Читать книгу «И чо?». Сборник рецензий на бизнес-книги и литературу по саморазвитию - Алексей Новиков - Страница 2

Сегодня мы поговорим о книге Пола Фассела «Класс. Путеводитель по статусной системе Америки». Книга впервые вышла в 1983 году в издательстве «Саймон и Шастер». На фоне рассуждений о современном российском среднем классе почитать про то, как это было в Америке почти 40 лет назад всё ж довольно интересно.

В классической социологии классы традиционно понимаются как большие социальные образования, которые имеют различное отношение к производству и распределению общественного блага. Сам Фассел пишет об этом так:

«Последователи социолога Макса Вебера обычно используют слово «класс», когда говорят о количестве денег, которым вы владеете, и о том, какие возможности и какого рода они перед вами открывают; они говорят «статус», когда подразумевают ваш социальный престиж относительно той аудитории, с которой вы имеете дело; наконец, они говорят «партия», когда пытаются измерить, каков объем доступной вам политической власти – иными словами, каков ваш запас прочности перед хамством. Говоря «класс», я имею в виду все три трактовки, но, пожалуй, несколько в большей степени подчеркнул бы «статусный» вариант. Страстно желаю, чтобы слово «каста» прижилось в Соединенных Штатах, – очень уж точно оно передает несгибаемый характер закрепившихся здесь классовых разграничений и трудности, с какими столкнется осмелившийся переместиться – неважно, вверх или вниз – и покинуть место, что вскормило его»

Иногда вертикальная социальная мобильность предлагается как безусловное достоинство некоторых социальных систем, только вот в действительности возможности для перемещения из страты в страту или из класса в класс минимальны. Именно так Фассел определяет и американское общество. Никакой «вертикальной социальной мобильности» классовая схема Фассела не предусматривает. Айфон в ипотеку – значит, айфон в ипотеку.

Основа класса – «когнитивная сложность», а не капитал или средства производства. Эта логика не слишком распространена в сегодняшней социологии, но она не маргинальна. Фассел пишет:

«На это же обратил внимание и Рассел Лайнз: принадлежность к классу определяется не столько деньгами, сколько вкусом, знанием и восприимчивостью. Исходя из чего он и предложил трёхчастное деление: тонкие интеллектуалы, люди со вкусами отсталыми либо посредственными и люди со вкусами низменными, примитивными (highbrow, middlebrow, lowbrow)»

Буквального перевода этих терминов на русский мне видеть не доводилось, но почти дословный звучит очень забавно – «высоколобые», «среднелобые» и «низколобые». Для иллюстрации, очевидно, полагается вспомнить пару картинок из учебника по антропологии. Это деление распространено за пределами отечественной гуманитарной науки. У нас его иногда вспоминают довольно неожиданные люди. Например Константин Эрнст в одном из интервью упоминает книгу Джона Сибрука «Nobrow», где речь идёт как раз о стирании классовых различий при восприятии культурного продукта.

В некоторых случаях рецензенты и критики Фассела пишут о том, что предложенная им структура классов включает несколько больше элементов – в частности, есть upper-middle, lower-middle и прочее подобное. Фассел эти термины также использует. Только не даёт нам никаких надёжных отличий, например, «нижнего слоя среднего класса» от «верхнего слоя пролетариата»

Итак, есть три класса. Пролетарии или «пролы», «миддлы» и высший класс. Пролы зарабатывают хлеб насущный в поте лица своего, как и полагается пролетариям. Среднему классу немного хватает и на масло поверх хлеба.

А высший класс не работает. Он живет преимущественно на унаследованные средства или ренту. Управление этими средствами или взимание ренты – тоже труд, но он лишён пролетарской регулярности.

Я бы добавил к Фасселу ещё вот что: нельзя сказать, что высший класс совсем уж ничего не делает. Но его доход не находится в прямой связи с его усилиями. Меньшие усилия обеспечивают высшему классу больший доход.

Высшему классу социальная система обеспечивает избыточное потребление, а низшему точно так же она обеспечивает потребление недостаточное. То есть, в случае с низшим классом Фассел говорит милые сердцу любого потенциального революционера вещи про эксплуатацию человека человеком. Не дословно, конечно, но идея недостаточности упорного труда для обеспечения текущих потребностей пролетариата в книге есть.

Как низший класс, так и высший класс не видны стороннему наблюдателю. Они не в фокусе общественного интереса, а любой автор, их изображающий, прежде всего рассказывает нам свою фантазию на заданную тему.

Оба этих класса одинаково недоступны и для социолога. Вся имеющаяся в наличии социология – это социология среднего класса. Звучит странно, но заметим, что обычный респондент из обычного социологического исследования весьма доброжелателен, словоохотлив и рад рассказать незнакомцу из социологической компании о своих политических, гастрономических, и иногда даже сексуальных предпочтениях. Таков именно средний класс. Пролетариат не будет общаться с социологом без хорошей компенсации, а «квазиаристократ» просто не будет общаться с социологом.

Так что, пока мы изучаем средний класс, дела обстоят довольно неплохо. Только вот «новая аристократия» в такой социологии похожа не на себя, а на фантазию среднего класса о себе. И сразу возникает вопрос: а не является ли книга Фассела такой же фантазией учёного как вероятного представителя среднего класса о тех людях, которых в жизни он почти не видел?

Большинство наёмных работников Фассел помещает в средний класс.

«Представители среднего класса не только сами покупают себе семейные реликвии, фамильное серебро и т.д. Они также чаще прочих перемещаются на дальние расстояния (как правило, в мало заманчивые местечки), а потом по команде закинувшей их туда корпорации сматывают удочки и отправляются куда-то ещё»

Работа значима для представителей среднего класса, но она не исчерпывает собой весь их мир. А вот пролетариат идентифицирует себя через работу. В пролетарском мире человек есть его работа.

Кстати, не так давно я обнаружил, что сам живу среди людей пролетарского мировоззрения. После того, как я уволился с одной из работ, меня начали с неподдельным сочувствием спрашивать о том, где я теперь буду работать. Интересно, что людей не очень волновало, почему я принял такое решение и как я себя после него чувствую. Вопрос был в идентификации. В том, как ко мне относиться.

Вопрос «кто ты?» в устах пролетария звучит как «кем ты работаешь?».

Работа важна для пролетария. Если ты не работаешь – с тобой не стоит иметь дел. Если ты не уходишь на работу к 9 и не возвращаешься в 18 – то ты очень подозрителен. На работе, естественно, ты должен устать так что Бутусов тоже пел о пролетариях. Те, кто не устаёт – не работали. Иного способа определить значимость вклада у пролетариата нет.

Раз уж пролетариат определяет себя через труд, то тут же появляется словосочетание «уважаемая профессия». Посредством более или менее «уважаемых профессий» одни пролетарии объясняют другим пролетариям простые оруэлловские истины.

Отсюда следует и обратное: если профессия активно обсуждается как «неуважаемая» – то обсуждает её представитель пролетариата.

Всерьёз желающий отправить на завод фотографов и музыкантов (потому что у них неуважаемая профессия) прямо кричит нам о своём положении в классовой системе.

Ну и, естественно, пролетарий предполагает, что работа – не просто то, чем человек занимается часть своего времени за деньги. По его мнению, работа должна быть связана ещё и с особыми моральными требованиями к работающему. «Как учительница может фотографироваться в купальнике?!» – это как раз пролетарское возмущение. Раз для пролетария работа сверхценна, то он полагает, что она сверхценна и для остальных. И искренне изумляется, если это оказывается не так.

Пролетариат неоднороден. Для нижнего слоя рабочего класса характерна неуверенность в перспективах. Это, например, те, кто работает сезонно. Высший слой пролетариата – «синие воротнички» и, при небольшой доле воображения, сотрудники офисов – уже почти средний класс как минимум в отношении потребления культурного продукта.

Пролетарии отличаются от непролетариев и внешне. Не лицом, конечно. Фассел пишет примерно о том же, о чём Пелевин в «Empire V». В отечественной книге речь шла о том, что одежда аристократа должна была показывать неучастие хозяина в ручном труде. Она была подчёркнуто нефункциональной. И дальше там есть замечательный вывод, что офисная униформа сейчас вполне пролетарская, и принадлежность к высшему классу более не демонстрирует. Костюм с галстуком указывает лишь на то, что его носитель вынужден заниматься монотонным мозговым трудом.

Униформа – первый признак пролетария. Да, даже если она от Brioni.

Другой признак пролетарской одежды – синтетические материалы. Одежду из синтетики нельзя выдать за старомодную, и потому она не может быть принадлежностью аристократии. Вряд ли можно сказать «эти капроновые колготки носила ещё моя бабушка и сейчас я передаю их тебе».

То же самое и с модой вообще. Мода – для пролетариев и публичных личностей, обслуживающих пролетарские культурные потребности. Одежда элит не может быть модной.

У классов различается и потребление вообще.

Именно пролетарии покупают айфоны в кредит. Для «новой аристократии» выбор телефона вообще не является заслуживающим внимания мероприятием, а средний класс вряд ли хочет ещё один кредит. Если это, конечно, не ипотека или не автокредит – потому что машина или недвижимость показывают принадлежность к более высокому классу, а смартфон на роль статусного аксессуара подходит всё меньше и меньше.

Фасселл пишет, что и пролетариев, и аристократов объединяет презрение к среднему классу. Для пролетариев они – «желаемое будущее», которому завидуют. А для высшего класса – люди с пустой претензией, лишённые семейных традиций богатства.

Статус зависит и от отношения к ошибкам. Для карьеры пролетария ошибка может оказаться фатальной, для высшего класса ошибка – просто то, что иногда случается.

Для высшего класса характерно то, что Фассел называет, цитируя Торстена Веблена:

Безраздельно господствующий канон почтительной бесполезности.

Не всё, что делает высший класс, подчинено какой-то цели. Многие вещи, характерные для высшего класса, существуют просто как дань традиции. Можно предположить, что чем человек выше в классовой иерархии – тем больше в его жизни вещей бесполезных, но наделённых особым значением.

Есть распространённое мнение о том, что классовой мобильности помогает образование. И если вы получите какое-то особое, элитное образование – то вы гарантированно попадёте в сияющий мир высшего класса.

Это ошибка. Фассел утверждает, что образование – вообще не социальный лифт потому, что в действительности оно вас не поднимает выше среднего для вашего класса уровня, оно лишь помогает не упасть.

Грубо говоря, как дитя класса мы можем получить образование, характерное для нашего класса. Благодаря ему мы вряд ли окажемся на несколько уровней ниже. Но вот получить образование выше уровня класса мы, скорее всего, тоже не сможем. Например, мы будем жить не в том районе, где хорошая школа. И преподавать у нас будет не учитель с зарплатой в 100 000, а учитель с зарплатой в 25 000. Это не означает, что мы получим плохое образование. Факт в том, что наше образование будет таким же, как и в среднем в нашем классе.

Максимизация контроля также не очень хорошо влияет на образование. Чем больше отчётов – тем ниже доверие и, как следствие, ниже «классовый ценз». Школьный учитель в классовой иерархии ниже преподавателя вуза, даже если преподаватель вуза получает меньше. Причина этого в том, что учитель больше отчитывается. Если же мы заставим профессора больше отчитываться – то и его место в классовой иерархии понизится. Любые совпадения с текущими процессами в высшем и среднем образовании конечно же случайны и не задумывались никем.

Однако, миф об образовании как о социальном лифте выгоден. Можно придать значимости учебному заведению, назвав его университетом или академией. И сообщить жаждущим вертикальной мобильности о том, что эту мобильность вы не просто показываете, а даже выдаёте вместе с дипломом.

«В книге «Нация незнакомцев» он (имеется в виду автор книги Вэнс Паккард) жизнерадостно заявляет: «В 1940 году только 13 процентов возрастной когорты тех, кто по возрасту мог бы учиться в колледже, в действительности попадал в колледж; к 1970 году таких стало 43 процента». Но это отнюдь не так. Процентов осталось по-прежнему 13, остальные же 30 процентов посещают некие заведения, которые только называются колледжами. Эти несчастные дети и их родители попали в ловушку вечной американской гонки за респектабельностью и статусом – вместо интеллекта»

Отсюда, кстати, одно интересное следствие. Образование в текущем виде не работает на классовую мобильность, но оно культивирует и поддерживает представления о престиже той или иной работы. Пролетарские представления. То есть, современное массовое образование, в логике Фассела, ориентировано не на рост, развитие или трансляцию культуры, а прежде всего его основная цель – соответствие представлениям пролетариата.

А из кого состоит средний класс? Соберём основные признаки. Они зарабатывают больше рабочих. Они потребляют иной «культурный продукт», их мобильность определяется не ими самими, а работодателем. Они чувствительны к «престижу» рабочего места, и их представление о престижной и непрестижной работе распространено и разделяется всем классом. Кто они?

Это наёмные работники крупных корпораций, бюджетники (в самом широком смысле этого слова) и государственные чиновники. Бюрократия (а все они к ней безусловно принадлежат) – это и есть костяк среднего класса.

А если бюрократия становится костяком среднего класса, его основой, то и язык среднего класса непременно бюрократизируется. И такой язык воспринимается как «солидный», «соответствующий». Ну и отсюда всеми нами любимое «наличие отсутствия» и другие чугунные формулировки даже там, где они не нужны. А не нужны они практически нигде.

Однако, представитель среднего класса считает, что именно такие формулировки придают вес и его речи, и ему самому. Говорить как государев муж – значит почти быть государевым мужем, максимально приблизиться «новой аристократии». Замечу, что стать новой аристократией все равно не получится в силу как минимум причин культурных и исторических.

Но переживания представителя среднего класса от этого менее натуральными не становятся. «Я говорю как большой – значит я и есть большой».

Язык приобретает магическую функцию. Правильные слова позволяют миддлу возвыситься и стать чем-то большим. Ну, как минимум, в мыслях. Поэтому огромное значение придаётся подбору слов и складыванию их в магические конструкции. Вероятно, именно скучающие миддлы и «верхнепролетарии» ходят на разные курсы по захвату мира при помощи одного лишь языка, а равно и на курсы мастерства публичной речи. Пролетариям нечего захватывать, а «новой аристократии» захватывать незачем.

Я бы сказал, что поскольку язык становится магическим, он тянет за собой типично магические действия – например «неназывание имени» в надежде, что страшное божество с таким именем не придёт. Именно отсюда в публичной речи, адресованной миддлам и пролетариям появляется «отрицательный рост» и прочее подобное. Существование этих оборотов в публичной речи так сложно объяснить именно потому, что они имеют магическое происхождение, и ты либо в это посвящён, либо нет.

Сами пролетарии, по мнению Фассела, лишены этой сакрализации в речи. Они предельно просты и предельно шумны. Неважно, что и как говорит пролетарий, важно, что он делает это громко. Фассел прямо пишет: «пролетария выдаёт шум». Так что известный всем «Тагил!!!» – это, в социологическом смысле, громкое пролетарское заявление. А популярность и известность этой шутки, кстати, указывает как раз на размытие границ классов.

Что в целом? В целом, книга Фассела крайне интересна как минимум подходом. Социологу надо иметь в виду, что книга написана давно. И написана она про мир, в котором не было интернета. Что сейчас происходит со всеми этими highbrow & lowbrow – кто бы знал. И уж совсем неясно, чем отличается пролетарский мем от аристократического.

Работа Фассела интересна прежде всего как публицистическая, а не как научная. Стоит ли её читать? Определённо да, если вам интересно, как устроено общество. Но гораздо больше пользы может принести размышление после чтения о том, как описанный Фасселом мир изменился сейчас.