Читать книгу Прерыватель. Все части - Алексей Николаевич Загуляев, Алексей Загуляев - Страница 14

Картина случившегося в Подковах в 1983-ем приобретала всё более понятные очертания.

Итак, вечером 18-го июня на озере в Глыбах что-то падает. По одной из версий – вертолёт. В любом случае это что-то большое, такое, что могло бы привлечь внимание рабочих в карьере. Всей бригадой рабочие, не раздумывая, бросаются к озеру. И действительно обнаруживают там некий объект. Если бы это был вертолёт, в котором, как утверждал Гарин, выжили все, кроме пилота, то вряд ли у рабочих имелась возможность снова вернуться в карьер и пригнать к озеру экскаватор. Если и был вертолёт, то появился он там позже, чем то явление в небе, которое увидели рабочие. При помощи техники упавший объект они извлекают из озера, а чуть позже (внутри объекта?) обнаруживают и некий предмет (часы?), из-за которого и развёртываются все последующие события. Потом происходит взрыв, который в Подковах многие слышали, но связывали всегда с происшествием на карьере. Опять же, если допустить, что взорвался в это время вертолёт, то никто бы внутри него не выжил. Ведь погибли даже те люди, которые находились на берегу. Кроме, разумеется, Николая. Как ему удалось выжить – вопрос неясный, но просто нужно принять это как факт. Козырев добирается утром до почты и прячет таинственный предмет, единственным обладателем которого теперь является, в своей ячейке. Затем возвращается на карьер. То состояние, в котором обнаружил его Гарин, вполне объяснимо. Шок, в котором он до этого пребывал и мог совершать какие-то простые механические действия, прошёл, и только теперь его обуяли страх и паника. Потом появляется Ракитов, прибывший с группой военных к месту крушения неопознанного объекта. Поскольку, как теперь известно, Ракитов возглавлял отдел, изучающий НЛО, то нельзя исключать того, что с неба в Глыбах упал космический аппарат. Был он земного или внеземного происхождения – этого однозначно утверждать пока невозможно. И более того, выходит, что Ракитов заранее знал, чего именно необходимо искать. Не обнаружив этого на месте крушения у озера, он с пристрастием допрашивает Николая. Тот не выдерживает пыток и рассказывает о спрятанном в депозитарии предмете. Говорит код, передаёт ключ от ячейки. Ракитов настолько взбешён и беспринципен, что отрубает Николаю палец и уезжает в Подковы. Каким-то чудом Николаю удаётся освободиться от наручников (возможно, отсутствующий большой палец позволяет это сделать) и, овладев оружием, отправляется на почту вслед за Ракитовым. Там между ними завязывается перестрелка, в результате которой оба они оказываются ранены. Николай – смертельно. Ракитов – тяжело. Ксения, мать Марины, первой оказывается в комнате выдачи и застаёт Ракитова ещё в сознании. Тот, понимая, что вот-вот потеряет сознание, отдаёт ей палец, который так и не успевает применить по назначению, и велит Ксении сохранить его во что бы то ни стало. Женщина побоялась упомянуть об этом, когда её опрашивали как свидетеля. А дальше уже хорошо знакомая история с поездками в психушку и с возвращением в Подковы Ракитова, закончившееся его самоубийством. Видимо, он так и не нашёл в ячейке Козырева то, что искал. Или нашёл, но я не могу понять, что именно, плюс никто в таком случае не сможет объяснить смысл его самоубийства.

Опять я возвращался к этим злополучным часам, функция которых до сих пор так и оставалась загадкой.

– Чёртовы часы! – вслух произнёс я.

И очнулся от своих размышлений. В купе люкса, в который я всё-таки купил обратный билет, мы оказались вдвоём с молодой молчаливой женщиной, которая до сих пор не сказала ни слова, уткнувшись в какую-то толстую книгу.

Услышав, как я ругаюсь, она с изумлением на меня посмотрела.

– Извините, – сказал я. – Это я о своём.

– Бывает, – тихо промолвила она и снова занялась чтением.

Ночью я совсем не сомкнул глаз. Ворочался, раза два выходил из купе, чтобы побродить по коридору. Вызвал вполне обоснованные подозрения у проводника. Даже стрельнул у одного усатого толстяка, которому тоже, видимо, не спалось, сигарету, чтобы первый раз в своей жизни попробовать покурить. Это тоже не помогло. Я еле дождался утра.

Растрёпанный, с осунувшимся лицом, я добрался наконец до Подков, застав в Перволучинске знакомый продуктовый грузовичок.

Из Билимбая я привёз с собой и хорошую погоду. С самого утра пригревало яркое солнце, на небе не было ни одной тучки.

Возле почты я встретил Марину, которая вбивала в землю колышки и привязывала к ним тесьму, усеянную красными лоскутами. Вверху на крыше что-то гремело, но виновника этого шума снизу не было видно.

– Привет, – поздоровался я с Мариной.

– Привет, – буркнула она нехотя, продолжив своё занятие.

– Что-то опять случилось? – поинтересовался я.

– Пришествие кровельщика из Перволучинска, – чуть более приветливо сказала Марина.

– А у тебя всё в порядке? – не понимая причин её скрытой агрессии, спросил я.

– Всё хорошо, товарищ лейтенант. Вы уж простите, но некогда мне болтать, – Марина привязала к последнему колышку тесьму и направилась на почту.

«Вот так поворот, – подумал я. – Пока меня не было четыре дня, успел в чём-то перед ней провиниться».

Однако мысли мои в это утро целиком были посвящены другому. Решив, что разберусь с обидой Марины потом, я проследовал прямиком в отделение, надеясь встретить там Миронова. Но на месте его не оказалось. Да и из Подков он уже три дня как уехал. Об этом я узнал из письма, которое он мне оставил. Оно было прижато к столешнице бюстом Наполеона.

«Алексей, – крупным почерком было написано в нём, – мне жаль, что я не смогу сдержать своего обещания и проследить за порядком в Подковах во время твоего отсутствия. Позвонили из районного отдела. Покойничек наш сбежал. Ну ведь странно же было, согласись, что тело его не поддавалось положенному гниению. Я, конечно, не могу всерьёз рассматривать вариант, что он чудесным образом ожил. Но в последнее время слишком много фантастического произошло, так что можно и призадуматься. Ракитова перевозили в какой-то столичный научно-исследовательский центр. Соответствующий запрос на это поступил. Но машина скорой, которую определили для этой цели, попала в ДТП на очень глухом участке пути, где если и можно во что-то врезаться, то это только в кабана или в лося. Сопровождавший скорую милицейский патруль в количестве двух автомобилей тоже оказался разбит всмятку. А Ракитов (или то, что он из себя представляет) из салона скорой исчез.

Поговорил с местными – много чего интересного удалось узнать. Зря ты так легкомысленно отнёсся к некоторым историям дяди Гены. Над ними сто́ит ещё подумать. Он называет тебя «шкептиком». Впрочем, это я так, лирическое отступление. Хороший следователь и обязан быть «шкептиком». Такая у нас работа.

Кажется, удалось разобраться с нашими часами. Когда вернусь, поделюсь с тобой своими догадками. Мне думается, не хватает к ним одной маленькой детальки, без которой сами по себе они бесполезны. И об этой детальке стоило бы спросить Марину. Впрочем, я могу ошибаться. Кое-что в этом направлении я предпринял со своей стороны, так что, может быть, ты уже и в курсе того, что за детальку я имею в виду. А если нет… Тогда жаль. Будем искать её вместе, когда я вернусь. Часы останутся пока у меня. Я собираюсь показать их одному очень хорошему специалисту, который видывал в своей жизни и не такие диковинные артефакты.

И да, самое главное. Дело наше, как я и говорил, закрыли. По крайней мере, для нас. Но я денька через три в отпуск, так что тебя не брошу, даже не надейся на это.

Полагаю, что тебе удалось плодотворно поговорить с К.

Поднажми, Гимли! Мы настигаем их!»

Письмо произвело на меня, само собой, должное впечатление, однако я уже настолько обессилел, что уснул прямо в отделении за столом.

Очнулся уже около четырёх вечера. Сходил в жилую половину, принял холодный душ и к половине пятого окончательно пришёл в себя.

Нужно было поговорить с Мариной. Видимо, именно то, что «предпринял со своей стороны» Миронов, и стало причиной её на меня обиды. Так я посчитал и потому направился прямиком к дому Марины. Но там её не оказалось.

Обнаружил я её возле почты. Она стояла около установленного ею тесёмочного ограждения, внутри которого уже высилась куча старого железа, бывшего когда-то частью прогнившей крыши. Марина мило беседовала с высоким, крепкого телосложения парнем и, когда заметила моё приближение, стала бросать в мою сторону горделивые взгляды. Парень тоже внимательно посмотрел на меня, но во взгляде его было что-то большее, чем обыкновенное любопытство. Он будто изучал меня, выискивая во мне те места, куда скоро начнёт вбивать гвозди. С одной стороны, очевидно было, что парень этот никто иной, как кровельщик. Но, с другой, таких кровельщиков в природе не существует. Это я понял сразу. «И кто же вы, мистер Брукс?» – подумал я, вспомнив одну из цитат Борисыча. Изучив меня за какую-то пару секунд, парень снова принялся что-то втирать развесившей уши Марине. Даже трогал время от времени её за плечо, как бы случайно умудряясь задеть её роскошную грудь. Марина вздрагивала от этой нечаянности, но не в силах была кровельщику противостоять. Я подумал, что стал бы выглядеть глупо, если бы прямо сейчас попросил Марину отвлечься от ухажёра и уделить мне совершенно не нужное ей внимание. Не знаю, что взыграло во мне. Какая-то смесь самолюбия и ревности. И ещё ужасное осознание того, что я, пусть даже и неосознанно, но считал Марину как бы принадлежавшей уже себе. Я устыдился этого своего открытия. И, вместо того, чтобы подойти к болтающей парочке, резко свернул направо и пошёл к магазину.

Магазин к этому времени уже час как не работал. А кроме него в той стороне не было ничего. Так что получилось в итоге ещё глупее. Но не возвращаться же мне обратно. Я вздохнул и повернул на тропинку в поле. Вела она на карьер. Как правило, туда бегали летом дети, приезжавшие из города погостить к родственникам. Но в этот вечер там не оказалось ни единой души.

Первые полгода моего пребывания в Подковах я ходил туда очень часто, всё пытался найти хотя бы один след, который указал бы на разыгравшуюся здесь трагедию. Но так ничего и не нашёл. Напоминанием о том, что когда-то в этой песчаной яме обитали люди, оставался сгнивший наполовину вагончик. Хоть его и перекособочило, но внутри ещё вполне можно было устроить что-то вроде секретного убежища, что, собственно, и сделали дети. Натаскав внутрь песка, они тем самым выровняли накренившийся пол. Повсюду были навалены старые, ещё с советских времён, журналы, пробки от бутылок и причудливого вида камни, которые ребятишки собирали в карьере. Я почувствовал себя непрошеным гостем – настолько обжитой показалась мне атмосфера бытовки. Я опустился на песчаный пол, взял один из журналов и прочитал: «Работница, №4, 1983». На обложке было изображено крупным планом лицо черноволосой женщины, как бы в задумчивости или нерешительности приставившей к губам согнутый указательный палец. Поразительным было то, что лицо этой женщины оказалось точной копией лица Марины. Даже на одном из пальцев красовалось колечко с бирюзой – такое же, какое я видел и у Марины. Разумеется, это не могла быть она. Сейчас женщина с обложки должна быть на двенадцать лет старше. Может, так выглядела её мама, Ксения? Я ведь никогда не видел её портрета. Но и это навряд ли. Кто же станет какую-то уборщицу из глухой деревни печатать на обложке одного из самых популярных журналов. Я потрогал страницы – да нет, всё было натуральным, никаких посторонних вклеек. Просто наваждение сегодня какое-то с этой Мариной. Совпадение. Я ещё раз всмотрелся в портрет – и правда, здесь слишком много восточного колорита, а у Марины больше, наверное, украинского, озорного, напористого. Потом я ещё раз обратил внимание на дату – и сердце ёкнуло у меня в груди. Апрель 1983-го. Как раз в конце апреля отец купил мне спортивный велосипед. Весна в тот год выдалась очень ранней, мы с Игорем уже вовсю загорали на рыбалке и косились, каждый втайне друг от друга, на раздевшуюся по пояс метрах в тридцати от нас Ленку. Боже! Как же хорошо нам тогда было. И ещё ничто не предвещало беды́. Два месяца счастливой жизни отделяли меня от той точки, за которой одна за другой начнутся необратимые перемены. «Эх, – подумал я, – вернуться бы назад и всё попробовать изменить…»