и своим горем. А горе ее было великое: похитил родителей злой волшебник, унес в тридевятое царство, в тридевятое государство, заточил в башню замка, что стоит на высокой-превысокой горе, такой высокой, что тучи не умеют забраться выше. Спрашивала и зверей, и птиц, и зелену-траву, и деревья-великаны, и ручей-Вилюй девочка, но никто не помог ей, никто не знал, не ведал дорогу в царство злого волшебника, в его колдовские чертоги, запрятанные на краю света. Звери и птицы трепетали при одном упоминании о злом волшебнике, трава шевелила немыми устами, деревья клонили нечесаные космы, стыдясь своей немощи. От того так часто грустна была девочка, не радовали ее красные зори, не смешили проказы лесных питомцев. Заколдовал ее злой волшебник, превратив в маленькую и беззащитную, наворожил ей быть такой, пока не полюбит ее сказочный принц, пока не спасет она своей смелостью целый большой город, пока не вырастет на поле дивный цветок, какому и названья нет. И когда свершатся все эти чудеса, падут чары – станет дюймовочка девочкой обыкновенного человеческого роста, но необыкновенной красоты, родители обретут свободу, а сама она превратится в принцессу. Эх, если б знать дорогу.

Как часто бывает в сказках, случайно, совершенно случайно, залетела в лес мудрая, но болтливая сорока. Увидела она у ручья малютку, приземлилась на сук могучего дуба и завела беседу.

– Кто ты, девочка? – спросила птица.

– Все зовут меня дюймовочкой из-за маленького роста.

– Слышала я однажды от подружки, что в тридевятом царстве, в тридевятом государстве мучаются в заточении родители девочки, меньше которой не сыскать ребенка. Неужели эта девочка и есть ты?

Рассказала сорока, как дойти до этого самого царства-государства:

– Долга дорога туда, полна лишений и опасностей. За синими долами, за зеленными холмами, за лесом и за полем, что бескрайним океаном разлегся по земле, начинается подножие самой высокой горы мира, с трех сторон которой бездонная пропасть и бурлящая закипающая вода. Только с одной стороны можно подойти к замку на вершине, но никто из смертных еще не сумел преодолеть крутой склон, будь он хоть альпинист или геликоптер. Круглая, каменная и холодная башня с винтовой лестницей и темницей на верху заключила в себе несчастных, оплакивающих свою горькую участь. Бесконечно томиться им в сыром и затхлом каземате, если не придет им на выручку смелый до безрассудства человек и не спасет их.

– Я иду туда и немедленно, – сказала девочка и стала собираться в дорогу.

– Погоди, стой, – кричала ей вслед сорока.– Куда ты, глупая девчонка? Разве тебе тягаться со злым волшебником? Не справиться простому смертному с волшебной силой.

– Не боюсь я колдовства, – ответила девочка и – о, чудо! – будто выросла после этих слов. Зайчик сел на траву от удивления, белочка зааплодировала, а мышонок пискнул радостно. Не знала девочка, что злой волшебник облачился в сорочьи оперения и указал верное направление, но не с каверзной целью – просто стыдно стало его нечистой совести за свое бессердечие, решил он испытать девочку, предоставив шанс на спасение.

Множество дней и ночей шла девочка лесом, но когда окончился непроходимый лес, перед ней встало бескрайнее поле, и поняла она, что мучения ее бесконечны, как то поле, если даже после всех трудностей не видно конца странствий. Она вошла в высокий, достигающий высоты деревьев степной ковыль, разгребая руками, продиралась, как в джунглях, сквозь частые стебли и изранила свои красивые пальцы. Она ориентировалась на лучезарное солнце, помня сорочье напутствие: «Солнце на закате укажет тебе направление…» Но вот закончились заросли ковыля, начался клевер, запестрели рясы поповника, редко, но попадались толстые, крепкие, как бамбуковые жерди, стебли гигантского осота. Вокруг полно звону, писку, стрекотанья. Черной рыхлой раной огромных размеров предстала пашня. Не нашедши тропинки, девочка пошла по борозде, мягкой и жирной. Кончилась и пашня, земля захолмилась и вдали за рощицей в долине родился серебряный город. Странным показался этот великолепной архитектуры город – опустошенным, вымершим, безмолвным, хотя день был базарный, и врата в каменной стене, обступавшей город кольцом, широко распахнулись. «В чем дело?» спросила девочка мужичка у цепного моста на крепостной вал. Мужичок распрягал понурую тройку из дорогой кареты и в сердцах по-мужичьи ахнул: «А дела нету никакого вовсе!» Девочка расспросила подробнее, так как видела, что мужичок вообщем-то добрый, радушный, но чем-то огорчен, озабочен, а душа у дюймовочки была очень отзывчивая и не могла пропустить людское горе. «Экая беда приключилась у нас, – рассказывал кучер, – заявился к нам намедни разбойный малый Соловьян Соловеич и напужал весь честной народ тем, что сотрет с лица земли и город и всех, кто ни есть в граде том одним своим посвистом. А свист его, точнее батюшки его, известен в народе хорошо, вплоть до сложения о том баллад и песнопений всяких». «Что же никто не может справиться с хулиганом?» спросила девочка. «Никто, дочка», ответил мужичок. «Кто попробует, тот сразу же и оглохнет. Барабанные перепонки не выдержат», окончил компетентно. «Что же ему нужно, за что сердится на вас этот Соловьян-соловей?» «Требует, видишь ли, детка, антихрист, серебра и злата, сколько ни есть в казне и чтобы служили ему, как повелителю и царю-батюшке, все люди, от мала до велика. Вызвался образумить осоловевшего нахала наш храбрец-принц, но не пересвистать ему Соловьяна, в чем он мастер, в чем ему не откажешь, так в этом. Погубит его резонатор проклятый». «Неужели не найдется в вашем крае хоть один глухой, которому терять нечего». «Нет, не найдется», сказал коновяз, «в нашем городе дефективные не водятся, все как на подбор – и девки, и парни».

В это время вышел из ворот сам принц-красавец, но не весел был его вид – шел он на жестокую битву со злодеем. «Подожди, принц», сказала девочка, «я иду с тобой, вдвоем не так страшно бороться со злом. Когда друг рядом и смерть красна».

Глянул на девочку кучер-мужичок, и показалась она ему выше прежнего. А девочка взяла за руку принца, и смело повела его навстречу опасности, как будто им предстояла веселая вечеринка. Соловьян ожидал уже у рощицы на развилке дорог, увидав пустую кошму принца, рассвирепел он страшно и сказал:

– Берегись же, принц, моего гнева. Забыл народ, как умеют свистеть Соловьи. Как срываются листья с деревьев, и сами деревья с корнем из земли выворачиваются, как уносятся камни со скал в пропасть, как бури рушат леса и на море топят корабли, разбивая в щепки крепкие борта, стоит лишь искуснику всунуть два пальца в рот и хорошенько дунуть.

Испугался принц, но вида не подал, что боится. «Не боюсь я тебя, чучело», – говорит.

– Раз так, то приготовьтесь. Сейчас засвищу, – пугал Соловьян.

– Бросьте хулиганить, – вступилась девочка.– Вы – взрослый человек, а шалите как мальчишка. Только им позволительно ребячество, дурачество. Чем попрошайничать и обижать честных людей, шли бы работать и заработали бы сами тогда на всякие серебряные штучки-дрючки. Хотя бы в хор, какой, или в мелиорацию.

Опешил разбойник от таких речей малютки, не найдя что ответить на такую невиданную дерзость и храбрость.

– Не могу я работать, – наконец сказал он.– Не люблю и не хочу, лучше силой отберу. Пусть негры пашут.

– Как не стыдно, вы прямо расист. Не работайте, если не хотите, никто не заставляет, только не пеняйте в этом случае, что – бессеребряник.

– Черта-с-два, отыму, – не унимался Соловьян, и приготовился засвистеть.

– Ах, так, – рассердилась девочка и топнула ножкой в сафьяновом сапожке, но разбойник только засмеялся. Заплакала девочка от бессилья, от немощи добра перед злом, одна слеза упала на землю и впиталась в нее, а на том месте мгновенно произрос чудеснейший цветок такой красоты и нежнейшего, дивного запаха, что принц и разбойник остолбенели и позабыли о раздоре. Они смотрели на цветок, которому не было названья, не верили глазам своим от потрясения, а цветок распускался на высоком и стройном стебле с листьями зелено-пушистыми и соцветием из мягких полупрозрачных лепестков, раскрылся, как богемская ваза, наполненная сладчайшим нектаром. Упал на колени Соловьян-разбойник и сам заплакал от красоты и мирного чувства, которое влилось в него вместе с ароматной дымкой от бутона.

– Прости меня, прекрасная нимфа. Как горько ошибался я, и как, если б ты знала, раскаиваюсь теперь в содеянных злодеяниях. Нет мне прощения и оправдания. Пойду тотчас и обряжусь в грубую спартанскую одежду, нет, не так, в поповскую сутану, отныне место мне в церковной капелле…

Сказал так Соловьян, и действительно, ушел, порывая на себе волоса. Принц влюбился в девочку, сделал ей официальное предложение, и как только знакомый уже кучер привез в карете, запряженной бодрой тройкой, родителей дюймовочки, совершили обряд венчания, причем ярче всех выделялся в церкви новый служка с запоминающейся наружностью. Волшебник факсом выслал поздравление и гонорарное пожелание, которое волшебным образом в точности и исполнилось…»

– Папа, что же с девочкой-дюймовочкой? Она так и останется маленькой и никогда не вырастет? – спросила дочка в пижаме.– Ведь добрый волшебник обещал, что она будет большой и красивой.

– Все верно, пожелание волшебника и реализовало превращение. Поверь мне, красивее невесты принца не было на белом свете.

Так окончил свою сказку находчивый и изобретательный отец, и, почувствовав вновь усталость, поцеловал ребенка и ушел в спальню к супруге.

Прошли годы, отец постарел, девочка выросла из пижамы и, во второй раз беременная, носила теперь широкий сарафан. В детской кроватке лежала другая девочка – первенец, вокруг нее были разбросаны плюшевые игрушки: зайчик, белочка и мышонок, а старый медвежонок, совсем измочаленный, драный, с оторванной конечностью и слепой валялся среди хлама в темном чулане. И вот в один вечер, когда в городских квартирах стали тушить огни, и черные хлопья снега отвесно падали с крыш, не серебрясь в ночи, в одной маленькой квадратной комнатке, тускло освещенной торшерной лампой, у детской кроватки присел старый изможденный человек с сединой в усах.

«В одной дальней-предальней стране, за тридцатью морями, за тридцатью горами жила-была маленькая девочка. Была она такой маленькой, прямо крохотной, что вполне могла…»

На кухне громыхнула кастрюльная крышка, старик прервался, вспомнив вдруг разговор с дочерью накануне, как раздосадованная чем-то, измученная ожиданием родов, и от этого нервная, несправедливо ядовитая, она накинулась с упреками на деда и просила его оставить «эти свои ежевечерние фантазии». «Ты мне испортишь ребенка», – говорила она, плача. Дед вздохнул и упрямо продолжил:

«…Росту в ней было несколько сантиметров, так что она могла уместиться на ладошке, даже у ребенка…»

1991 г.