Читать книгу Дудль Вздул Майдан - Алексей Козлов - Страница 3

Ах, бедный Йорик! Помнишь, как с зарею

Меня кидал ты, когда мы в наперстки

С тобой играли, а порой в пристенок?

– Ни в коем случае, а в коем ли бы ни,

Но я о том, о том, о том, в чем сущность

Подслушанной за домино трепни!

Я сам в сад философский, словно в кущи,

Вхожу и говорю себе: «Верни!»

– Вернуть? Да никогда!

– Дурак!

– Ну, ни во веки!

– Меня ты рассмешил!

– Мне не до шуток!

– Что свойственно, о боже правый, миму?

– Идем в бардак, где можно скинуть схиму

Перед очами Марфы и Ревекки!

* * *

В часу втором я третий позвонок

Четвертой власти гладил пятернею,

А стал шестеркой, когда в день седьмой

В восьмерку превратилась ось телеги,

И годы полетели – девять, десять,

Одиннадцать, ети их всех, но тут

Двенадцать рыл апостолов явились

И все на одного, да, все на одного

Двенадцать месяцев, двенадцать иностранцев,

Счастливый рой, я был так возбужден,

Что не заметил следующих чисел,

А надо бы, но умоисступленье

Заворожило черного дрозда.

Да надо бы, бы надо, бы, бы надо,

Когда б не тот ли, кто там же еще?

Никто нигде никак не засветился,

Я потерял дорогу, красоту,

Земную жизнь прошел до половины

И в предпоследней трети опочил,

Чтоб силу инкарнации изведать,

И вот проснулся скунсом в колесе

С своею миской, ложкой и струею.

Ко мне порой приходят пионеры,

Шахтеры, проститутки, даже бомжи,

Доцент, два кандидата, академик,

Русалка, извлеченная из тины,

Кибальчиши, Плохиш, два Буратино…

Приходят зайцы с длинными ушами,

Слоны и рыси, я на них смотрю

Раскосыми и жадными очами,

Как гордый Буревестник или змей,

Потоками Иордана омытый,

Вблизи Крестителя с его желанной шайкой,

Да, медным тазом, коий угодил

На голову Отчизны величавой

И с ног свалил свирепого колосса,

Что назван был Империею Зла,

Иль просто импиреей, в час досуга

Меня ты, няня, от беды спасла

Попавшего между враждебных рас

И в Болдино, старушка, проводила,

И там я на закорках написал

Все лучшее, что мыслимо в природе.

Здесь я бродил по хвое, мху, по водам,

Как по суху, хотя был мокр от страха,

За судьбы Родины, меня здесь пристрелили

Сарданапал-злодей, о той дуэли

Я в небе вспоминаю… Нет, Ильич,

Не зря мы шли извилистой дорогой

И все мы не умрем, и гордый дух

Заводчика Морозова и Павла

Все ж в нас живет, как бренная свеча

В руке у обезьяны павиана.

Ужо тебе! Ужо тебе! Далила!

Вблизи Кремля московскими ночами

Я часто проходил, терзая ноги

О Мавзолей, где Штирлиц величаво

Годами охранял от мух святыню

И духов отгонял своею тростью,

О злачные притоны, о бараки,

Черемушки, омоновцев, солдатов,

О Керасиров, вылезших некстати

Из-под земли Вальпургиевой ночью

И о тебя Нерон Цезарионыч,

Источник столь свирепого пожара,

Что мне не по себе, скажу по чести.

И там, вдали от Новгородской Сечи,

Цепляя фалды Грозного царя,

Копеечку просил на пропитанье

И получил по жопе сапогом.

Да, было все, да было все, да, было,

И есть что вспоминать: о комсомоле,

Репейном морсе, сталинских ударах,

Брижжит Бардо, Кибелле многогрудой,

О поездах, грохочущих в пустыне

Своими буферами золотыми,

Стене Китайской, коей я дарил

Любимые напевы Шаалиня,

Ядра Кунфу, Конфуция, от плебса

Ядреной отделенного стеной.

Я не забыл, забыл ли я, я помню

Издательство, где я сточил всю жопу

Об эти стулья, гвозди и столы

Труды великих гадов и мерзавцев

По чести превзошедших Герострата

В своем маразме чистом и святом.

Я испытал, мне ли мечтать о лучшем?

Не мне, не вам, придут другие люди

И в ясности товарища узрят,

Который композитором от бога

Рожден в деревне Синей Ляпеги

Взрос как крапива, в город занесен

Монгольскою Ордою Чингиз Хана,

Чтоб, как Рязань, нас всех испепелить

Назло туземцам добрым из Борнео,

Мадагаскара, Чада и Шри Ланки

Я проклинаю напрочь эти бусы

Да Гаму и Колумба и Авось,

Который надругался над Юноной

И пысал супер-мощною струей.

Здесь обмелел мой разум и рассудок

Сгустился над землей, здесь я сточил,

Я говорил о том, две ягодицы,

И волчьей ягодой накормлен был сполна,

До основанья. Пиррову победу

Я одержал носком от сапога,

И Крошка Цахес был тому свидетель.

О нем я помню. Сплав благих народов,

Честнейший смертный, хулиган и вор,

Чья мудрость превзошла диван Гафиза,

Изгнанник, Дантовед и демагог.

Во дни сомнений тяжких и раздумий

Я б вырвал, если б мог, его язык

И сжег в костре далекой Саламанки.

Его друган – завзятый Вороненок,

Нахохлившись сидел на облучке

И карканьем тревожил птицу-тройку,

Изобретенье русского царя

Где три богатыря на Черномора

Идут веленьем русского народа

И пестуют Антихриста гузном.

Чекиста три: два добрых и немой

Встают пред оком ласковым Перуна,

Готовые на подвиг и на смерть.

И Крошка Цахес, уцелев случайно

В горниле испытаний и побед,

На отдых вызывает Вороненка,

И вдохновенно чадо двух народов,

Честнейший смертный, смотрит в небеса.

От Кнессета судьбою отделенный

Он здесь осел, и тихо угнездившись,

Пустив коренья в Северной Пальмире,

Он был одним из тех, кого люблю.

Он сеял только доброе, но втуне

Пошли его деянья всеблагие,

И проповедь похерена была

Все семьи одинаково счастливы,

Ну а в несчастье разница, ничтяк.

Так он бряцал пред нами фонарями

Вокруг двух глаз, их не могло быть больше.

Природа нас такими сотворила —

Уродами без страха и упрека,

Лишив навек достоинства и чести,

Но напоив божественной струей.

Да, он бряцал пред нами фонарями,

Бряцал и бряцал, бряцал и бряцал,

Пока ума бедняга не лишился,

Даря супруге толоконный лоб

С индийской мушкой посреди пустыни

Сократовского лбищи или лба.

За блуд с позором выгнанный пинками,

Он моросил слезами по притонам,

И дочерей свирепых проклинал,

И сыпал пепел на башку седую,

Где муторно торчали три сосны.

Он напоил послушливые стрелы

Нетрезвых шуток ядом самомненья

И проклинал Гоморру и Содом.

Все языки смешал он в Лукоморье,

Но башня не поднялась у него,

Поскольку средь зеркал одни Горгоны,

И кротостью не славятся они.

Как блудный сын бродил он по вселенной

И призывал на головы мерзавцев

Все беды, бури, стрелы и мечи,

Пока не обносившись, с голой жопой,

Он не осел в конторе на шесток.

Мир горний пробуждался по утрам

Своим Кукареку. Здесь я кончаю

Историю Ромео и Джульетты

Которые любили так друг друга

Что отошли в один и тот же день

Так пусть же, пусть же, пусть же Конь Троянский

Струю испустит над челом скитальца,

Сколь многоумным, столь и всеблагим.

Кончаю я пред Господом и вижу:

Гонимые сверкающей звездою,

Волхвы уже несут свои дары —

Бочонок рома, ладана и смирны

И десять пар колготок «Филодоро».

Нет виноватых! и слеза страдальца

Струится меж персей у Андромахи…

Я не могу! Прости, Кизил Троянский

И прочие бабцы, я ухожу

Под грозами и бедами Вселенной!

* * *

Когда бы лень меня не увлекала

В свои чертоги, шхеры и палаты,

Я был бы членом мощного Рот-Фронта

И делал на досуге шоколадки,

Купался б в молоке, сусле и пиве,

И был бы сыром на вершине голой

Вдали Сизифа злого с кирпичами.

Я бы воздал величию бесштанных

Борцов за правду, мытаря Матфея

Я б переплюнул на олимпиаде

В амфитеатре спаленной Помпеи,

Везувий многоротый проклиная.

Я б дал оценку всякой божьей страсти

И взвесил на весах дела людские.

Я был бы там, где жгли Джордано Бруно,

И мог быть птицей Феникс, коей Фридрих,

Великий сын немецкого народа

В свирепой битве обломал рога.

Иль вру, иль вру, иль вру —

Франциск Асизский

Нашептывал стихи Шехерезады,

Взопрев от многословья. Я б не был,

Кем быть хотел, и быть бы мог, кем не был!

Гетерою без страха и упрека,

Аспазией в разборках меж спартанцев

И бешеным Атиллой с головою

Размером с чан пивной, но Медный Всадник

Мне пересек абсциссу, ординату

И голову в Борнео потерял.

Он бродит по лесным холмам Кинтайра

Как Пол Маккартни, Леннона ища.

Я остаюсь собой, междоусобье

Меж пчелами благими проклинаю

И пью на брудершафт змеиный мед.

Я удаляюсь. Множась, словно слухи,

Мои раздумья погребли мой разум

Под пеплом Антарктиды, и пингвины

Благословенья просят у меня.

* * *

Быть пидором без страха и упрека

Не мой удел. Стремлюсь я в раже бранном

Под грозные твои, о Троя, стены,

Под этот ров и Дантовы спирали,

Где я надеюсь сотворить подкоп.

И мужеством свергая неприступность

Стать твердой лапой у Пяти Углов.

Уже вдали созвездья Андромеды

И Сириус и Солнце, все планеты,

Плывущие в бескрайний океан,

Заложник штиля, мрака, Кровью Марса

Я напоен. Все ближе, ближе, ближе

Твои бока нелепые, Земля.

Бильярдный шар, попавший в эту лузу

В потоке света я эфир взрезаю

Сплотившийся вкруг крупповским железом

И вот уж над похищенной Европой

Склонить крыла. Включаю тормоз, чтобы

Смочь разыскать в провинции Востока

То место, из-за коего сыр-бор,

Тот город, вкруг которого вся драка

Кипит как суп с костями агнеца.

Уже блестит надменный щит Гектора

Я отражаюсь в нем небритой рожей,

Желая поучаствовать в разделе

Чужих домов и прочего добра.

Войска истомлены отнюдь не блудом,

С цветами Рипербана, Монпарнаса

И чайной церемонией. Отнюдь!

Пустой желудок вкупе с вожделеньем

Всетщетно огрызает эти стены,

Не в силах подступиться. Льется дождь

Последних стрел и масло из лампады

Поместной Ярославны, смоль и ядра

Уже текут на голову мою.

Струятся вниз. Над силой тяготенья

Смеется тот, чьи бренные мгновенья

За пять минут вселенной сочтены.

Но замысел, созрев плодами ада

Из-под земли сегодня вырастает.

Войска уходят, оставляя хлам,

Костры и пики, но блестит победно

Схороненный в кустах Троянский конь

На тонких ножках лживое созданье,

Подарок черта глупости чужой

И никого. Из крепости высокой

Вылазит первым пьяный Чиполлино,

Поддерживая юных герцогинь.

Спартак выходит с детскою трещоткой,

Сицилии дитя, он так любим

Арийским плебсом, жадным до наживы,

И деревянный конь уже скрипит

Суставами, колеса напрягая,

Чтоб влезть в ворота, где его уж ждет

Омытая кухарками пивная.

Внутри коня порядок и покой

Все затаились, червяки в навозе

И ждут сигнала, закурить нельзя,

Не выдав хитрый план, над коим бились

Монтень и Маркс, Шилькгрубер и Эйнштейн.

Глаза слезятся камедью и медом.

Завернутые в старые трусы,

Мечи не брякнут о базальт обшивки,

Но Шатл взлетел. Ату его, ату!

Густее всех чернил, ночная мгла

Вокруг клубясь и пенясь, окрылила

Тугую дверь и скрипнула она.

Война, война, война, война, война!

Пусть глупый сон узнает силу фальши!

Пузатой Гаргамелле в тесном стойле

Покажет силу праздного ума!

Среди резни, костров, огня и взвивов,

Солдат, средь лестниц, не найдется места

Где бы гнездо свилось для тишины.

Так гордые ахейцы победили!

Так хитрость, мудрость наглая и злая

Разделала безумцев под орех!

Так был затоплен древний Геркуланум

Святой водицей Марсовой клоаки,

Так шум времен повертывая вспять,

Бог Марса показал себя опять!

* * *

О бедный Йорик! Череп из бумаги

Я так любил вращать, предполагая

Как все могло бы быть, как все стряслось,

Все изошло и все накрылось крышкой,

Как вышло все из Гоголевской длани

Из плащаницы, на которой Бог

Свой облик отпечатал и отлил.

Когда приходит черная суббота,

Двенадцати святошам вопреки,

В одиннадцать часов нисходит кто-то

По десяти ступеням у реки.

Обременен девятым легионом

Цезарион восьмой бросает в бой

И семеро следят над ним со стоном

Свечение планеты голубой

Пред ликом опрокинутой девятки

Оставшиеся пятеро бредут

И с собственной судьбой играют в прятки

У них в запасе несколько минут.

И троица над Тройственным союзом

Смеется двойне нерожденных льдин,

Но верен дому и вселенским узам

Корабль, что держит путь во мгле.

Один.