Читать книгу Святая ведьма - Алексей Калинин, Алексей Владимирович Калинин - Страница 6

Мерзкая погода, мерзкая дорога, мерзкий таксист. Крупный мужчина так сильно пожирает Людмилу глазами, что она притягивает к себе сумочку и нащупывает баллончик с перцовым охладителем возбужденных самцов. Уже были случаи, когда с ведьм взимали плату натурой, а потом девушек находили лежащими в придорожных канавах. Нет, этот водитель не получит сегодня секретарского тела. Вот если бы на его месте был Фердинанд…

Мужчина или чувствует настрой женщины, или же видит руку в сумочке, но градус страсти в машине понижается. Взгляды остаются, но уже не такие откровенные. В магнитоле играют церковные гимны, иногда они прерываются проникновенным голосом Властительного Иордания, который зачитывает святые заветы из Сводов Небесной Благодати.

Религиозная обработка заблудших овец идет полным ходом. Церковь присутствует везде. Родился – тебя осматривает инквизитор. Закричал – твой голос записал инквизитор. Срыгнул – пятно осматривается на предмет трех шестерок. Лишь после обряда вступления в мирскую сущность чуть ослабляется внимание. Но до обряда доходят не все – десять процентов младенцев «не оправдывают доверия».

Родители могут возмутиться и последовать за детьми, либо родить новых. Если второе рождение тоже приносит разочарование, то родители отправляются следом за детьми. Через священный огонь проходит очищение от демонических сил, которые завладели родителями. А вся их вина состоит в том, что младенец неправильно покакал или неудачно срыгнул. Жестокое время, жестокие меры… И всё это прикрывается добродетелью. Заветами из Сводов Небесной Благодати.

 Табличка с названием «Нижние угли» открывает проселочную дорогу, по которой можно пробраться лишь на тракторе. Водитель такси останавливается.

– Уважаемая, дальше я не проеду.

– Я могу заплатить, – Людмила понимает, что это бесполезно, но попытка не пытка.

– Ты можешь пешкодралом почапать, но я не поеду, даже если через болт весь мозг у меня высосешь. Вон на той канаве сяду на пузо и буду куковать до второго пришествия. Так что, либо вали из машины, либо едем обратно, – хмыкает водитель.

– Может, вы подождете в машине? Я всего на пару часов. За простой я оплачу, – Людмила делает попытку удержать водителя демонстрацией краешка крупной купюры.

Очень не хочется переться по грязи, а если потом ещё и попутку ловить…

Водитель хмуро смотрит перед собой, словно его интересует только одна асфальтированная дорога. На панели машины в ряд приклеены иконки. Преобладает Святой Семен, покровитель автомобилистов. Все святые взирают на Людмилу с тем же настроением, что и водитель. Они тоже ненавидели ведьм. Людмила вздыхает и выходит из машины.

– Добирайся сама, сучка! – кричит водитель в открытое окно и резко срывается с места.

Что же, это не самое плохое прощание для ведьмы. Людмила с легкой улыбкой следит за тем, как машина разворачивается и проносится мимо неё. Водитель пытается харкнуть, но слюну сносит ветром. Да уж, вот они, последствия клейма на щеке. И пожаловаться некому.

Кстати, о клейме. Надо совершить ритуал, который облегчит задачу с поимкой Пояса Ларинджины.

Людмила отходит в густой ивняк и навостряет уши – чтобы никто не проехал, и никто не увидел с дороги. Из сумочки вылезает маска. Резиновая маска, вроде тех, которые надевают актеры для киносъемок. Маска привычно ложится на лицо, клей-гель прижимает её плотно, будто вторую кожу. Из-под блузки вылезает подрясник, клобук садится как влитой, сверху мирской вид закрывает ряса. Небольшой треугольник, в два раза меньше, чем у Павла Геннадьевича, ложится на черную ткань.

Людмила готова! Из кустов на разбитую дорогу выбирается абатисса, женщина с полномочиями карать и миловать. Средний состав, но статуса должно хватить, чтобы забрать у колхозника бесценный артефакт. Вперед! По грязи и сырой траве!

На её счастье с дороги слышится шум и на проселок сворачивает огромный лесовоз. Необъятная морда железного зверя замирает в нескольких шагах от женщины, словно демон из преисподней застывает перед броском. Людмила воздевает руку в благословляющем жесте и подходит к машине. Дверь открывается и на неё смотрят две пары глаз.

– Залезайте, ваше… святейшество, – говорит один из мужчин, толстяк с большими залысинами. – Нечего зря ноги по нашим колдоёбинам ломать.

«Ваше святейшество». Он не знает, как к Людмиле обращаться. Видно, что ни разу не сталкивался. Женские чины настолько редки, что их объединили одним названием – «мать». Только эти «матери» в своем святом рвении нередко переплевывают по жестокости «отцов».

– Да пребудет с вами Благословение Божие, да не отвернется от вас Святой Семен. Во имя отца и сына, – торопливой скороговоркой выплевываются жгучие слова. – Спасибо, добрые люди, за заботу. Вы не в «Нижние угли» едете?

– Дык там дальше и не уедешь, – хохочет тот, что за рулем, худосочный мужчина с бегающими глазками. – Там шахты натыканы, а за ними лес непролазный. Тупик.

– Вот туда-то мне и нужно. Подвезете, мужчины? – Людмила хватается за протянутую ладонь и влезает в кабину.

В нагретой на солнце кабине пахнет бензином, старыми носками и мужским потом. На полу валяются окурки, на панели красуется фотография обнаженной девицы, которая бесстыдно раскинула ноги. Груди огромные, такие спокойно можно назвать выменем. И на щеке буква… Фотографию тут же прячет водитель, виновато косится на монашку.

– Конечно же подвезем, ваше святейшество. Мы завсегда рады помочь Святой инквизиции, – пытается отвлечь внимание от своего коллеги второй водитель. – Надо в «Нижние угли»? Будут «Нижние угли»! Надо в «Михайловку»? Будет «Михайловка». Только скажите. Вы, небось, к Миколе Силантьичу направляетесь?

– За то, что подвезете, я не обращу внимания на срамную фотографию. Но помните, что без печати «одобрено святой комиссией», эта фотография является происками дьявола. Я думаю, что её следует подвергнуть сожжению, – Людмила хмурит брови. Старается не очень сильно хмуриться, а то маска может слезть, и тогда она вместо бабы на фотографии будет лежать с раскинутыми ногами. – И да, я к Миколе Силантьевичу.

– Сейчас, сейчас. Мы же не со зла, а так… взгрустнется в поездке на дальняке. Сейчас сожжем, – водитель передает фотографию напарнику, тот тут же запаливает её зажигалкой.

Голубоватый огонек жадно пожирает фотографию. Бумага темнеет, трескается и уже кажется, что женщина с раскинутыми ногами безмолвно кричит, сгорая в очищающем огне. В пепельнице догорают остатки фотографии, последними темнеют глаза…

– Гриха, походу мы с тобой сами стали инквизиторами, раз ведьму сожгли, – несмело улыбается толстяк.

Второй мужчина прыскает и искоса наблюдает за реакцией абатиссы. Дергают черта за хвост! Надо их одернуть, а то рискнут ещё раз пошутить, и тогда баллончик с перцовкой распылится в кабине.

– Заткнитесь и ведите машину! – цедит Людмила сквозь зубы. – Моя доброта небезграничная, а за крамолу знаете, что бывает?

– Простите, ваше святейшество, – сдавленно выдавливает водитель.

Больше бледные водители не рискуют шутить. Машина переваливается по разбитой дороге и вскоре выныривают серые крыши домов.

Убогая деревенька встречает шикарным постаментом с огромным равносторонним треугольником. За верхний угол зацеплена веревка и в петле висит великий мученик. При взгляде на скульптуру мороз пробегает по коже. Или свет падает так, или это фантазия перевозбужденного разума Людмилы, но она видит, что великий мученик взирает не кротко, не с мукой в глазах, а так, словно готов спрыгнуть с треугольника и каленым железом выжигать скверну по всей земле. Так могли смотреть идолы язычников, которым приносили кровавые жертвы, но никак не символ Церкви… которой тоже приносится кровавая дань. Людмила вздрагивает, когда глаза великого мученика со злостью впиваются в неё.

Нет, это только показалось, это всего лишь игра света и, спустя несколько метров, они проезжают мимо обычного памятника. И глаза уже добрые и приветливые. Такие же, как у Павла Геннадьевича, когда он подписывает приказ на увольнение «не оправдавшего доверие» человека.

Лесовоз встречают два худых пса, которые зло гавкают на широкие колеса. Тявкают с таким остервенением, будто именно колеса виноваты в их нелегкой судьбе, в постоянных тумаках и вечном голодании. Людмила не боится собак, больше опасается людей, но по поведению четвероногих существ можно судить об их хозяевах.

Деревенские домишки походили на сопровождающих псов, такие же худые, перекошенные, облезлые. С первого взгляда и не скажешь, что в этих хибарах живут люди. Временное пристанище последнего бомжа мегаполиса является замком по сравнению с домиком зажиточного крестьянина. Зажиточным считается тот, возле дома которого стоит трактор. Данный динозавр стоял только возле одного более-менее крепкого дома.

Зато церковь поражает великолепием: белоснежные стены, красочные витражи, золоченые треугольники на куполах. Не удивительно, если двери и мебель сделаны из дорогущего сандала. Дом для беседы с великим мучеником выглядит настоящим дворцом, он блестит, как дорогущий самородок посреди навозной кучи.

– Вот тута и обитает Микола Силантьич, – кивает «Гриха» на вместилище святого духа. – Вам к нему. Благословите, ваше святейшество?

Струю перцовки тебе в рожу, а не благословение!

Но нельзя выдавать себя раньше времени. Нельзя. Потому Людмила ещё раз благословляет и брезгливо морщится, когда их слюнявые губы касаются кончиков пальцев.

– Спасибо, что подвезли. Постарайтесь больше не грешить. Помните, что Он постоянно следит за нами! – Людмила вылезает и показывает на небо.

Водители истово творят знак треугольника и обещают стать чуть ли не святыми. Лесовоз медленно отъезжает и вскоре исчезает за поворотом. Людмила поворачивается и нос к носу сталкивается с мрачным мордоворотом. По-другому нельзя назвать это огромное существо. Первым впечатлением Людмилы была мысль, что горилла сбежала из зоопарка и напала на местного священника. Мало того, что напала и убила, так ещё нарядилась в его рясу и нацепила сверху треугольник. «Горилла» открывает пасть и рычит:

– Здравствуйте, мать-абатесса. Во имя отца и сына рад приветствовать вас.

– Здравствуйте, Микола Силантьевич. Я тоже приветствую вас во имя отца и сына. Так было, так есть и так будет, – Людмила смиренно опускает глаза, всё же она женщина, хотя и выше его по церковной иерархии.

– Благословенны будем. Что привело вас в наш отдаленный уголок?

Нет, всё-таки священник очень похож на гориллу. Похож маленькими злыми глазками, челюстью, которая напоминает утюг, длинными ручищами на массивном торсе. По фигуре видно, что священник не гнушается тяжелым крестьянским трудом и мало похож на тех благообразных прыщей, которые осядут на хлебном местечке и обрастают жирком, просвещая паству относительно заветов из Сводов Небесной Благодати.

– Я к вам прибыла по поручению верховного инквизитора. Из «Нижних углей» пришло письмо о том, что вы что-то обнаружили, – Людмила говорит бесстрастным голосом, старается ни жестом, ни взглядом не выдать своих истинных намерений.

Священник странно смотрит на неё, слишком внимательно, словно старается вспомнить лицо Людмилы. Она его первый раз видит, но он не отводит взгляда. Приходится даже кашлянуть, чтобы прервать затянувшуюся паузу. Слишком уж повышенное внимание, так может смотреть дворовый пес, который усиленно думает – вцепиться вам в ляжку или повилять хвостом.

– Ой, простите, что томлю вас на пороге. Прошу проследовать в мою скромную обитель. Вы как раз успели к ужину, – священник отступает и делает приглашающий жест в сторону «скромной обители». – Меня в миру называют отец Николай, так что можете так обращаться.

– Абатесса Варвара. Приятно познакомиться.

Людмила заходит в церковь. Двери и взаправду из дорогого дерева, не сандал, но пламенная береза. Из такого же массива сделаны и скамьи для прихожан. Сам алтарь и аналой из красного дерева. Золотой переплет Сводов Небесной Благодати, который лежит на аналое, ослепляет с порога. Золоченые рамы, золоченые люстры, золоченые подсвечники. Внутри храма всё заставляет испытывать трепет и восторг. С икон взирают хмурые лица, на расписных стенах картины адских мучений.

Людмила осеняет себя треугольником и шепчет слова молитвы. Это всё россказни, что ведьма не может заходить в церковь. Может… может и чины в инквизиции занимать. Предупредительный священник ведет Людмилу в сторону малоприметной двери.

Людмила входит в его келью. Женщины не должны заходить в обитель мужчины. Но Людмила сейчас не женщина, а духовное лицо. Тем более, что по рангу она выше деревенского священника.

Узкая кровать, стол и табуретки. Шкаф со священными книгами. Особенно умиляет умывальник с соском, над обязательным тазиком на невысокой тумбочке в углу. Людмила такие видела только на картинках.

– Присаживайтесь, абатесса. Доставите мне радость и разделите трапезу? – священник сама любезность.

– Отец Николай, я вообще-то тороплюсь…

– А после и вещицу эту пойдем смотреть. Дорога-то, чай, была не близкой.

Ох и не идет этой горилле подобная мягкость. Ему бы на боксерском ринге морды разбивать, а не кисточкой помазания творить. Людмила соглашается и присаживается на одну из табуреток. Священник выходит из кельи.

Людмила терпеливо ждет. Во время ожидания выложила бумагу с печатью Великого инквизитора. Подпись она давно научилась подделывать, а вот печать ей как нельзя кстати попалась. Наверно это Темные силы её руку тогда подтолкнули… Правда, Фердинанда обварила. Снова ловит себя на мысли, что называет его Фердинандом. Как своего. Как близкого…

– Вот, подкрепимся, чем Бог послал, – священник вносит грубый поднос, на котором красуются тарелки с окрошкой, хлеб и большая кринка молока.

После произнесения молитвы начинается поглощение трапезы. Всё происходит в полном молчании, так как основной разговор предстоит при показе находки. Священник краем глаза читает выложенную бумагу. Печать он не мог не узнать.

Окрошка такая вкусная, огурчики аппетитно похрустывают на зубах. Небольшой привкус от кинзы присутствует, но это скорее блажь хозяина – Людмила никогда в окрошку ничего, кроме укропа и лука не крошит. Хлеб оказывается мягким и вкусно пахнет дымком. Так вкусно, что пальчики оближешь…

Вот только почему-то пальчики начинают расплываться…

Голова тяжелеет, неужели от сытного ужина?

Веки с трудом поднимаются, наливаются тяжелым свинцом…

Людмила замечает усмешку священника…

Это последнее, что она видит перед тем, как тяжелая голова клонится к столу и Людмила погружается в сон без сновидений…

Пробуждение же приходит от холодного ветерка, который прогуливается по её обнаженному телу.

Где я? Темнота такая, словно лежу с завязанными глазами. Хочу стянуть сковывающую повязку, но руки отзываются звоном цепей. Я прикована? Лежу на грубом тюфяке, соломинки колют в бок. Ноги? Тоже звон цепей. Холодный металл натирает кожу. Да где же это я? Руки закинуты за голову, ноги расставлены в стороны.

– Эй! Кто-нибудь! – кричит Людмила.

Ничего. Тишина. Подвал? Или скрытая комната для пыток? Такие обычно делают под замками – чтобы запах крови не опускался и не портил аппетит. Людмила снова пытается выдернуть руки, но безуспешно, болты прикручены на совесть.

Дикость какая, и это в век современных технологий? Какими бы не были тонкими женские кисти, но пролезть в отверстие кандалов им не удается. Главное – не паниковать. Из любого положения есть выход. Надо попробовать рассуждать логически. Её опоил священник? Несомненно. Почему он это сделал? Где она допустила ошибку? Вряд ли священник настолько безумен, что покусится на посланницу от верхвоного инквизитора.

– Э-эй! Меня кто-нибудь слышит? Помогите!

Снова без надежды на успех, слова канули в тишину. Эха нет, значит, она не в большом помещении, а в мелкой каморке. В келье священника? Но там было окно, а здесь нет ничего. Повязки на глазах нет, Людмила уже проверила, когда попыталась почесать ухо.

– Эй!! Именем Святой Инквизиции!! – выкрикивает Людмила что есть сил.

На этот раз слышится звяканье ключей. Очень своевременно, будто человек сидел под дверью. Дверь с жалобным скрипом открывается и в маленькую каморку, похожую на склеп, входит батюшка Николай. В большой ладони почти скрывается канделябр с пятью свечами. Он хмуро смотрит на женщину.

Свет от свечей дает возможность оглядеться. Она лежит на каменном возвышении, на которое брошен заскорузлый тюфяк. Руки и ноги прикованы цепями к кольцам в стенах, похожих на булыжную мостовую. И да, Людмила полностью обнажена. Почему-то все инквизиторы любят измываться именно над голыми людьми. Чтобы к боли добавлялось чувство неловкости и стыда.

– Так чьим именем ты пытаешься прикрыться… ведьма? – последнее слово священник выплевывает с ненавистью.

– Отец Николай, что всё это значит? В отделе расследований по делам служебных нарушений вас по головке за такое не погладят.

– Матушка, – снова ненависть, – это ты меня сейчас по головке будешь гладить, и умолять, чтобы я тебя не сдал в Инквизицию. А ведь там очень обрадуются, когда узнают, что ведьма выдавала себя за абатессу.

С этими словами он тянет что-то из кармана. Какую-то тряпочку. Тряпочка растягивается и хлопает его по пальцам с легким щелчком. Он поднимает её выше. Резиновая маска! Но как?

– Или ты надеялась обмануть храмника с Истинным взором? – скалится священник.

Темные силы! Вот хуже и придумать нельзя. Храмник с Истинным взором… Откуда же я могла знать, что один из элитных воинов будет прозябать в глухой деревне.

Людмила маску не одевала в городе, потому что от храмников невозможно скрыться за личиной – они видят суть человека. Но они элита, их не выпускают из города, почему же этот здесь?

– Удивляешься, почему я не в мегаполисе? Изгнали меня, девочка-ведьма. Изгнали за излишнюю жестокость.

Появляется огромное желание закрыть глаза. Как в детстве – если закроешь, то не так уж и страшно. Людмиле становится очень страшно, особенно, когда увидела, как он вытаскивает из кармана рясы длинное, тонкое шило и начинает нагревать его на огне свечи.

Дверь медленно закрывается, и они остаются вдвоем в этой маленькой комнатушке, похожей на склеп. Людмила не знает, что делать. Просто не знает. Не взяла с собой ни одного зелья, ни одного порошка, никакого оружия. Да и не пригодились бы они – этот хитрый зверь предусмотрел возможное сопротивление. Поэтому опоил и приковал так, чтобы Людмила не смогла сделать ни одного пасса руками.

Людмила смотрит, как блестящий клык шила темнеет под пламенем свечи. Правду говорят, что ожидание смерти хуже самой смерти. Тень священника колеблется на серой стене, будто огромный оборотень вырывается из человека. Под учащенным дыханием язычки пламени колышутся сильнее.

Учащенное дыхание? Он возбуждается?

Женский взгляд против её воли скользит по рясе отца Николая, и она замечает оттопыренную ткань. Темные силы, вот это у него возбуждение. Далеко выдающийся холм натянул черную ткань и едва-едва поднимается и опускается. Словно дышит. Его это реально возбуждает. Может, получится воспользоваться?

– Отпусти меня и стану твоей рабыней.

– Отпустить ведьму? Не смеши.

– Я умею подчиняться и обожаю боль, – Людмилапытается выглядеть сексуально… Но как так можно выглядеть, если лежишь на грязной ткани из которой лезет плесневелая солома?

– Вот сейчас и посмотрим, – священник показывает раскаленное острие.

Словно сорвал капельку огня со свечи. Его дыхание почти тушит свечи. Орган под рясой уже не колышется, а дрожит мелкой дрожью. Людмила старается дышать в такт его дыханию, старается, чтобы груди вздымались и бурно опадали,

Красные глазки мало чем отличаются от раскаленного куска металла, но они уже впиваются в женщину, а клык шила пока что нет. Ноздри раздуваются как у быка, того и гляди шаркнет копытом.

– Ты успеешь проткнуть меня этой спицей, батюшка Николай. Может, сперва проткнешь меня кое-чем другим? Большим и сильным…

Людмила пытается говорить так, чтобы голос звучал бархатисто, обволакивающе. Мужчина возбужден до крайности и словами она добивает его. Канделябр уходит в угол. Священник выпрямляется и одним движением скидывает с себя рясу. Темные силы, да где же такое чудовище вырастили? Его огромный стержень торчит пеньком из болотного мха. Таким же можно орехи колоть!

– Давно я не трахал ведьм, – хмыкает священник, – успел немного подзабыть, как вы визжите и вертитесь. Напомни-ка мне, матушка…

Вот в этот момент Людмиле становится действительно страшно. Под рясой священника таились заросли густого черного волоса. Он мало чем уступал горилле не только по фигуре, но и по волосяному покрову.

Людмила испуганно вскрикивает и видит, как этот монстр улыбается. Тонкая струйка слюны стекает из отвислых губ на шею. Он забирается на тюфяк и резким толчком заполняет всю женскую полость. Людмила едва ли не наяву видит, как раздираются под напором внутренние органы. Прикусывает губу, а священник бьет женщину по щеке. Несильно, «расслабляюще». От «батюшки Николая» несет чесноком и укропом.

Толчки следуют один за другим. Он не стремится получить удовольствие, его желанием является причинить как можно больше боли. Он наблюдает.

Людмила заходится от крика. Кажется, что внутрь поместили раскаленную болванку и теперь вращают её, прижигая каждую клеточку. Священник улыбается. Хрипит и продолжает загонять свой агрегат.

– Как тебе, матушка? Не очень слабенько? Могу и посильнее.

Он может сильнее… Он делает сильнее…

Людмила уже не может кричать, лишь слабые стоны срываются с губ. Он пытается вбить женщину в тонкий тюфяк, продавить сквозь камень. Но вместе с тем Людмила чувствует, как гориллообразный священник начинает напрягаться. Неужели финал близок? Неужели эта пытка скоро закончится?

– Прими мое семя! Прими благословение Божие! Прими свою смерть! – гортанно выкрикивает священник и в это время к нему приходит оргазм.

Людмила ощущает, как её заполняет обжигающая влага, как соль обжигает порванную ткань…Ведьма видит, как священник поднимает руку с закопченной спицей шила, прицеливается на левую грудь и резко опускает кулак.