Читать книгу По ту сторону снега - Алексей Левшин - Страница 10

Ну что, беспризорник Петрарка?

Спросонья еще полгреха.

Сыра от признаний тетрадка.

Суха от рассвета рука.

Зима полушубком и чаркой

Лечила в пути жениха.

Случайно он с ней повстречался.

Припадок случился стиха.

О, Господи, значит, мы выжили!

О, небо, откуда ты выплыло?

В снегу вся Россия моя.

Вон церковь, а в церкви невеста.

Под руки берут – как чудесно!

Жених-то, выходит, что я.

На все есть душевная лепта.

Не ходит любовь налегке.

И что-то бессонница лепит,

Нащупавши в черновике.

Такую, такую же точно,

В оборках забот и потуг,

В сугробах затихших пророчеств,

Деревню вслепую и вслух.

На праздник. Ровесница, Муза!

Моя деревенька в ночи!

Во что превращаются узы?

В разводы, в вокзал, в недосып?

Однажды и мы соберемся.

И будет зима на дворе.

И только пространство вернется

Любить, договаривать, петь.

Соловьиной печали ясна причина.

Но застыла твердь возле самых дверей.

Не узнаешь правду о самых сирых

На земле населенной всей.

Большеглазое сердце родное, вещее

С розоватою трещиной не сладит никак.

Если бы знать, куда ведет эта трещина…

Замыты лица перегноем сумерек,

Тех винных, ласковых, тех в чем-то виноватых.

Не сведущих, чьи родственники умерли

За Охтинского моста шубой ватною.

Друзья мои! Мы слишком быстро выросли

Из дач оладьевых, из вязаных кольчуг.

Из вас из всех один лишь я чернилами

Все время балуюсь, поблажки не ищу.

Не знали мы, как пачкаются прозвища,

Как одуванчик выжелтив лицо.

Из вас из всех лишь я пустился в розыски

Моей страны. Со всех ее концов!

Я не имею права. Отнято внезапно

Иль от рождения, но я уже не враль!

Прошел февраль в чернильных теплых пятнах.

И сердце выбежало: Нет знакомых. Жаль!

Повествование – прием довольно скучный,

Зато петляющий, чтоб истину сберечь.

Я брошен в жизнь – и это тем и лучше,

Что в жизнь, что некогда извлечь из жизни речь.

И я готов учиться чистой речи,

Прямой у веточек и косвенной у птиц,

Чистописанью и чистосердечью,

Чистопроходству женских лиц.

Посредине, где лес – плачевня

И где простыни сушит простор,

Нащебетавшаяся привереда,

Ждет природа своих сестер.

Это тьма отдает на вырост

Нам оставшиеся две ветлы,

Превращая их ночью в сирот,

Ничего не постигших в любви.

Коридор обрастает веткой

И уже тяжелей дышать.

Хорошо, когда жирно, мелко

В ночь вщебетана благодать.

Больно стискивать руку – хужей: человека

А всего безобидней всю жизнь

Раскрывать, раскрывать до последнего вздоха

Рот, глаза и объятья всему, чем ты жив.

Мы с дедушкой часто гуляли вдоль кресел,

На темную зиму одетых в чехлы —

Сугробов в Таврическом. Мир мало весил

И, кажется, мы себя тихо вели.

С чего нам шуметь? Жизни два средоточья —

Я – что еще не, ну а дедушка – что уже все.

Как будто бы света длина здесь ходила в обносках ночи.

И пуншем, и бронзой, и теплым цукатом обложенный сон.

Мы позже узнали, что здесь в исчисленьи

Каком-то двадцатом Потемкин бывал,

Что он не любил страшно это строенье:

Подачку царицы – и с кресел чехлов не снимал.

Не надо желать лихолетья.

Фонтанка, как рифма, стара,

У Анны и Симеона

На службе давно не была.

Там дальше Литейный

И ей для чего-то нужна

Улица имени этого

Салтыкова и Щедрина.