Читать книгу На волне русалки - Алексей Поляков - Страница 3

– Послушай, Лео, ну правда: на хрена музею эта штука? – Бек старался говорить как можно спокойнее, однако у него это не слишком получалось.

– Можно подумать, она жизненно необходима именно тебе. Пока ты не привел ни единого убедительного аргумента, почему я должен снимать ее с баланса.

– А «закон о рациональном использовании вещей»?

– Формулировочку напомни, будь добр… – буркнул Лео с какой-то неприятной канцелярщиной в интонациях.

– «Любой неиспользуемый владельцем в течение трех последних лет предмет… должен быть передан заинтересованному лицу при предоставлении убедительной аргументации…»

– Вот-вот, видишь: «убедительной аргументации». А я от тебя пока только какое-то мычание слышу. Музей и так на перерасход бумаги глаза закрывает, и много на что еще. Сложно спорить, Бек, что ты – один из лучших художников Планеты. Среди палеореконструкторов – возможно, лучший в мире. Не смотри на меня так, как будто сам этого не знаешь. Но почему ты ненавидишь выданный тебе новейший пространственный планшет лютой ненавистью? Планетарный совет отнесся к твоей маленькой причуде с пониманием и выделил тебе неслабую квоту: тридцать листов драгоценной бумаги в месяц. Но она у тебя в первые же дни заканчивается, а я вынужден ежемесячно листов двести «на прочие нужды» списывать.

– Ну не могу я наброски на планшете делать. Отрисовать начисто – без проблем. Но наброски, новые идеи – нет. Не думается мне, когда пальцем по воздуху водишь. Халтура выходит. Для массового зрителя сойдет, конечно… Ну так и замените меня тогда каким-нибудь массовым дизайнером.

– Не заменим, даже не надейся. И бумагу для тебя продолжу лично выбивать. Но отдать экспонат из музейного фонда просто потому, что ты так захотел? В общем, даю тебе ровно одну, последнюю попытку. Объясни, пожалуйста, на кой тебе сдалась эта штука и что она умеет такого, чего нет в твоем браслете?

Предмет, о котором шел ожесточенный спор, стоял на столе между ними. Это был увесистый металлический короб с небольшим дисплеем, рядами сенсорных кнопок и раскладной антенной, занимавшей в сложенном виде большую часть конструкции, а в развернутом – способной накрыть, словно зонтиком, всю столешницу. Ну или кровать. Рядом с которой его, собственно, и полагалось устанавливать.

Бек жадным взглядом вцепился в прибор. Лео начал склоняться к тому, что, пожалуй, лучше отдать увлеченному ценному сотруднику эту рухлядь, чем продолжать препирательства. Пользы от тяжеленного ящика в хозяйстве никакой, в экспозиции естественнонаучного музея он тоже без надобности: только место в шкафу занимает. Но его разбирало любопытство: на кой, собственно, черт дрим-дизайнеру, лучшему палеореконструктору Севильского Естественноисторического музея, сдался один из первых домашних образцов FE-коммуникатора? Будь Бек технарем или историком, все объяснялось бы куда проще. С другой стороны, никакой четкой разницы между понятиями «технарь – гуманитарий» или «художник – программист» теперь не существовало… Что такое дрим-дизайн? Наука или искусство? Творчество или ремесло? Программирование или живопись? Ни одно из этих понятий, и в то же время – все сразу.

– Понял, Лео, понял, – торопливо заговорил Бек, чувствуя, что победа уже близка. – Попробую объяснить, как художник. Эта штука и правда не умеет ничего такого, чего не умел бы мой браслет. Жутко громоздкая и неудобная. Про мысле-кодовый преобразователь вообще молчу. Чтобы завести его, нужно мыслить не образами, а языком Хьёрн. Да, именно так: «сдвиг литосферной плиты на три миллиметра, поднять давление в пяти километрах к северо-западу, описать фрактал для каждого куста… Продумать обмен веществ каждого организма, создать пищевые цепочки… Попытка визуализации… Если рухнуло – идти к метке номер пятьдесят две тысячи сто семнадцать»… Но меня всегда вдохновляла передача чего-то большого и сложного минимальными изобразительными средствами. Отсюда и бумага, из-за которой ты так ворчишь. Помнишь художников-кубистов? Они передавали сложные образы с помощью простейших геометрических фигур. Или вот, пример еще удачнее. Недавно раскопал в учебнике истории вычислительной техники. Знаешь, что такое ASCII-art?

Лео мотнул головой: ранней историей вычислительной техники он никогда не интересовался. Да и Бек, вроде бы, тоже.

– Существовало такое направление в искусстве, когда первые домашние компьютеры только начинали появляться. Представляешь, художники рисовали целые картины… символами! Обычными текстовыми символами, подбирая их по плотности, конфигурации, направлению линий… Возникло оно, как и многие другие виды искусства, от безысходности: не было тогда ни нормальных видеокарт, ни программ соответствующих. А потом все это появилось. Но энтузиасты все равно продолжали рисовать символами. Даже чемпионаты устраивали, конкурсы… И знаешь… Во многих работах было куда больше фантазии и смекалки, чем в тех, которые создавались с помощью графических редакторов.

– Значит, очередной вид творческого мазохизма? – усмехнулся Лео.

– Да! Да! Помучай меня, ну пожа-а-луйста! Отдай мне эту игрушечку! – начал кривляться Бек.

Лео вздохнул, прикрыл глаза, выдержал паузу в несколько секунд… Слегка коснулся пальцем своего браслета и протянул руку в направлении художника-«мазохиста».

Не веря еще в собственную удачу, Бек осторожно поднес свой браслет к браслету Лео. Индикаторы перемигнулись зеленым, давая понять, что информация передана.

– Все, пропуск на вынос записан. Забирай свой ящик Пандоры. Музею он правда без надобности. Покажешь потом, что получилось? – доброжелательно поинтересовался Лео.

Бек едва заметно напрягся при словах «ящик Пандоры». Интересно, это Лео случайно брякнул? Или о чем-то догадывается? Вряд ли: иначе с чего бы так легко отдал? Впрочем, и сам он пока мало что понимал и не знал наверняка, выйдет ли толк из его дурацкой затеи.

Окрыленный, он вышел скоростной походкой из здания музея. Невзирая на солидный вес прибора, Бек почти бежал. Миновав ажурные мавританские арки севильского Алькасара и роскошный апельсиновый сад, он сам не заметил, как оказался на площади перед станцией канатной дороги. Точнее, обнаружил себя стоящим в длинной очереди на посадку. В желающих прогуляться по музейно-исторической части Севильской дубравы недостатка не было никогда.

Очередь, однако, продвигалась быстро. Вагончики на солнечных батареях подкатывали один за другим, люди грузились в них скоординировано, без суеты и давки, и вот уже Бек в обнимку со своим чудо-аппаратом мчался в восьми сотнях метров над кронами деревьев по направлению к узловой станции на крыше ближайшего жилого острова. Еще пара пересадок – и старая Севилья окончательно скрылась из виду, уступив место живописным предгорьям. Лишь смутно угадывающийся на горизонте шпиль Хиральды – бывшего мавританского минарета, впоследствии надстроенного, увенчанного золотой статуей и ставшего колокольней католического собора – напоминал о том, что некогда здесь стоял огромный старинный город.

Зайдя в кабину скоростного лифта, он спустился с крыши жилого острова на триста восемнадцатый этаж и зашагал по небольшой торговой улочке в направлении собственной квартиры.

* * *

– Доброй ночи, дорогие зрители! Сегодня с вами Бек Берштейн и программа «Исчезнувшие миры». Спасибо всем, кто этой ночью настроил коммуникаторы на волну Севильского Естественноисторического музея, чтобы узнать захватывающие факты о прошлом нашей планеты…

Бек стоял на нарисованном им небольшом островке посреди болотистой равнины и собирался с мыслями. Команда «изменить режим отображения» прервала его одиночество. Зрителей на этот раз было прилично, а подходящих для сидения бревен, кочек и вообще сухих мест – маловато. Поэтому размытые полупрозрачные фигуры зрителей накладывались друг на друга, точно призраки, кучкуясь в наиболее удобных местах. Разумеется, они не замечали присутствия друг друга, если только не произвели сразу парный вход. Лишь созданные художником пейзажи и звуки становились достоянием публики.

Теоретически, можно было передать и движение воздуха, и даже запахи, но в еженедельной развлекательной, в общем-то, передаче, Бек предпочитал не заморачиваться. То ли дело – научные работы. Но тогда и состав атмосферы пришлось бы делать другим. А почти чистый кислород – это чревато: пусть лучше зрители увидят схематично нарисованные огни у кромки горизонта, чем случайно окажутся в эпицентре настоящего пожара, пусть даже во сне.

Окинув взглядом места расположения свободно проскальзывающих друг через друга людей-призраков и убедившись, что вряд ли кто-то будет занимать другие, Бек выбрал из каждой кучки несколько наиболее симпатичных ему лиц. Снова изменил настройки отображения, отключая, за ненадобностью, остальных. Разумеется, отключенные продолжали видеть и слышать, а он их – уже нет. Так стало проще. Особенно когда мысленной командой Бека «призраки» превратились во вполне живых на вид людей – какими они, в общем-то, и были.

Уровень подготовки, возраст и познания зрителей были различны. Бек умел строить эфиры таким образом, что интересно было всем. Вот, например, девочка – младшая школьница – с восторгом задирает голову вверх и недоумевает, почему вместо привычных крон деревьев она видит увеличенные до невероятных размеров папоротники и хвощи. Для таких, как она, надо бы рассказать, что деревьев в нашем привычном понимании тогда еще не было. Парень постарше увлеченно водит рукой по стволу лепидодендрона, будто сопоставляя его с собственными представлениями. Он явно в теме. К тому же переключился на изучение дупла в гнилом бревне. Многоножек ищет, что ли? Будет ему многоножка с руку размером, как раз недавно модель доделал. А вот та парочка, кажется, излишне впечатлительная. Опасливо приглядываются, морщат носы, чуть не пылинки с поваленного ствола сдувают, все никак не решаясь присесть. Пожалуй, меганевру над их головами пускать не стоит… Жаль, а так хотелось!

– Итак, кто попробует угадать, в какой эпохе мы с вами находимся? Кто знает точный ответ – помолчите, пожалуйста. Даю небольшую подсказку. Вспомните школьные уроки истории: какой ресурс накапливался в недрах Земли пятьдесят миллионов лет и был сожжен людьми всего за несколько веков почти полностью?

– Нефть? – предположил кто-то из младших школьников.

– Близко, – ответил Бек, – но не то. Небольшие запасы нефти на Планете еще остались, мы ей и сегодня пользуемся. Конечно, не так варварски, как сто лет назад, и ученые продолжают думать, где бы еще без нее обойтись…

– Каменный уголь?

– Именно. И сидим мы с вами в лесу, из которого этот уголь образовался… Итак, сегодня мы перенеслись на триста миллионов лет назад, в каменноугольный период. Или, как его еще называют, карбон. Если еще точнее – верхний карбон.

Заинтересованность зрителей сменилась испуганным визгом. Нет, не потому, что их угораздило очутиться в верхнем карбоне. Просто рядом с одной из парочек чинно прошествовала яркая сорокасантиметровая многоножка с мощными челюстями.

– Не бойтесь, она же совсем маленькая, – усмехнулся Бек. – Бывают и больше. И, кстати, есть никого не будет: это не хищник.

Многоножка ушла, уступив место более симпатичному существу. Из воды, неуклюже ковыляя на перепончатых лапах, выползло странное плоское создание. От широко расставленных щек отходили огромные кожистые перепонки, придавая всему животному сходство с этаким плавучим блином. Или камбалой. Существо повертело близко посаженными глазами-пуговками, слегка приподняло голову, будто к чему-то принюхиваясь, и снова нырнуло в воду.

– Это диплокаулус. Очень необычное земноводное. У него был любопытный… я бы сказал, даже нереальный треугольный череп. Пока мягкие ткани не были известны, их очень забавно рисовали. Представьте этакий бумеранг, приделанный к тушке саламандры. Строились самые нелепые предположения, зачем природа могла создать такое. Но найденные отпечатки расставили все по местам. Камбала – она и есть камбала. Донный засадный хищник. Интересно, кто-то успел заметить, что он начал менять окраску под цвет бревна? Это не точно, но так вполне могло быть. Не создает природа абсурдных существ. Если видите кажущиеся абсурдными кости – фантазируйте смелее, какими могли быть мягкие ткани, чтобы в целом все было функционально и гармонично. Вообще-то, обитали они исключительно в воде, но сегодня, в виде исключения, я попросил одного из них ненадолго выползти к нам. Как видите, ему здесь не очень понравилось.

* * *

Ночные эфиры, особенно с большим количеством детей, давались Беку непросто. Вот и сейчас он проснулся у себя дома с ватной головой, мало что соображая. Но это был его выбор. Стоит ли моделировать внешний вид и поведение вымерших существ, если никто, кроме горстки ученых, их не увидит? Он мог бы, конечно, записать готовые модели в память коммуникатора и представить вести эфир какому-нибудь журналисту, выдав подробные инструкции. И один раз даже попытался: передачав итоге получилась прекрасной – но только если судить по отзывам зрителей. Журналист, который вел программу, был достаточно известным, с неплохой репутацией – но все же не научник.

В качестве разумной меры предосторожности Бек попросил пустить его эфир в режиме «только для просмотра», без права высказываться. И чтобы другие зрители его, Бека Берштейна, вообще не видели. Это было непростым решением. Зато, когда программа началась, автор моделей динозавров получил возможность произносить вслух множество разных слов, из которых фраза «что за дерьмо» была, пожалуй, самой мягкой.

Журналист перепутал все, что только можно было перепутать. Среднеюрские и верхнемеловые динозавры совершенно разных видов играли друг с другом брачные игры, а журналист называл это половым диморфизмом. Травоядные охотились на хищников. Сухопутные сидели по брюхо в болоте, пытаясь выудить рыбу. А в конце прилетел огромный метеорит, все умерли и были съедены маленькими пушистыми зверьками, подозрительно напоминающими песцов. С тех пор Бек дал себе слово, что больше никогда и никому не позволит использовать собственные модели в развлекательных передачах.

Итак, сегодня после ночного эфира ему положен выходной. И завтра тоже. Можно сходить, прогуляться по окрестным горам и дубравам. Пересечься с кем-нибудь из немногочисленных друзей. В стотысячный раз попытаться наладить личную жизнь, которая у Бека почему-то никак не складывалась. Будучи, однако, человеком увлеченным, он принял другое решение.

До общественных мастерских от его квартиры – триста тридцать этажей: триста восемнадцать до земли и еще двенадцать под землю. Бек взял громоздкий прибор, обернул его простыней, чтобы не вызывать лишних вопросов, и пошел к скоростному лифту.

Мастерские занимали гигантские площади под жилыми островами и всегда были востребованы. Затупился, к примеру, у человека нож. Раньше каждый из миллиардов людей пошел бы на кухню и взял точилку или брусок. Ну или, если руки растут совсем не из того места – постучался бы к более рукастому соседу. В итоге промышленность выпускала точилки и бруски миллиардами, а изделия эти большую часть времени лежали в кухонных ящиках мертвым грузом. Вроде и мелочи, однако многие тысячи таких мелочей привели к кризису, поставившему под вопрос дальнейшее существование цивилизации на Планете. Теперь в квартире каждого человека имелось лишь то, что использовалось более-менее постоянно. Зато в общественных мастерских можно было бесплатно воспользоваться практически чем угодно.

– Привет, чем я могу тебе помочь? – спросила Бека девушка на ресепшене.

– Привет. Мне нужен паяльник. Рабочее место для пайки с хорошим светом. Может, еще настольная лупа.

Девушка прикрыла глаза и коснулась своего браслета.

– Да, все есть, конечно. Но придется побегать. Лучше возьми ролики на стеллаже слева, на них быстрее. Все для пайки лежит в ячейках триста восемьдесят первого сектора. Лупы – в рукодельном отделе, сектор пятьсот двадцать восемь. Свободные рабочие места – в пятьсот шестнадцатом. Я запишу в твой коммуникатор маршрут, все найдешь.

– Спасибо.

– Не за что.

– Паять умеешь? Нужна информация по обучению?

– Я сам найду.

– А что собираешься чинить? Если не секрет, конечно, – девушка перевела взгляд на замотанный материей предмет.

– Старинный пылесос.

– Хм… Ну, починить-то ты его, конечно, сможешь. А пользоваться – нет. Энергопотребление у него – сам понимаешь…

– Понимаю, конечно. Я не себе. Для музея. Мне бы только немного электричества для проверки…

– Трехсот ватт на пятнадцать минут тебе хватит?

– Э-э… Сомневаюсь…

– Тогда это проблема.

Бек тихонько ругнулся.

– Постой… Для музея, говоришь? Подтвердить можешь?

– Разумеется, – Бек коснулся браслетом браслета девушки.

– Севильский Естественноисторический… Да, классный музей у вас, была там недавно. Ну что ж… Для науки можно все. Или почти все. Делаю тебе безлимит на день. Но в пределах разумного, сам понимаешь…

– Понял, спасибо, – Бек машинально прикрыл глаза и отправил запрос на знакомство.

Подтверждение пришло сразу. Мари. Мари Ким. Двадцать восемь лет, не замужем. Специальность – информационный ассистент.

Девушка улыбнулась, и Бек ответил тем же. Нет, не то, чтобы он что-то имел в виду: запрос на знакомство и положительный ответ означают, как правило, лишь то, что люди случайно встретились, показались друг другу симпатичными и не против обменяться минимальной информацией, которую сами сочли возможным сообщить о себе. И все же… Интересно, когда он закончит – Мари будет еще здесь? Тогда попробовать в музей позвать, что ли… Или на ночной эфир о пермских терапсидах через неделю… Передача, конечно, рассчитанана продвинутый уровень и предполагает хотя бы минимальные познания в палеонтологии… Но с эрудицией у нее все должно быть в порядке. Задача информационного ассистента – не только и не столько рассказывать людям, где и какие инструменты лежат: с этим легко справился бы робот. Главное, зачем она здесь – моментально находить и выдавать посетителям любую информацию по тому, что они собираются сделать или отремонтировать. Хоть по микроэлектронике, хоть по резьбе по камню. Конечно, возможности поиска теперь не идут ни в какое сравнение с прежними, но грамотно составлять запросы умеют далеко не все…

* * *

Разблокировать шестнадцать команд управления временем оказалось не слишком сложной задачей. Это было чем-то вроде защиты от дурака: оставь разработчики этот блок активным, на сервисные центры обрушился бы целый шквал заявок, что прибор, дескать, не работает. И многие тысячи пользователей, увидев вместо красивой картинки абстрактные пятна, ни за что бы не догадались, что причина неисправности – лишь отставание внутренних часов коммуникатора от точного времени на пару миллисекунд.

Можно было обойтись и без пайки. Но снять основную плату, чтобы добраться до джамперов, показалось Беку более удобным, чем пытаться переставить их длинным изогнутым пинцетом на ощупь: потеряются еще – где замену искать?

Бек вдыхал хвойный запах расплавленной канифоли с наслаждением, предвкушая момент, когда он даст мысленную команду перевода стрелок часов… Вот только куда? Пусть будет верхний девон для начала.

Очутившись в виртуальном пространстве, Бек попытался изобразить море. Проблем не возникло: вода – она и триста восемьдесят миллионов лет назад вода. Вряд ли волны в то время были розовыми. Или, скажем, оранжевыми. Поэтому сам факт появления перед взором палеореконструктора покрытой небольшими барашками водной глади ни о чем не говорил. А теперь небольшая проверка: пусть вон там выпрыгнет дельфин! Есть! Ура, оно сломалось! Бек снова очутился в пустоте, а вокруг замелькала радуга разноцветных пятен. Модуль управления временем успешно разблокирован: система сама сопротивляется любой попытке внедрить чужеродный элемент.

Снова висящее в пустоте море. Кусок пустынного побережья. Здесь в море будет впадать небольшая речка… Есть! Что ж, девон – так девон. На сушу неуклюже выползает тиктаалик – странное существо, по внешнему виду – гибрид лягушки с саламандрой, но по факту – все еще рыба. Рыба, способная совершать небольшие вылазки на сушу… Сломалось! Снова пятна, снова рисовать с начала.

Стоп, а что, собственно, тиктаалику делать в пустыне? Неужели механизмы эволюции могли усовершенствовать его плавники лишь для того, чтобы рыбка получила возможность прогуляться по прибрежному песку? Надо воссоздавать всю экосистему, начиная с самого низа, чтобы у тиктаалика вообще появился резон хоть куда-то выползать. Мох на камнях. Есть! А здесь вполне могли расти плауновидные… Есть! А сюда воткнем растительность посложнее… Сломалось!

Бек, наконец, осознал, насколько сложна была задача. Одно дело – кое-как натыкать в окружающий пейзаж реконструкции любых находок приблизительно того же возраста, и совсем другое – аккуратно, шаг за шагом, воссоздавать уголок девонской экосистемы. Причем не абстрактной, а вполне определенного участка Планеты. В первом случае оценивать результат будут далеко не всезнающие зрители, а во втором – Природа, Планета, Бог, законы эволюции… От смены терминологии сложность задачи не меняется.

К концу дня Беку удалось, путем бесчисленных ошибок и экспериментов, воссоздать уголок верхнедевонской экосистемы в том виде, в котором он мог реально существовать. Иногда он сам не верил, что справится, но мироздание (или что-то еще) время от времени давало небольшие подсказки, едва заметно меняя что-то в пейзаже – но лишь тогда, когда он максимально приближался к истине. Истине или одной из возможных вероятностей? Бек этого пока не понимал.

Однако тиктаалик вылезать на заболоченный берег небольшой заводи упорно не хотел. Откуда ему, Беку, знать, как в точности двигалось это существо, как было окрашено и был ли, к примеру, гребень на хвосте? Палеонтологическая летопись этого не сохранила. Почти отчаявшись, он попытался изобразить лежащую на берегу переднюю часть скелета этого существа, хорошо известную по находкам. К удивлению Бека, эксперимент удался. А вообще – что тут удивительного? Действительно, животное вполне могло погибнуть, а его скелет вполне мог остаться именно в этом месте. Да и с наземными падальщиками в девоне было сложно: некому было растащить по косточкам. Значит, отправная точка есть!

Следующий шаг – изобразить рядом еще одну мертвую зверушку, менее затронутую процессами разложения. И снова – десятки попыток, десятки неудач… Кожа амфибии или чешуя? Если чешуя – то какая? Бек перебирал различные ее варианты, восходящие к лопастеперым рыбам, пока, наконец, не получил неплохо сохранившийся трупик – впрочем, основательно выгоревший на солнце.

С окраской – еще сложнее. Бек комбинировал уже не десятки, а сотни вариантов, но каждый раз созданная его сознанием экосистема рушилась. Причем, почему именно это произошло – потому ли, что такая окраска не обеспечивала должной маскировки от водных хищников, или из-за особенностей брачного ритуала тиктааликов, о котором неизвестно ровным счетом ничего – непонятно.

* * *

Бек проснулся от того, что кто-то настойчиво тряс его за плечо.

– А? Что?

– Мы закрываемся. Просыпайся, завтра дочинишь свой пылесос!

Где он, кто он? Только что, вроде бы, пытался погладить по чешуе неуклюжего тиктаалика, чтобы узнать, скользкая ли она на ощупь. Потом мотал пальцем у самой приплюснутой морды – проверить, кусается ли, и если да – то насколько больно. Слегка прищурясь, Бек поглядел на свой указательный палец, ощутимо нывший от укуса вымершего сотни миллионов лет назад существа. Крови, конечно, не было, как и следов доисторических зубов. Но сама боль была вполне реальной, и он машинально засунул покусанный палец в рот. Затем до него, наконец, дошло.

– Это ты, Мари?

– Я. Все разошлись. Часа три назад.

– А меня что не выгнала?

– Выгонишь тебя, как же! Пыталась.

– И что?

– Ты начал отмахиваться, просить именем Планетарного совета дать тебе закончить работу особой важности, пытался связаться с музейным руководством… Ну, я плюнула на это и пошла вздремнуть.

– Успешно?

– Ага. Ты, смотрю, тоже выспался?

– Давно так не высыпался, – саркастически пробубнил Бек и принялся упаковывать плоды сегодняшних (или вчерашних?) трудов.

В кабину скоростного лифта они вошли вдвоем. Лифтов хватало, а желающих перемещаться в ночную пору между этажами жилого острова – не очень.

– Тебе куда?

– Четыреста двадцать восьмой. А тебе?

– Триста восемнадцатый, – ответил Бек, нажав, однако, кнопку нулевого этажа.

Вместе, не сговариваясь, они вышли из портала, отделяющего созданное человеком от царства дикой природы и зашагали куда-то вдаль по ночной дубраве. Окна жилых островов пропускали свет лишь в одном направлении: снаружи внутрь, чтобы не беспокоить лесных обитателей. Не проходили наружу и звуки. Лишь небольшие светящиеся маячки указывали места, где находились входы в цивилизацию. Впрочем, даже эти зеленые точки были скорее данью традиции: любой коммуникационный браслет и без маячков приведет человека домой, стоит дать ему мысленную команду «хочу вернуться». Поэтому заблудиться в ночном лесу Беку и Мари в любом случае не грозило.

Была теплая безлунная ночь конца августа. Как же хороша Севильская дубрава! Легкий ветерок колышет кроны дубов, почти невидимые на фоне ночного неба, а если запрокинуть голову выше, перед тобой открывается весь Космос. В старину те, кто хотел поснимать звезды или просто полюбоваться на ночное небо во всей красе, вынуждены были забираться в немыслимую глушь: смог старых городов и засветка – злейшие враги астронома-любителя. Ни Мари, ни Бек не слишком интересовались астрономией, однако не могли оторвать взгляд от ночного неба.

А внизу, между стволами молодых дубов, высаженных здесь всего-то несколько десятилетий назад, тоже загорались звезды. Но звезды эти были живыми: тысячи светлячков перемигивались зеленоватыми огоньками, насколько хватало взгляда. Крошечные жучки чуть больше ногтя длиной испускали с конца брюшка свет, хорошо видимый за несколько сотен метров. Особенно в безлунную ночь.

Они дошли до заботливо обложенного камнями места для костра. Рядом лежал подгнивший, но вполне еще крепкий дубовый сук в пару ладоней толщиной. Так теперь выглядело большинство площадок для отдыха: пилить живое дерево – преступление, а подобрать обломанную бурей ветку и перенести к кострищу – почему бы и нет? Каждый человек хотя бы иногда должен смотреть на живой огонь.

Бек на всякий случай проверил счетчик наносящих урон природе действий. Право на небольшой костерок у него имелось. Ни слова не говоря, он принялся собирать сухие листья и ветки. Мари так же молча последовала его примеру. Бек коснулся браслета, давая сигнал о том, что собирается развести костер в предназначенном для этого месте. Для него, кабинетного ученого, жест скорее символический. Эта мера больше касалась заядлых путешественников: сможешь обойтись без костра – постарайся без него обойтись. Хочется развести – разводи, но тогда придется минимизировать свое воздействие на природу в чем-то другом.

Они сидели на бревнышке и смотрели то на огонь, то на Млечный Путь, то на перемигивание светлячков в округе. А иногда – украдкой – друг на друга.

При свете живого огня все человеческие лица прекрасны. И неважно, какую печать на твое лицо наложила жизнь в городе: у лесного костра все мы становимся сами собой.

Мари с интересом поглядывала на нового знакомого. Черты его полного, округлого лица давали понять, что в нем, как и в ней самой, перемешалось множество кровей. Раскосые глаза выдавали предков из Средней Азии, а густая, почти черная шевелюра и массивный, выдающийся вперед нос указывали на Ближний Восток. И глаза при этом были голубыми!

Внешность Мари также была своеобразной. Зеленоглазая блондинка с вьющимися волосами и почти азиатскими чертами лица лет сто назад не могла остаться незамеченной. Но теперь-то все привыкли…

– Странные мы с тобой… – неуверенно начал Бек.

Мари сдержанно кивнула.

– Ну, со мной-то все понятно. Бабушка из Самарканда как-то полетела в Испанию… Ей тогда было семнадцать… Ну а потом – Великое Переселение, право выбрать любую точку Планеты…

– А у меня – дедушка из Сеула затеял как-то переписку с одной жительницей Кордовы…

– Ну, на испанку ты не очень похожа.

– Погоди, я не договорила. К ней приехала погостить подруга из Франции – моя бабушка. В общем, там все было сложно… А представляешь себе, каково это? Вот живешь себе, путешествуешь, общаешься с друзьями и знакомыми по всему миру. Даже если небогато живешь – уж раз в год слетать всяко можешь. Ну, если хочешь, конечно. А когда желания особого нет – тут люди и начинают придумывать, что что-то не могут себе позволить.

– Да могут, конечно. Просто для одних важнее путешествия, а для других – «правильное» питание, «красивая» одежда, и чтобы вообще все «не хуже, чем у других». Ну а для кого-то вот – наука. Вопрос приоритетов.

– Именно. Ну так вот. Живешь себе, живешь… И тут объявляют, что в целях спасения Планеты все транспортное сообщение будет остановлено. Тропинки оставят, а скоростные магистрали – рекультивируют и засадят лесами. Велосипеды и самокаты – можно. Транспорт на солнечных батареях – по квотам. И только если твоя работа представляет особую важность для Планеты. За взятку, как раньше, не получишь: квоты утверждает Планетарный совет. Возможностей, как говорили в старину, «дать на лапу», у тебя просто нет – не знаешь же, что за люди будут принимать решения этой ночью. И дают одно-единственное утешение: право выбрать любую точку мира, куда тебя доставит один из последних авиарейсов.

– Да, каждому человеку на Земле такое право дали. Включая тех, кто ничего кроме родной хижины не видел. Но знаешь… Как представлю, что выхожу на балкон, воздухом подышать – а там смог стоит. Отъеду на природу, километров на двадцать-тридцать от города – тоже дышать нечем. Вырываюсь в лес подальше – иду по битому стеклу и полиэтиленовым пакетам. Как они мерзко хрустят под ногами… Брр! Лучше уж так. Дубрава, звезды… – подытожил Бек.

– А ведь старики говорят, был на их памяти один эксперимент. Вирус какой, что ли, появился… Тогда тоже транспорт на какое-то время остановили, чтобы заразу не распространять. У многих крыша съехала совсем. И народные волнения, и чего только не было… А здесь – все спокойно прошло. Почему так?

– Ну, ты сравнила! Во время Великого Переселения никто не отнимал у людей главное – свободу. Только возможности уменьшились. Если сильно захочется – никто же нам не запрещает – рюкзак за плечи, и по лесным тропинкам хоть в Париж, хоть в Москву… Да хоть в Сеул! Ночевки в островных гостиницах бесплатные, работать и в пути можно. В лесу тебя не поймает полиция и не спросит, зачем ты вышла за пределы своего острова.

– А тогда – ловили?

– Больше, конечно, пугали, чем ловили. Но сам факт… Представь: выходишь из дома – а тебе за это штраф. Или даже тюрьма. Знаешь, что такое тюрьма?

– Смутно, из школьной программы. Я так и не поняла смысла.

– А его и не было. Просто какой-то идиот на заре цивилизации решил: если преступника запереть с другими такими же преступниками или в одиночестве, он от этого может исправиться.

– Что за бред?

– Бред, согласен. Вот ссылка или принудительная смена деятельности – они, пожалуй, могут исправить даже закоренелого преступника. Встречались, конечно, те, кто опасен для общества: маньяки, насильники, убийцы… Ну так и ссылать их туда, откуда нет никакой возможности выбраться.

– Вывести из зоны комфорта, но дать возможность оставаться человеком?

– Именно. Чем сейчас занимается тот противный дед, бывший политолог? Ну, который пытался спровоцировать заварушку между Великой Степью и Прибайкальской Тайгой, чтобы «нужные» люди смогли контролировать бесценный водный ресурс…

– Коров доит на острове, чем же ему еще заниматься? – усмехнулась Мари.

– Тяжело ему, как думаешь?

– Еще бы! Раньше только и умел, что руками водить, да языком чесать! А тут – работать надо.

– А запирает его кто-нибудь в камере, пусть даже трижды комфортабельной? Не дает заниматься в выходные дни, чем заблагорассудится?

– Нет, конечно. Зачем?

– Как думаешь, он исправится?

– Непременно. Не бывает же так, чтобы человек из одного дерьма состоял!

Какое дело Млечному Пути до двоих, целующихся под звездами у догорающего костра на крошечной планетке, вращающейся вокруг ничем не примечательной звезды? И какое дело сейчас им самим до Планеты, Галактики, Вселенной?… Нет, никаких особенных чувств не вспыхнуло между ними в этот миг: просто Бек и Мари делали то единственное, что показалось им уместным.

Способен ли человек изменить что-то во Вселенной? Вряд ли. А если так – зачем Вселенной менять что-то в самом человеке?