Читать книгу Девятая рота - Алексей Макаров - Страница 7

Утром Лёньку поднял знакомый громогласный призыв, от которого невольно пришлось подскочить на койке.

– Рота-а-а! – возвещал призыв, громогласно несущийся по пустому коридору, отражаясь эхом от всех его выступов и закоулков. – Подъём!!! – Дальше следовали переборы общепринятых нюансов русско-татарского языка, которые заканчивались: – Господа инженера́ приглашаются на завтрак!

Тут же некоторые из этих самых «инженеро́в» выглянули в коридор и пожелали орущему всех благ в виде междометий и прочих восклицаний, перемежающихся воспоминаниями о многочисленных матерях:

– Да заткнись ты!.. Да чтоб тебя разорвало!.. Да чтоб у тебя треснуло!.. Да чтобы у тебя упало и никогда не поднялось!.. – Наверное, всё это имелось в виду о том радостном настроении, которое вселил в них дневальный.

Но вскоре в коридоре раздалось шарканье ног, из туалетов – звуки воды, сливаемой в унитазах, а из умывальной комнаты – громких струй воды, бьющихся о железные раковины умывальников.

Под воздействием таких знакомых звуков, никак не располагающих к продолжению сна, Лёнька поднялся, достал зубную пасту со щёткой, перекинул вафельное полотенце через плечо и двинулся в конец коридора, откуда неслись эти звуки.

Вернувшись в кубрик, он попытался поднять Лёху, но все его усилия оказались тщетными. Такого домкрата, который смог бы это сделать, ещё не изобрели.

Поняв бессмысленность своих действий, Лёнька с остатками одиннадцатой роты пошёл на завтрак.

Утренний лёгкий ветерок, дующий со стороны Амурского залива, прогонял остатки сна и подгонял редкие кучки курсантов, бредущих к столовой.

После завтрака, прихватив все необходимые для прохождения медкомиссии документы, Лёнька пошёл в третью общагу, на первом этаже которой располагалась санчасть.

Подойдя к приступкам медсанчасти, ему стало интересно, где же стоит общежитие, в котором ему, возможно, предстоит прожить не один год.

Он завернул за угол этого кирпичного пятиэтажного здания и поразился открывшемуся перед ним виду.

Здание общежития стояло на краю обрыва, идущего почти вертикально вниз, к берегу Амурского залива.

От крыльца первого подъезда до края обрыва было около двадцати метров. Край его порос высокой порослью сорняков, не уничтоженных курсантами по неизвестной причине, и поэтому был трудно различаем.

А за обрывом перед Лёнькой раскинулась во всей красе тёмно-голубая морская гладь залива, кое-где подёрнутая рябью слабого ветерка и вдалеке сливающаяся с землёй, в это раннее время покрытой утренней дымкой.

Лучи солнца за дом ещё не проникли, и утренняя прохлада, несмотря на конец июля, давала о себе знать, хотя синее безоблачное небо обещало сегодня знойный день.

Лёньке неожиданно захотелось бросить все дела, помчаться на пляж, просматривающийся с косогора далеко внизу, и броситься в манящие воды залива.

На пляже он разглядел пару притопленных барж, создающих небольшую бухточку для ялов и шлюпок, выставленных в линейку на берегу.

Лёнька вспомнил вчерашние рассказы Лёхи о ялах, о парусных соревнованиях на них между ротами, о расположенной где-то там, внизу, кочегарке, в которой курсантам-судомеханикам приходилось на первых двух курсах работать, чтобы поддерживать достойное тепло в общежитиях.

Насладившись красотами летнего утра, свежим воздухом, пропитанным морскими испарениями, Лёнька скинул с себя временное оцепенение и пошёл к входу в медсанчасть. Сегодня он должен был пройти медкомиссию.

Слева от входа в помещение медсанчасти расположилась регистратура, за столиком которой сидела девушка, наверное, недавно окончившая медучилище, а может быть, находящаяся в данный момент на практике.

Пристроившись в хвост очереди из пяти человек, Лёнька с интересом прислушивался к комплиментам, которые потоком лились в уши этой симпатичной девчушки, пытавшейся изобразить на своём лице строгость и беспристрастность.

Но, наверное, она уже привыкла к такому вниманию молодых, полных энергии парней, поэтому, постреливая глазками на любвеобильных ловеласов, быстро делала своё дело, забирая документы и выдавая медицинские карты.

Минут через десять подошла и Лёнькина очередь.

Девушка, имя которой уже стало известно пытливой аудитории, протянула руку и мелодичным голоском, чуть ли не как Алёнушка из известной сказки, прощебетала:

– Паспорт, направление и фотографию.

Лёнька весь этот набор заранее приготовил и вручил его девушке.

Та автоматически выхватила необходимые бумажки, но, прочитав их, в недоумении подняла на него глаза:

– Так вы что? Не абитуриент, что ли?

– Не-а, – отрицательно покрутил головой Лёнька, – курсант.

– Тогда я сейчас найду вашу карту, – и она попыталась встать со стула, но Лёнька тут же пояснил:

– Карты у меня нет, потому что я переводом сюда, на третий курс.

От его слов вокруг наступила тишина, и Лёнька даже ощутил на своём затылке прожигающие взгляды пары десятков парней, толпящихся за его спиной.

– И что мне с вами делать? – растерянно пролепетала девчушка.

– Не знаю, – пожал плечами Лёнька и пояснил: – Мне надо пройти медкомиссию для практики. Меня направляют на «Григорий Орджоникидзе», – для большей ясности и придания весомости своим словам, прибавил он.

– А-а-а! – уже радостно вырвалось у девушки. – Вы так бы и сказали, что на практику. Значит, вам нужна медкнижка. – Девчушка засуетилась, нашла карту, пустой бланк медкнижки и быстро заполнила их.

Протягивая Лёньке заполненную карту с медкнижкой, она вежливым голоском, не таким, как разговаривала с абитуриентами, а с пониженными нотками, чуть ли не пропела:

– Пожалуйста, проходите медкомиссию. Очерёдность на этом листочке, – и указала малюсеньким розовым пальчиком на листочек, прикреплённый к лицевой стороне карты. – Когда закончите с комиссией, не забудьте сдать карту. Я здесь буду до конца рабочего дня, а чтобы без очереди, просто позовите меня. Меня, кстати, Людмилой зовут, – уже тише добавила она. От такой откровенной смелости у Людмилы даже раскраснелись щёчки, отчего она стала выглядеть ещё милее.

Наклонившись к окошку как можно ниже, Лёнька тут же тихо пообещал:

– Обязательно, Людочка, не беспокойтесь. Всё сделаю, как вы просите. – И, бросив на зардевшую Людочку отработанный взгляд, покоривший не одно маленькое сердечко, добавил: – А меня, кстати, Леонидом зовут.

На что Людочка ответно прощебетала:

– А я знаю, – и, потупив глазки, пояснила: – Я же ваши документы читала…

– А-а, – понял её Лёнька. – Тогда до встречи, Людочка. Я обязательно загляну к вам, – пообещал ей Лёнька и с обворожительной улыбкой выдернул из пальчиков замершей Людочки предназначенные ему бумаги.

Разговор произошёл спонтанно, и, хоть Лёнька и старался говорить тихо, его слова всё равно оказались расслышаны окружающими парнями, и он даже получил одобрительный хлопок по спине, сопровождённый одобрительным возгласом:

– Во даёт курсант! На лету девчонку у всех отбил!

Но Лёнька не обратил внимания на комплименты в свой адрес. Он знал только одно – он должен сегодня обязательно закончить все дела с медкомиссией.

Перед каждым соревнованием ему приходилось проходить медкомиссию, и это происходило по несколько раз в год. Поэтому, несмотря на очерёдность, которая была указана на прикреплённом листе, он нашёл взглядом, в какой кабинет народу стояло поменьше, и двинулся туда. У тех кабинетов, где очереди оказывались длинными, он находил последнего и предупреждал, что будет за ним.

Таким образом через час листок с подписями всех врачей оказался заполненным, за исключением зубного.

Ещё полгода назад, перед соревнованиями на кубок Невского в Новгороде, его предупредили, чтобы он обязательно отремонтировал шестёрку справа, но он наплевательски отнёсся к этому совету. Тогда ему поставили на зуб временную пломбу. Через какое-то время она выпала, а времени, чтобы сходить в поликлинику, у Лёньки не было. Пищу из дырки он выковыривал, а зубы чистил. Но зуб разрушался с неимоверной быстротой, а тут навалились интенсивные тренировки, сопромат, теоретическая механика, физика, да ко всему прочему ещё и очередное увлечение местной красоткой, когорты которых заполоняли вечера танцев в училище.

В общем, с таким зубом он предстал перед стоматологом. Вернее, врачом оказалась женщина. Скорее всего, уже очень пожилая женщина, перевалившая за грань, отделяющую, в Лёнькином понимании, пожилую женщину от бабки.

Увидев перед собой то, что переваливало, в его понимании, уже и последнее определение, он подчинился волевому жесту представителя медицины и влез в стоматологическое кресло, от соприкосновения с которым все его члены одеревенели и пропал дар речи, настолько ему оказались «дороги» воспоминания, связанные с ним.

Застыв в полулежачей позе, он взглядом фиксировал все действия создания в белом халате.

Голову вершительницы его судьбы украшал белый колпак, из-под которого паклями торчали огрызки седых полос. Через толстые линзы очков в роговой оправе, водружённых на огромный орлиный нос, из-за которого при свежем ветре маленькая голова бедной врачихи наверняка кренилась бы градусов на двадцать, на Лёньку воззрились пытливые, во сто крат увеличенные линзами чёрные глаза. Скрипучий, пронзительный голос, вырвавшийся из-под маски, прикрывавшей рот врачихи, заставил Лёньку вздрогнуть:

– Вы что это, молодой человек, разлеглись тут? Или забыли, зачем пришли?

– Не-е, – испуганно пролепетал Лёнька.

– Тогда открывайте рот и не рассусоливайте, а то таких, как вы, у меня за дверями пруд пруди, – недовольно проскрипела врачиха.

Каждая нотка её голоса отдавалась в Лёнькиных ушах невероятным скрипом, который был сродни скрипу, идущему от заржавевших петель старой двери, усиленному мощными звуковыми колонками, поэтому Лёнька повторного приказа ждать не стал и как можно шире раззявил рот.

В руках врачихи звякнули какие-то железяки, которыми она беззастенчиво проникла в его раскрытый рот.

Железяки стучали по зубам, вызывая чуть ли не сотрясение мозга, а одна из них так вонзилась в повреждённый зуб и проникла в него, что от нестерпимой, моментально проникшей чуть ли не до мозга боли Лёнька сжался и непроизвольно охнул.

– Та-ак, – откуда-то издалека проскрипел голос врачихи, – всё понятно. Не следите за полостью рта, молодой человек. Поэтому зуб ваш вам придётся лечить. А это займёт дня три-четыре. А так как это попадёт на субботу и воскресенье, то уйдёт и вся неделя.

Услышав о такой перспективе, Лёнька непроизвольно выдал:

– Не-е! Я так не могу. Мне на практику надо.

Но скрипучий голос недоброй бабульки оказался неумолимым:

– А как вы хотели? Сначала надо положить мышьяк, потом удалить нерв и поставить временную пломбу, а потом, если всё пройдёт успешно, поставить постоянную.

– Не-не-не! – забормотал ошарашенный Лёнька и повторил: – Мне же на практику надо. Я не могу так долго…

– Ну, если на практику и срочно, то зуб надо удалять, – беспристрастно проскрипела врачиха.

– Удалять, – тут же решил Лёнька.

– Эх, молодёжь, молодёжь, не цените вы того, что вам природа-мать дала, а придёт время, ох и пожалеешь ты об этом решении! – Голос врачихи уже не казался таким скрипучим, а скорее всего, напоминал страдания матери, которая беспокоиться о своём сыне.

– Удалять, – упрямо кивнул Лёнька.

Он не хотел думать о каком-то будущем и что там потом могло когда-то случиться. Ему требовалось завтра быть на судне, где его ждала новая жизнь, о которой он так давно мечтал, бывая на рыбацких сейнерах, когда те приходили загруженные в порт, а их, курсантов, пригоняли участвовать в разгрузке трюмов.

– Ну что ж, – опять заскрипел голос врачихи. – Удалять так удалять. – Она наклонилась над столом, черкнула что-то в его медицинской карте и, захлопнув её, проскрипела: – Иди в шестой кабинет. Там с тобой разберутся. – При этом она, наверное, криво ухмыльнулась, но из-за маски, скрывающей половину её лица, Лёнька этого не разглядел.

Он поднялся из кресла и направился к выходу из кабинета, но от истошного вопля, неожиданно раздавшегося за его спиной:

– Следующий!!! – присел, и у него на затылке зашевелились волосы.

Прикрыв за собой дверь недоброго кабинета, Лёнька направился в сторону шестого кабинета. На удивление, очереди перед ним не было.

Лёнька, пару раз для приличия стукнув костяшками пальцев в дверь, приоткрыл её и поинтересовался:

– Можно?

Из-за белой ширмы, перегораживающей кабинет, выкатился мужичок, похожий на мячик, и промурлыкал:

– А почему бы и нельзя? Заходи, если пришёл, – и, остановившись, приветливо посмотрел на нового посетителя.

В середине кабинета стояло до боли знакомое кресло, из которого только что выбрался Лёнька, а полуоткрытые окна прикрывались светло-зелёными прозрачными шторами, дающими эффект прохлады. Вокруг царила атмосфера какой-то воздушности, ничем не напоминающей о том, что тут у живых людей выдирают зубы. Никаких инструментов и кровавых следов издевательств над несчастными жертвами в ближайшем окружении не наблюдалось. Первоначальная заторможенность, с которой Лёнька покинул смотровой кабинет, от благожелательного вида врача прошла, и он смело подошёл к нему.

Врач явился полной противоположностью тому, что только что видел Лёнька.

Им оказался невысокий полный мужичок в белом халате, который на нём чуть ли не лопался.

Круглое лицо украшали розовые щёчки скорее всего, напоминающие наливные яблочки, прикрывающие глазки врача, превратив их в щёлочки. Из них, даже несмотря на такой маленький размер, лилась доброта, а голос, как мурлыканье кота, так и притягивал к себе.

Очарованный чарами этого добрейшего создания, Лёнька, как тот мышонок из сказки, приблизился к стоматологу-хирургу.

– Так, так, так… И с чем это ты, радость моя, ко мне пожаловал? – мурлыкал врач.

Он протянул руку за карточкой, которую автоматически передал ему Лёнька, а когда прочитал то, что в ней написано, так же ласково и нараспев предложил мышонку, самостоятельно пришедшему в капкан:

– Ну что ж, хороший мой, устраивайся поудобнее, – и широким жестом указал на кресло, – и посмотрим мы твою шестёрочку.

Впервые Лёньке эту шестёрочку сверлили ещё в девять лет. И с тех пор с ней всё время что-то случалось. Постоянно приходилось её ремонтировать. От таких ремонтов и постоянных встреч с бормашиной у Лёньки выработался невольный страх перед грозным рокотом и сверлом, проникающим в глубь мозга. И поэтому перед дверью кабинета зубного врача у него в предвкушении предстоящих истязаний пропадала вся бравада, а оставалось только мерзкое чувство холодка где-то внизу живота.

Но сейчас, обольщённое видом добренького, милого дядечки, это мерзкое, липкое чувство у него пропало, и, удобно устроившись в кресле, подопытный мышонок смотрел на катающегося перед ним, как мячик, врача.

– Ну-ка, ротик открываем! – мурлыкал добрейший доктор, а когда Лёнька выполнил его так мило высказанную просьбу, продолжил милый разговор: – Так, так, так. Ну, всё понятненько, – чуть ли не пел врач, – так что зубик будем сейчас удалять. – И, как бы между делом, поинтересовался: – А как ты, дорогой мой, к новокаинчику относишься? Как переносишь его?

– Вроде бы нормально, – прикрыв рот, ответил Лёнька. – Два года назад операцию делали на щеке, так ничего, перенёс неплохо.

– Ну и отличненько! – чуть ли не радостно пропел врач. – Сейчас мы его тебе вколем, а там и зубик удалим. Так что ты, золотце моё, ничего и не почувствуешь. – От этих слов он радостно хихикнул и показал жестом Лёньке, как он это сделает. – Только вот так: раз – и всё, а потом пойдёшь и подпишешь свою медкомиссию. – Доктор широким жестом указал на входную дверь кабинета.

Вот тут в Лёнькину голову и начало закрадываться сомнение, что что-то тут не так и что уж больно мягко стелет этот кругленький зубодёр.

Но тот, не обращая внимания на застывшего пациента, отошёл от него к столику на колёсах, который выкатила из-за ширмы прятавшаяся там медсестра.

Доктор приоткрыл на нём простынку, достал из небольшого стерилизатора шприц и надел на его кончик иголку. Лёньке показалось, что игла была толщиной с карандаш и аж десяти сантиметров длиной. Доктор набрал в шприц из огромной ампулы какой-то прозрачной жидкости и с поднятым в одной руке шприцем подкатился к Лёньке.

Заглянув ему в глаза, он с удивлением в голосе пропел:

– Что такое? Что случилось? Чего это мы тут так распереживались? Чего это глазки такие серьёзные? Всё будет замечательно. – Улыбка не сходила с лица злодея. – Ни о чём не думаем, – по-прежнему ласково ворковал он, целясь остриём иглы Лёньке в рот, – а открываем ротик и ждём, когда всё онемеет. – И, наклонившись к подчинившемуся его приказу Лёньке, уже без всяких уговоров и припевок вонзил ему в челюсть иглу шприца, потом ещё раз и ещё несколько раз.

От первого укола Лёнька зажмурил глаза и вжался в кресло со страшной силой, от которой кресло даже застонало. После второго укола вжиматься уже было некуда, а третий он ощутил уже так, как будто кто-то где-то далеко-далеко скрёб по дереву.

От непреодолимого ужаса Лёнька больше глаз не открывал, а только слушал, что же происходит вокруг.

По шагам врача он понял, что тот отошёл от него и чем-то звякнул на столике, стоявшем от кресла шагах в трёх. Это означало, что доктор положил в железный лоток использованный шприц.

Через пару минут Лёнька услышал по-прежнему певучий голосок врача:

– Ну и как? Что-нибудь чувствуете?

Лёнька, по-прежнему не открывая глаз, пощупал пальцем щёку, а потом провёл языком по онемевшей челюсти.

– Не-а, – отрицательно покачал он головой, – всё онемело.

– Ну вот и отличненько, – вновь пропел врач, и Лёнька услышал, как к его креслу подъехал на скрипучих колёсах столик.

Затем на столике что-то вновь звякнуло, и прямо над своим лицом он услышал мягкий голосок врача:

– Ну а теперь открываем ротик и ждём-с… – уже без елейности в голосе закончил доктор.

Лёнька открыл рот, вытянулся в струну и непроизвольно изо всех сил вцепился в ручки кресла.

Это было как раз кстати, потому что в рот проникло что-то холодное, железное и крепко вцепилось в зуб.

Пения со стороны доктора он больше не слышал – только ощущал на своём лице его горячее дыхание и чувствовал, как тот принялся расшатывать зуб.

Неожиданно что-то хрустнуло, и врач непроизвольно выругался, но уже не певучим голоском:

– Етиво мать… – тут скороговоркой пошло перечисление каких-то матерей, название которых Лёнька был не в состоянии запомнить, да он и не смог бы этого сделать, потому что все мысли у него сосредоточились только на том месте, где беззастенчиво орудовал клещами беспощадный эскулап, – …в коляску, – закончил тираду врач. – Я так и думал, что он расколется. Стенки у него тонкие… – горячо пыхтел доктор при этих словах.

Глаза Лёнька по-прежнему не открывал, поэтому только слушал.

Тут доктор тяжело вздохнул и обратился к медсестре:

– Давай-ка, Люсенька, инструментик мне. Попробуем корешочки выковырнуть, а то они куда-то там глубоко задевались.

От такого известия Лёнька ещё крепче зажмурил глаза и глубже вдавился в кресло, чуть ли не слившись с ним в единое целое.

Процесс не заставил себя долго ждать.

Что-то плоское железное проникло в район выдираемого зуба, а от последующего за этим удара голова Лёньки сотряслась, как пустой глиняный горшок.

Сколько этих ударов произошло, он уже сосчитать не мог, потому что все силы и всё сознание посвятил тому, чтобы только удержаться в кресле и чтобы голова не оторвалась от плеч.

Чем доктор бил там по зубу, Лёнька не видел. Он только ощущал жаркое дыхание эскулапа, сопровождавшее каждый удар, и его уже не певучие междометия, которые, скорее всего, подходили бы грузчикам торгового порта, а не к кругленькому мягкому доктору, словно сошедшему с картинки детской книжки о докторе Айболите.

В промежутках между ударами и беззастенчивым ковырянием в челюсти слышались только удовлетворённые возгласы «добрейшего» доктора.

– А-а-а, вот ты где, гад ползучий, запрятался! А я тебя оттуда вытащил. Во! Смотри, Люсенька, какой корешочек мы достали! – И после каждого такого возгласа слышался звонкий стук чего-то падающего в железный лоток.

Силы уже покидали Лёньку, когда он услышал обнадёживающее:

– Ну вот и всё, – сопровождённое довольным саркастическим смешком. – И не с такими мы тут справлялись…

Поняв, что экзекуция подошла к концу, Лёнька расслабил кисти рук, которыми вцепился в подлокотники кресла, и попытался открыть глаза.

Они разлепились, но были заполнены слезами, и Лёнька ничего вокруг не видел. Заметив, что пациент открывает глаза, молчавшая всё это время Люсенька промокнула их мягким тампоном.

Увидев, что клиент уже может соображать, доктор хлопнул Лёньку по плечу.

– Ну вот, а ты боялась, а тут даже юбка не помялась! – с ехидным смешком добавил он при этом.

Лёнька тут же вспомнил, что где-то уже слышал эту фразу, произнесённую примерно при таких же обстоятельствах. Но ему сейчас было не до того. Сил хватило лишь на то, чтобы пошевелить онемевшей челюстью.

– Ты там осторожнее, – предупредил его доктор, – тампон не выплюни. – И тут же добавил: – А вообще-то ты молодец. Даже не пикнул. Некоторые воют тут и орут, даже несмотря на наркоз. А ты ничего. Ну ладно, чего разлёгся? Давай вставай, – уже бодро, без елейности в голосе добавил он. – Будем надеяться, что всё у тебя будет хорошо. Я тебе тут полоскалку дам, так ты раз пять в день обязательно полощи ранку, а то инфекция может попасть. – И уже, скорее всего, для себя, посетовал: – Ну и корни ты там отрастил! Я их еле выковырял. Редко такое встречается. А зубик оказался слабоват, вот и треснул в щипцах. – Он цыкнул краешком губы и, увидев, что Лёнька вылез из кресла, передал ему карточку с медкнижкой.

– Иди в смотровой, скажи Маргарите Павловне, что всё нормально, и дуй на заключение. Сегодня с тобой всё. – И приказал медсестре: – Люсенька, дай ему там пузырёк, пусть полощет ранку. – И вновь обратился к ничего не соображающему Лёньке: – Не забудь! Пять раз в день – и после каждого приёма пищи.

Лёнька ощутил в руках прохладу бутылки и, развернувшись, покинул кабинет.

В коридоре стояла прежняя суета, как будто ничего особенного не произошло. Не было ни долота, ни киянки, ни долбёжки – ничего…

Присев на подвернувшееся кресло, Лёнька постарался скинуть с себя усталость, неожиданно навалившуюся на него, а когда пришёл в себя, то отметился в смотровом кабинете, что-то отвечал председателю комиссии и, проходя мимо регистратуры, даже не обратил внимания, находится там Людочка или нет.

Он не шёл, а автоматически перебирал конечностями только с одной мыслью – добраться до кровати и уснуть.

В каком-то тумане он добрался до вожделенной койки и рухнул на неё, моментально провалившись в сон.