Читать книгу Проект «Linkshander» - Алексей Пшенов - Страница 9

Загорелый мужчина с аккуратной бородкой-эспаньолкой в черном берете а-ля Жан-Мишель Жарр стоял у полуобвалившейся стены старого провинциального кладбища. Увлажнившимися глазами он смотрел на восьмиконечный православный крест, довольно небрежно сваренный из тонких железных прутьев. Когда-то крест был покрашен серебрянкой, но краска от времени облупилась, и из-под неё бурыми пятнами проступил ржавый металл. На табличке, приваренной к центральной перекладине, от руки крупными чёрными буквами была написана только фамилия – Лаптев. Ни имени, ни отчества, ни даты рождения и смерти не было. Мужчина положил на талый мартовский снег два десятка красных гвоздик и трижды перекрестился. Потом он достал из кармана чёрного шерстяного пальто плоскую коньячную фляжку, отпил из горлышка несколько глотков и внимательно осмотрелся по сторонам. Через три ряда, тоже на краю у самой ограды, виднелся ещё один такой же неухоженный металлический крест. Мужчина, по колено проваливаясь в талый мартовский снег, подошёл к нему, чтобы прочитать фамилию:

– Коновалов, земляк… интересно, как тебя зовут теперь? А может, ты действительно умер?

Он вернулся к могиле Лаптева, забрал оттуда шесть гвоздик и перенёс их к Коновалову. Потом снова трижды перекрестился, отхлебнул из фляжки с коньяком и широкими шагами пошёл вдоль хлипкой кладбищенской стены к выходу. Выйдя на дорогу, он подошёл к тёмно-синему «Форду-Фокусу», достал из багажника объемистую дорожную сумку, закрыл машину, отошёл от неё метров на сто и по телефону вызвал такси:

– От старого кладбища на комбинат.

Уже начало смеркаться, когда мужчина вылез из такси в районе прядильного комбината на другом конце города. В квартире на четвёртом этаже обветшалого кирпичного дома светились два окна. Мужчина пристально посмотрел на подъезд. Видеокамеры ни на козырьке, ни на стене видно не было, но на всякий случай он снял берет, достал из сумки шляпу-борсалино, надвинул её глубоко на лоб и, низко нагнув голову, вошёл в подъезд. Поднявшись на четвёртый этаж, мужчина остановился перед массивной стальной дверью и, немного помешкав, дважды нажал кнопку звонка.

– Кто там? – раздался за дверью раздражённый старческий голос.

– Александр Петрович Афанасьев здесь живёт? – с уверенно-напористой интонацией спросил мужчина.

– Здесь, а что надо?

– Вам привет от Курта Иоганновича Малера.

– А кто это?

– Вы забыли? Это директор сорок шестой спецшколы.

– А вы кто?

– А я его заместитель по воспитательной части – Сергей Иванович Каманин. Привёз вам с оказией подарок к юбилею.

Заскрежетали замки, дверь как бы нехотя приоткрылась на длину прочной стальной цепочки, и в проёме появилось заострённое морщинистое лицо с взъерошенными волосами. Из квартиры потянуло стойким кофейным ароматом. Нежданный гость недовольно поморщил нос и одновременно улыбнулся. Он не любил запах кофе, – считал его слишком резким и грубым – но сегодня это был запах очередного триумфа.

– А документ у вас есть? – настороженно поинтересовался хозяин квартиры.

– А как же, – мужчина помахал перед лисьим носом недоверчивого старичка какой-то красной корочкой.

– Тогда проходите, – Афанасьев снял цепочку и распахнул дверь.– С чего это Курт Иоганнович вдруг вспомнил обо мне?

– А он о вас никогда не забывал, и очень благодарен вам за одарённых детей.

Старик польщенно заулыбался.

– Вот и сейчас в вашем роддоме появился подходящий отказник.

– В рубашке?

Каманин утвердительно кивнул.

– Опять упустили, растяпы, – пренебрежительно усмехнулся Афанасьев.– А что же это Курт Иоганнович сам не приехал?

– Возраст уже не позволяет ездить в командировки. Хотя здоровье у него более-менее в порядке, и школой он по-прежнему руководит.

– Молодееец, – уважительно протянул бывший главный врач Верхнеборской районной больницы.– А меня вот уже пять лет, как выперли на пенсию. Многие хотели занять моё место. Кстати, кто сейчас в больнице главный?

Каманин, не знавший ответа, стушевался, но старик сам пришёл ему на помощь.

– Лидия Павловна Сорокина?

– Она самая, – облегчённо выдохнул псевдозавуч.

– Разумная женщина. С ней у вас проблем не будет.

– Это я сразу понял.

– Уже начали оформлять ребёнка?

– Пока нет. Я только сегодня приехал. Зашёл в родильное отделение, и сразу к вам. Подарок к юбилею, – Каманин многозначительно указал на свою дорожную сумку.

– До юбилея ещё дожить надо. А получать подарки заранее – плохая примета.

– Что тут доживать – десять дней! Впрочем, если хотите, я могу оставить подарок на вокзале в камере хранения, а вы потом сами его заберёте.

– Нет, нет, – замахал руками Афанасьев.– Я, на самом деле, не суеверен.

«А зря», – подумал Каманин, но вслух торжественно произнёс:

– Поздравляю с наступающим юбилеем.

Он открыл свою объёмистую сумку и достал из неё сначала поздравительный адрес – бордовую папку с золотыми цифрами 75 – а потом большую картонную коробку с логотипом известной кофейной фирмы.

– Надо же, – растроганно произнёс бывший главврач. – А что это?

– Кофемашина.

– Вроде как большая кофеварка?

– Гораздо круче.

– Ну, что же мы стоим в прихожей? Проходите в комнату.

– Лучше сразу на кухню. Опробуем ваш подарок.

– У меня там не убрано, – смутился Афанасьев, но Каманин, не слушая его, по-хозяйски распахнул кухонную дверь.

На обеденном столе стояли сковородка с недоеденными яичницей, пустая кофейная чашка и шахматная доска с несколькими фигурами. На табурете лежал старый журнал с шахматными этюдами, кухонная столешница была вся заставлена грязной посудой, а на открытой полке выстроились в ряд потемнелые медные турки и кофеварки. Старую газовую плиту сплошь покрывали въевшиеся тёмно-коричневые потёки от сбежавшего кофе.

– Да вы прямо настоящий кофеман!

– У меня сердце хорошее. Через десять дней семьдесят пять стукнет, а я запросто выпиваю в день по шесть чашек кофе, – самодовольно улыбнулся Афанасьев.– И пульс у меня восемьдесят пять, и давление сто тридцать на девяносто! И засыпаю как ребёнок!

– Ничего, это дело поправимое, – чуть слышно прошептал Каманин, а потом во весь голос добавил.– Завидую вам белой завистью.

Переставив всю грязную посуду в мойку, он водрузил на кухонную столешницу новенькую кофемашину, ослепительно сияющую чёрным лаком и никелем.

– Ух ты! – по-детски непосредственно удивился Афанасьев.– И как это чудо работает?

– Очень просто. Вот в эту ёмкость мы наливаем воду, а в этот отсек вставляем кофейную капсулу. Если хотим сварить эспрессо, то нажимаем вот эту кнопку, а если американо – то эту. Если вам захочется капучино или латэ, то съёмную кювету нужно наполнить молоком и нажать одну из этих кнопок. Понимаю, что сейчас вам трудно всё запомнить, но в инструкции всё подробно описано. Предлагаю, опробовать этот чудо-агрегат! Какой кофе желаете?

– Пожалуй, эспрессо, – вальяжно заказал Афанасьев.

Каманин вытащил из сумки несколько коробочек с кофейными капсулами, открыл одну из них и, повернувшись спиной к хозяину квартиры, вставил в приёмный отсек не ту капсулу, что достал из коробки, а другую, которую неуловимым движением фокусника вынул из своего кармана. Когда кофемашина хрипло загудела, он снова обернулся к хозяину квартиры и задал вопрос, заставивший Афанасьева отчего-то вздрогнуть:

– А вы случайно не помните мальчика, которого отдали в июне девяносто третьего? Его настоящая фамилия была Лаптев.

– Помню.

– А почему от него отказалась мать?

– А зачем вам это? – насторожился бывший главврач.– Я ведь давал подписку о неразглашении.

– С тех пор прошло больше двадцати лет, да и вы уже на пенсии. Так что подписка на вас больше не распространяется. Это, конечно, не повод рассказывать кому попало о нашем проекте, но мне можно.

– И всё же зачем? Курт Иоганнович сам ничего не хотел знать о своих будущих учениках кроме их фамилий. Он всегда говорил: то, чего не знаешь – никогда не разболтаешь.

– Этот Лаптев оказался очень талантливым учеником. Сейчас он студент четвёртого курса МГИМО, и его ожидает блестящее будущее журналиста-международника. Курт Иоганнович не исключает, что когда-нибудь Лаптев сможет возглавить какое-нибудь крупное новостное агентство. И он не может понять, почему его мать отказалась от такого талантливого ребёнка. Ведь она сама была незаурядная женщина.

– Эта незаурядная женщина умерла? – холодно спросил Афанасьев.

Каманин молча кивнул головой.

Бывший главрвач поджал губы и задумался. Кофемашина с хрипом и бульканьем выплеснула в чашку порцию густого ароматного кофе. Каманин поставил чашку на обеденный стол рядом с шахматной доской и зарядил новую капсулу. На этот раз не из кармана, а из фирменной коробки.

– Это, пожалуй, самый загадочный отказник, появившийся в нашем роддоме. К сожалению, я сам ничего толком не знаю о его матери. А уж об отце и подавно, – Афанасьев взял чашку со стола и, прикрыв глаза, сделал маленький глоток обжигающе-горячего напитка.– Его мать сняли с поезда Москва-Сочи. Она зачем-то на девятом месяце беременности отправилась на юг. Среди ночи на нашу станцию позвонил начальник поезда и сообщил, что у него одна пассажирка рожает прямо в купе. Скорые поезда в нашем городе не останавливаются, но тут был экстренный случай. Роженицу просто высадили на перрон, и поезд поехал дальше. На вокзале в ту ночь работали только мужчины, и никто не знал чем можно помочь. Естественно, позвонили в нашу больницу. Машина была на вызове где-то в деревне, и пока дежурная акушерка пешком добралась до вокзала, женщина уже родила прямо в зале ожидания. Роженица потеряла сознание от болевого шока, а ребёнок лежал на скамейке весь синий, в плёнках от плодного пузыря. И не дышал. Акушерка сняла плёнки, прочистила новорожденному рот и нос и стала делать искусственное дыхание. И, знаете, случилось настоящее чудо – младенец ожил, задышал и закричал. В больнице его поместили в барокамеру в отделении интенсивной терапии. Он был недоношенный – восьмимесячный. Такие младенцы почему-то погибают гораздо чаще семимесячных, но этот оказался везучий. Недаром родился в рубашке. Через месяц он имел нормальный рост и вес и был абсолютно здоров.

Бывший главврач замолчал, сделал несколько глотков кофе и присел на табурет. Каманин вынул из кофемашины свою чашку и тоже сел за стол напротив бывшего главврача.

– А что же мать?

– Мать очнулась под утро и, конечно, спросила, что с ребёнком. Ей честно ответили, что младенец очень слаб, лежит в инкубаторе и возможно не выживет. Тогда она ответила, мол, вы тут сами с ним как-нибудь разберитесь, а мне срочно нужно в Сочи. А на обратном пути, через несколько дней я ребёнка у вас заберу. Ей объяснили, что у нас не камера хранения, и просто так, без ребёнка, покинуть родильное отделение нельзя. К тому же она сама получила травмы при родах, и ей требуется лечение. Но женщина, словно в бреду, ничего не хотела слушать. Твердила как заведённая: «Мне нужно в Сочи, мне нужно в Сочи!» В результате ей вкололи успокоительное, и она проспала ещё сутки до следующего утра. А там снова принялась за свое – мне срочно нужно в Сочи! К вечеру она подписала бумаги об отказе и от ребёнка, и от собственного лечения и уехала ближайшим пассажирским поездом в на Ростов.

– И вы так легко отпустили женщину, бывшую явно не в себе и нуждавшуюся в помощи?

– А что я мог сделать? Надеть на неё смирительную рубашку? Она имела полное право на отказ, – Афанасьев вздохнул и допил свой кофе.– Женщина не вернулась за своим ребёнком ни через несколько дней, ни через несколько недель. А через два месяца, когда ребёнок окончательно поправился и окреп, я позвонил Курту. Он тут же приехал, привёз готовое свидетельство о смерти и забрал малыша. А я провёл младенца по всем документам, как неожиданно умершего.

– Извините за нескромный вопрос, а каков был ваш интерес в этом деле?

– Как обычно – премия в три оклада.

– Тридцать серебряников, – вполголоса произнёс Каманин и тут же укоризненно спросил:

– Но, отдавая ребёнка Малеру, вы же не знали точно, что будет с этим формально умершим младенцем? Что его действительно отправят в спецшколу, а не разберут на донорские органы, и не используют вместо обезьянки в каких-нибудь медицинских экспериментах?

– Бог с вами, что вы такое говорите? Курт Иоганнович – сотрудник КГБ, – Афанасьев экспрессивно указал пальцем куда-то в потолок.– Там всё законно!

– Значит, подделывать свидетельства о смерти – это законно? И вы уверены, что госбезопасность не способна на эксперименты с детьми?

– Но это уже давно отработанная схема. Вы же сами в ней служите. Или?… – бывший главврач с ужасом посмотрел на псевдовоспитателя.

– Успокойтесь! Конечно, никто никаких детей на органы не разбирает. Все они действительно попадают в самую лучшую в мире спецшколу. Я работаю в ней буквально всю жизнь, и за это время там никому даже аппендицит не вырезали, – иронично усмехнулся Каманин.

– А я сотрудничаю с Куртом Иоганновичем ещё с семидесятых годов и уверен, что он даже в мыслях не мог пожелать детям ничего плохого! Вы же сами сказали, что Лаптев оказался очень талантливым учеником, и его ожидает блестящая карьера. А кем бы он стал, попади в обычный детдом? Алкоголиком и уголовником? – Афанасьев неожиданно побледнел и схватился за сердце.– Надо же, первый раз в жизни что-то кольнуло!

– Всё когда-нибудь бывает в первый раз, – не слишком ободряюще произнёс Каманин.– Таблетку валидола не хотите?

– Нет-нет! Спасибо, уже отпустило! – испуганно отмахнулся бывший главврач.

– Кстати, как звали сбежавшую мамашу?

Афанасьев задумался.

– Кажется Марина… точно Марина Лаптева. А вот отчество, убей, не помню.

– И она никогда не пыталась найти своего ребёнка?

– Пыталась. Но сначала, через месяц после того, как я отдал младенца Курту Иоганновичу, в нашей больнице появился её дед – генерал Лаптев. Он ничего не знал о мнимой смерти ребёнка и хотел сам забрать новорожденного. Я объяснил генералу, что его внук родился недоношенный и очень слабый и спасти его было практически невозможно. Тогда Лаптев заявил, что хочет провести эксгумацию и перезахоронить правнука на московском кладбище, где лежат все его родственники. На подобный случай мы всегда закапываем в могилу запаянную урну с пеплом, вроде как ребёнка кремировали. И тут я здорово испугался: а вдруг этот генерал проведёт какую-нибудь криминалистическую экспертизу и узнает, что в урне лежит не человеческий пепел, а обычная древесная зола. Но Лаптев в тот же вечер с глря так напился в гостиничном номере, что под утро у него произошёл инсульт. Генерал пару дней пролежал в нашей больнице, потом его перевезли в Москву, и больше я о нём ничего никогда не слышал. А Марина Лаптева появилась в нашем городе только лет через десять, уже в начале нулевых. Я её не узнал. В девяносто третьем это была красивая энергичная женщина, а тут она была никакая. В тридцать пять лет Лаптева выглядела на все пятьдесят. И была одета как-то очень неопрятно: будто сбежала из плена или вышла из тюрьмы. Мне даже показалось, что она пьёт, хотя алкоголем от неё не пахло. Даже если бы я знал, где находится её сын, то всё равно ничего бы не сказал. Такой женщине нельзя иметь детей. Я отдал ей свидетельство о смерти и помог найти на кладбище могилу сына.

Каманин помрачнел и прикрыл глаза ладонью.

– Это неправильно…

Бывший врач недоумённо посмотрел на своего гостя.

– Вам не было жаль эту женщину?

– Ничуть. Она сама во всём виновата, – Афанасьев побледнел ещё больше и снова схватился за грудь.– Надо же, сердце трепыхается словно бабочка. Никогда такого не было.

– У вас тахикардия, – уверенно произнёс Каманин.– Наверное, вы сегодня выпили слишком много кофе.

– Да, семь чашек. Ваша чашка была явно лишняя.

– Может, вызвать скорую?

– Не надо, – обречённо-уныло произнёс Зиновьев.– Будем считать, что это обычная тахикардия.

– Попробуйте выпить валидол и как-нибудь отвлечься.

Каманин достал из кармана пластиковую тубу и вытряхнул из неё большую белую таблетку. Отставной главврач покорно взял таблетку и положил её под язык.

– Я вижу, вы увлекаетесь шахматами? – спросил Каманин, беря в руки журнал с этюдами.

– У меня первый разряд, – Зиновьев хотел произнести фразу с гордостью, но она прозвучала как-то вымученно и невыразительно.

– Сыграем?

– С удовольствием, – согласился бывший главврач, однако никакого удовольствия в его бесцветном голосе уже не слышалось.

– С вашего позволения, я буду играть белыми.

– Хорошо…

Соперники сумели только обменяться первыми ходами, как Афанасьев неожиданно покрылся испариной и, смахнув дрожащей рукой фигуры с шахматной доски, посмотрел в глаза своему гостю.

– Я всё понял. Я знаю, кто вы. Вы не Каманин, вы – Лаптев, тот самый мальчик, который родился на вокзале. Сергей Иванович Каманин – это герой-партизан, в честь которого названа улица, на которой стоит наша больница, и Курт Иоганнович назвал вас именем нашего героя. А теперь вы пришли меня убить. За что? За то, что вы попали не в обычный детдом, а в спецшколу для одарённых детей?

– За то, что вы заживо похоронили меня, и моя мать увидела на местном кладбище могилу своего ребёнка… Я думаю, это было равносильно её собственной смерти…

Афанасьев попытался встать со своего табурета, но слабые старческие ноги подкосились и он плавно, словно в замедленной съемке, осел на давно некрашеный деревянный пол. Каманин, чувствуя наполнивший кухню удушающе-терпкий запах человеческого страха, презрительно посмотрел на бывшего главного врача и вернул на опустевшую шахматную доску чёрную королеву и белого офицера.