Читать книгу Георгий Ярцев. Я плоть от плоти спартаковец - Алексей Матвеев - Страница 21

Рассказ о команде ветеранов был бы неполным, если не поведать о знаменитых коллегах еще по сборной СССР, с которыми мне в свое время посчастливилось общаться. В какой-то момент позвонили, позвали: «Поедешь?» – «Конечно, поеду!» Это время вспоминаю с особой теплотой, любовью. И когда говорю о командах ветеранов, то имею в виду, что само присутствие в них давало возможность продлить футбольную молодость. Ездить по городам, общаться с болельщиками. Порой за 10 дней могли сыграть больше десятка матчей.

В советское время матчи за ветеранов – это и весьма приличный заработок. К тому же приглашения в сборную Союза ждали с нетерпением, и с немалым, кстати, волнением. Туда не брали всех подряд и кого попало. Могли и вовсе не позвать. Потому что сборную олицетворяли легендарные личности – Эдуард Анатольевич Стрельцов, Альберт Алексеевич Шестернев, Игорь Александрович Нетто, Валентин Борисович Бубукин, Валерий Иванович Воронин… Они были вне конкуренции. Приглашались футболисты, способные еще играть, сопротивляться, а не отбывать номер. А противостояли нам порой мастера команд первой лиги советского чемпионата, уровень приличный. И выбирать соперников нам не приходилось, скажем, послабее, более возрастных. Нет, бились едва ли не со всеми подряд, невзирая подчас на внушительную разницу в возрасте.

Казахстан. Сыграли матч в одном городе, следующий – в соседнем поселке. Все время непременный атрибут таких мероприятий – банкеты, затем могли ночь напролет играть в карты. Отсыпались днем, вечером – снова футбол. В советской глубинке острее понимал, с какими великими людьми вместе выхожу на поле. По любви народной выше всех был, конечно, Стрельцов. Потом – Гиля Хусаинов. Салиховича очень любили. Нетто просто обожали. Он, кстати, дольше всех играл. В какие-то поездки отправлялся с нами и Лев Иванович Яшин, он, правда, не выходил на газон, чаще возглавлял делегации ветеранов.

И там же, в Казахстане, после серии весьма непростых матчей с местными командами, часть ветеранов, видимо, так устала, что осталась отдохнуть в гостинице. Подъезжаем к гостинице, в которой тогда жили, выходим из автобуса. А болельщики-то скандируют, в надежде пообщаться с легендами футбола, может быть, взять автограф: «Эдик, Эдик! Гиля, Гиля!» Они-то как раз остались в номерах. И футбольный фанат, уже в возрасте, в отчаянии бросил: «Опять одну пьянь привезли…»

В этих поездках как раз и зародилась дружба с Эдуардом Анатольевичем Стрельцовым. Начало перестройки в стране, все бурлило, мы, ветераны, буквально нарасхват. Конечно, мне довелось видеть потрясающую игру Стрельцова. Но где-то понимал, что так играть не смогу. Моим кумиром был, пожалуй, Игорь Леонидович Численко. Не исключаю, моя манера, возможно, напомнила тому же Константину Ивановичу Бескову игру любимца публики Численко. Потому, вероятно, Бесков и позвал меня в «Спартак», хотя это лишь предположение.

Отношения со Стрельцовым завязались с первой же встречи. А познакомились в метро. Гриша Янец шел мне навстречу, а с ним какой-то такой мужик, вроде как совсем незнакомый. Я, признаться, сначала и не узнал. В МГУ ехали – играть со студентами. Поворачивается, протягивает руку: «Эдик». Только по имени я его никогда не называл, лишь уважительно – Анатольич. Позднее супруга Анатольича – Рая всегда звонила, спрашивала: «Жор, ты едешь на игру? А то я его одного не пущу». Уже во время первого матча в связке со Стрельцовым в МГУ я и почувствовал, какой это всенародный любимец! Его готовы были на руках носить.

Мне очень не нравятся рассказы подчас случайных людей о якобы каких-то загулах и пьяных дебошах Стрельцова. Я неизменно видел Анатольевича абсолютно трезвым, причем в разных ситуациях и в общении с разными людьми. Он спокойно, здраво комментировал эпизоды футбольных матчей, вспоминал моменты своей личной жизни, в том числе лагерной. На редкость интересно слушать, когда Стрельцов размышлял. Он мог, например, сказать о Федоре Черенкове: «Ну, это игрок!» Понятно, из его уст – высшая похвала. Кстати, от великих мастеров прошлого никогда не слышал резко отрицательных оценок, хулы в адрес действующих игроков. Если и была критика, то весьма доброжелательная.

Сделаю лирическое отступление. Вспомнилось отрывочное общение с Валерием Ивановичем Ворониным. В бытность мою игроком «Спартака» Валерий Иванович жил, представьте, на нашей базе в Тарасовке. Можно сказать, его приютил Константин Иванович. Любовь Бескова к Воронину была серьезной, глубокой. Великий торпедовский полузащитник жил в Тарасовке и в 77-м, и в 78-м. Пока не «сорвался» и не уехал. Хотя его, разумеется, никто не прогонял, напротив, с ним буквально все носились, холили, лелеяли. Он иногда даже выходил с нами потренироваться. Много чего интересного, познавательного рассказал. Его исповеди во многом заставили несколько иначе взглянуть на себя, оценить свои возможности, в чем-то изменить отношение к футболу.

В памяти наш со Стрельцовым вояж на винный завод в Молдавии. Директор долго водил нас по подвалам, интересно! Рассказал, что какой-то там миллионер заграничный собирался приобрести бутылку уникального вина аж за 20 тысяч долларов. Рассказывает, а сам все ближе к Анатольевичу придвигается. И тут открытым текстом говорит: «Но мы эту бутылку только Эдуарду Анатольевичу подарим». Вот такая любовь безбрежная к Стрельцову. У всех.

Великий игрок не кичился славой, не выставлялся. Никогда не требовал и даже не просил особого для себя положения. Он был действительно особенным, когда надевал майку, выходил на поле. Стрельцову достаточно пяточкой сыграть, и все, образно говоря, можно уходить. Публика только этого и ждала.

Очень интересно было приезжать за ним домой, когда мы вместе отправлялись на тот или иной матч. Это целый ритуал. Прихожу к Стрельцову домой, Анатольич говорит: «Рай, Жора любит зефир, дай ему зефирчику с чаем, я начну одеваться». Вот говорят – большой ребенок, это в полной мере относилось к Стрельцову. Рая вокруг него всегда хлопотала. Эдуард Анатольевич перед выездом из дома один пиджак примерял, другой, пока не остановит свой выбор на чем-то. Но был всегда естественным даже в этих обычных житейских мелочах. К слову, мог резко и одернуть кого-то, если человек, по его ощущениям, сильно в панибратство впадал. Но это редкость из разряда тех, когда собеседник уж очень докучал ему.

Стрельцов отнюдь не себялюбец, не эгоист, углубленный исключительно в свои проблемы. Всегда живо интересовался, как дела в моей семье, как складываются отношения с женой, что с детьми и так далее. У Анатольича, в свою очередь, подрастал сын – Игорь, он уже выбирал себе будущую профессию. Кстати, с Игорем до сих пор хорошие, доверительные отношения.

Знаете, с Эдуардом Анатольевичем можно было сидеть часа два у телевизора, молчать. И, представьте, не скучно. Такой на удивление интересный, самодостаточный человек.

То, что он попал в Зиловскую больницу, я узнал от его супруги – Раи. Когда навестил его там, вроде как Анатольич неплохо себя чувствовал. Правда, лечащий врач сообщил, что Стрельцов – онкологический пациент. И вскоре его перевели в клинику на Каширке.

А потом он позвонил сам: «Приезжай, я дома». У Стрельцовых застолье. Тихонько выбрались с ним на кухню, поговорить. В основном на отвлеченные темы общались, о болезни, состоянии здоровья – ни слова. Анатольевич, как обычно, интересовался: куда ездили, с кем играли. Что тогда приятно удивило? Его воля. Курильщик со стажем бросил-таки курить. И вдруг он говорит: «Мне завтра возвращаться в клинику. Ехать очень не хочется». Рае я сказал: «Не волнуйся, сам его отвезу».

Утром мы поехали на Каширку. Проводил до входа, он даже мне рукой помахал – на прощание. В берете был, так и стоит эта картина перед глазами. И больше живым его не видел… Не успел даже по телефону с ним поговорить – почему-то о кончине Стрельцова сообщили даже раньше времени, как выяснилось.

На похороны очень много народу пришло. Особенно остро воспринималась кончина еще и потому, что великий игрок и замечательный человек ушел из жизни, можно сказать, в расцвете сил. Умер, как сейчас помню, 22 июля, а день рождения сутками раньше. В душе после смерти Стрельцова долго опустошение царило. Никак не мог примириться с мыслью, что нет его.