Читать книгу Агасфер - Алексей Михайлович Дербенёв - Страница 2

Егор Нехотин был молодым человеком с отличным образованием, хоть и от 10 часов сна, как Декарт, не отказывался. Обладал отвратительным чувством юмора с положительной стороны, которое выделялось гротескными вставками о смерти и терактах. Его безмерно возбуждали мысли о верхе сквернословия. До описанных событий старался казаться душой любой компании, хотя был готов харкать в лицо каждому из своих друзей.

Был рождён за 19 лет до нынешних событий совершенно случайно студенткой мехмата после пьянки в общаге, поэтому рос без отца. Несмотря на продолжение отношений с мужчинами, мать потакала ему во всех стремлениях, красила ему волосы, терпела унижения в свой адрес и закрывала глаза на подростковый алкоголизм, из–за чего стал его нрав жалок и несуров. Мать, Елизавету Михайловну, он бросил одну, переехав жить в квартиру с девушкой.

Елизавета завела себе очередного любовника кавказской национальности, с которым отлично общалась, тем более, она привыкла распознавать акцент, потому что это работала с иностранными студентами. Женщина долгое время была действительно крепкая и готовая надавить на свою судьбу, но только не на сына: хорошо закончила университет и попала в бухгалтерию, со знаниями языков ей легко оказалось продвинуться по карьере и занять это место. Сына она особо не воспитывала и больше ему потакала, чем уделяла время – самая фатальная стратегия из возможных в воспитании.

Деньги приносила и она отправляла их Егорке, но тут, как пиявка, присосался этот любовник, из–за чего она, желая угодить всем сразу, стала отправлять ему меньше денег. Егорка не растерялся, приехал, устроил скандал, получил в поддых от любовника, который выгонял его из квартиры. Напоследок он умудрился плюнуть в лицо матери со словами: обменяла свою кровинку, как ты меня называла, на какую-то обезьяну. Долго же она страдала, билась в конвульсиях, что и любовнику это стало надоедать. Чтобы удержать его, она стала заниматься сексом, подчас забывая надеть защитные средства, и вскоре снова забеременела. Радости сколько было: тут она с отцом – осознанная женщина, готовая дать ребёнку необходимое, – так и ещё молодость вспомнит, ведь полжизни уже как-никак прошло.

Недолго это длилось, к сожалению. Кавказский любовник ни с того ни с сего куда-то испарился, не оставив ни следов, ни намёков, ведь его тоже можно было понять: последние месяцы его удерживали уже только половые отношения, которые, впадая в сражения с меланхолией его женщины, все же кое–как перевешивали, но, делая нечто с частой регулярностью, рано или поздно это надоедает, а удовольствие не просто падает – оно в неведомый момент стирается настолько, будто его никогда и не было. Ещё ожидается приплод, безусловно важный и тяжкий момент для мужчины. Тут совсем нет времени до тугодумства и игр в надежды, вот он её покинул. Хочется отметить, что указание о нации партнёра здесь не играет никакой роли, кроме биографической.

Егорка не поддержал мать. Нехотя заехал к ней один раз на диалог, в котором до ужаса был груб и чёрств, а новость о братике привела его в то остервенело-маниакальное состояние, какое бывает у людей-собственников, когда они теряют свою игрушку. Он скоропалительно разыгрался и стал крыть маму благим матом. Безусловно, напрочь отказался съезжаться, потому что она, оказывается, до этого предала его наличием личной жизни, и он не может ей позволить манипулировать им дальше. Казалось бы, странные обвинения. В чем заключались манипуляции, столько выводившие молодого человека? Они заключались в давлении на жалость своим положением: тем, что она обременена и ей, следовательно, необходима его помощь.

В этот раз он не плюнул ей в лицо, но в душу-то, можно сказать, с размахом. Она, терзаемая одиночеством и нервными срывами, случайно поскользнулась в нашу живописную русскую зиму и приземлилась на бетонную ступень – выкидыш произошёл мгновенно. Еле откачали в больнице. Сын соблаговолил – именно это слово – навестить один раз. Все равно был бойкий и прыткий в агрессии, не стесняясь моральных норм, заявил о том, что пришёл из какой-то внутренней обязанности и чтобы у неё не было возможности демонизировать его в глазах других. В конце, стиснув зубы, бросил пакет на кушетку после объяснения и стремительно убежал к друзьям заниматься чем-то.

Через несколько месяцев мать прогуливалась по парку, умалишённая и грязная, с глазами красными от слез, вся печальная и драматичная. Незадолго уволилась из института и стала малоуспешным репетитором испанского, который выучила от студентов. Она умела свободно говорить, но подготавливать к экзаменам не слишком удавалось, поэтому карьера шла кое–как.

Один раз идёт по улице-проспекту среди тополей и видит свою кровиночку, последние деньги которому отправляет до сих пор, а он кидает обеспокоенный взор на неё, чуть после ускоряет шаг, плюёт на землю сигаретой и резко сворачивает в подворотню, словно в шпионских триллерах. Елизавета Михайловна беспокойно бросается за ним, неумело перебирая ноги, спотыкаясь сама о себя, – не поймала. Собралась наша горе-мать в сельхоз магазин, взяла верёвку, во время покупки которой кассирка, толстая взъерошенная женщина лет 40, монотонно-значно посмотрела на неё, далее прогулялась до банкомата, сняла все деньги с карты и потерянно добрела до дома, давящей коробки-улучшенки.

Пришла домой и прямо в коридоре, будто ушибленная по голове, рухнула пол, стала выть, утробно кричать и биться в истерике – заёрзала ковёр, параболически отбросив пакет в пространство. Приняла позу эмбриона и спустя тридцать минут, несмотря на свои же вопли, вырубилась прямо до утра. Лежала между шкафом и комодом, а сверху – люстра с паутиной. Давно не убирала , а, с другой стороны, зачем? Зачем убирать, если на доме, в котором она живет, кто-то краску с крыши сбросил и испачкал стену черными кляксами. Убирают с целью, а тут цели нет.

Встала, умылась, выдавила остатки косметических кремов, накрасилась, закапалась визином, посыпала муку на волосы для объёма и пошла в парк, предварительно купив вкусняшек в ресторане, там, в глубине среди клёнов и всяких зарослей, сожгла тетрадку, деньги , телефон, верёвку, все фотографии и альбомы с Егором. Спасение от радикальных решений – радикальные изменения.

Придя домой, с каменным лицом остервенело раскромсала ноутбук о стенку и принялась аппетитно обедать, что жир все губы покрывал. После с улыбкой на лице села на диван с “Камерой обскура” Набокова, поняла, как это напоминает “Невыносимую легкость бытия” Кундеры и бросила читать – предпочла чинно расхаживать по полупустой квартире и вдруг припомнила о ящичке со сбережениями на чёрный день. Умалишённо стала его искать и там, в шкатулочке из–под косметики, сверху лежала фотография дедушки и бабушки Егорки с ним же на руках, миловидный румяный мальчик с недовесом и щенячьими глазками, а глубже под первым признанием в любви лежал носочек, который изначально был большим ему, а сейчас, наверное, пришёлся бы как раз только к большому пальцу. Денег нашлось около 25 тысяч рублей разными купюрами.

Бабушка и дедушка Егора были авантюристами, после падения железного занавеса стали прыгать из страны в страну. Собственно, сами они познакомились ещё в советской университетской организации, которая отправляла на экспедиции с дипломированными географами на Алтай или на Урал. Сдружились два одиночества на почве любви к природе, к трепету перед великой Сибирью. С полусчастливой улыбкой вспоминает истории матери Елизавета Михайловна, но последующие мысли всё-таки вызывают слезу: под прыгающей лавиной в Альпах оказалась погребена машина её родителей и тяжко было даже мыслить, сколько должны были они там задыхаться. Хотя для впечатлительных читателей желаю пояснить, что, хоть и снег, тающий в руке, бесспорно лёгкий, но его залежавшийся вариант с водой может достигать более полтонны на кубометр, то есть более 10 раз плотности обычного снега. Будем честны для себя, её родителей, скорее всего, ударило сначала волной, а потом резко придавило. Должно быть, умерли быстро. Это произошло буквально через год-два после рождения Егорки.

Озадаченно потрепала на пальце маленький носочек, умылась от новых слез, но не припадочных, после уже скромнее накрасилась и открыла письмо к первой любви. Дело было в контексте, шёл конец девятого класса и парень её сердца собирался переходить в техникум, можно понять, нрав его был хамоват и резок, не ценитель высокого, не то что мягкий, блаженный, отец Лизаветы, который ей не раз говорил, что чёрствый тёртый калач можно замочить в молоке и он станет мягким, сладость к нему вернётся и вкус будет намного лучше. Она верила этому нравоучению и решила написать письмо, добавив под него стих Парнок:

Скажу ли вам: я вас люблю?

Нет, ваше сердце слишком зорко.

Ужель его я утолю

Любовною скороговоркой?

Не слово,– то, что перед ним:

Молчание минуты каждой,

Томи томленьем нас одним,

Единой нас измучай жаждой.

Увы, как сладостные «да»,

Как все «люблю вас» будут слабы,

Мой несравненный друг,

Когда скажу я, что сказать могла бы.

П., я не знаю, могу ли я что-то сказать, замечаешь ли ты меня, сидящей на первой парте, когда ты даже иногда не приходишь ни на какие уроки. Если ты есть, то неизменно за последней партой, я тебе передаю ответы. Помнишь, такую рыжую девочку с зелёными глазами, на математике решила уравнение за тебя? Это была я. Тяжко, тяжко думать, понимаешь ли ты меня или вообще хочешь понимать? Я люблю тебя уже давно и планировала жить без ответа, продолжать молчать готова я. Но вдруг узнала от Коли, что ты уходишь и не смогла более терпеть. Это агония, как ожидание смерти. Твои шутки, издевательства, заигрывания со всеми девочками в классе и со мной, как я буду без них! Я хотела сказать, готов ли ты воспринять, я сердечно люблю тебя, убиваюсь, упиваюсь своей ничтожностью, но ещё крепче люблю. Подойдёшь ко мне завтра, поговорим, обсудим, что дальше будем делать?

Прости, что трогала твой портфель, по-другому бы не оставила это послание.

Слезы не проступили, легко кольнуло в сердце: П. так и не подошёл, регулярно отшучивался и, как водится, шутки быстро доходили. Сама Лиза, будучи скромной и податливой, не подходила, не позволяла себе в вторгаться в его личное пространство. Ничего, зато от любви нашла микстуру – учиться и ещё раз учиться. Замечательно сдала экзамены и поступила в университет, где смогла свободно выдохнуть, где мгновенно сменила образ девочки-паеньки на нечто резко-неформальное, игривое и соблазнительное. В ходе экспериментов с поведением и отношениями нагуляла себе Егорку незнамо с кем. Точно не помнит ночи, когда её пизда была оплодотворена, но отчётливо помнит, как узнала о беременности.

Руки начали трястись, новое воспоминание о сыне вонзилось в сердце клином. Она взяла фотокарточку с родителями и с ним. Пристально стала рассматривать: мальчик с еле розовыми щёчками в голубеньком костюмчике, личико недоверчивое, любознательно скуксившиеся, как бы спрашивая: и это – мир, в котором я буду жить, – ободранные гаражи, бетонные гробы, пыльные бордюры, тусклая трава и людишки, как в улие, живут в рутине? У него белые носочки и нежно-голубая шапочка. Дедушка и бабушка угадали с размером и взяли маленькие, а мать заранее оплошала, не угадала, что будет недоношенный, поэтому чувство вины до сих портерзает. Может, её предательство началось с носочков? Неизвестно, мыслил ли младенец что-то в тот момент, но лицо его было со знаком.

Снова стала теребить носочки, играет с ними, туда-сюда, пальчик просунет и высунет нагретый, как омерзительно давит меланхолия от всего этого. Знаете, хандра может быть такой напористой, что всё окружающие расплывается, выдавливаемое и движимое невероятным по мощи страданием – тут этот случай. Она срывается к нагретой плойке и истерично закручивает локоны, иногда с такой ненавистью к себе, что выдирает волосы с корнями. Неожиданно для себя метает плойку в раковину и навзрыд воет, театрально топая ногами, подбирает её и прикладывает к лицу – кричит пуще всего. Ожог, должно быть, воспалится. Выбегает в комнату, снова покидает её и идёт в туалет, где использует его по назначению, возвращается в ванную и тащит за провод закручивалку, подставляет стул к люстре… дёргает её – крепкая… определённо выдержит…обвивает вокруг шеи, словно шарф, становится на стул, закрепляет за ствол люстры, прыгает и…

Висит с минуту, рухнула на пол, разбила коленки и порвала колготки – развязалось всё к черту. Елизавету Михайловну сильно тошнит на пол. Она закашливается, выворачивая кишечник, а через минут 5 приходит в себя, ложится на пол в позу эмбриона, пыжится и плачет на полу. Новая истерика: ногами дрыгает, о диван бьёт, снова так же неожиданно засыпает.

Чудное утро! Тёплые, яркие лучики солнышка запрыгивают сквозь открытые шторки, играя тенями на полу, игриво ласкают тело, глазки плавно открываются и нежный сон, хитрая игра подсознания, завершается, то ли не божественное творение нового дня, то ли не нега чистейшего бытия, кустики на подоконнике не обделены вниманием солнечных зайчиков, прыг да скок с горшка на вершок, где сочный бутон зреет аль китайская раз лепестки греет. Аль свет, аль заря сопровождают истому каждого прижитого дня!

Елизавета Михайловна встаёт, ах, бедолага, вся ведь в блевоте измазалась, видать, в ночку буйную ворочалась, бесом в пятку щекотаемая! Очи-изумруды протирает: сначала десницей и обязательно закрепит щуйцей. Длани в раменах Богом посланы, чтоб мы волею своей глаза, готовясь к утренним свершениям, протирали для зрения до деталей дотошного. Для благого дня подъять необходимо длани ввысь, Бога и Ярило оповестить о новом житии. Ох-да, ой-да, в сколь теремов, где покамест Бога нет, глядит солнышко и к жизни мотивирует! Покуда все мы тут не помрём, покуда ланиты не засохнут в землице могильной, какожде корочка хлеба на шкалике, будем хулить себя, сквернословить на судьбу аль скудный скарб, никуда не глядючи, коль поп, коль раб, коль волк, коль волхв, одержимы будем, мытарством захваченные, словно взвихренные в веретене, а толку-то в прелести такого бытия? Быти иль не быти? Бывало быть.

Лизавета Михайловна взяла меньшую из купюр, которые остались в коробке, купила сигареты, размеренно пришла домой, включила конфорки на максимум, ожидая того, как комната наполнится газом. На самом деле, она купила сигареты. Поставила чашку, в которую предполагалось стряхивать пепел, чтобы после взрыва никто бы не мыслил о расширенном самоубийстве, кроме Егорки, который знает, что его мать не курит и не начала бы из–за астмы при любых обстоятельствах. Минут через 20 зажигается спичка, не поднесённая к сигарете. Вызывает сильный взрыв: один подъезд выглядит, будто пораженный пикой огня вниз… эти ничтожные развалины, каркас дома. Скоро установили причину. Утечка газа и взрыв из–за курения – столь частая причина.

На Егора это сильно подействовало: человек он был неглупый и сразу догадался, что именно так некстати произошло в утро.