Читать книгу Счастливые камни моего деда. Литературное наследие П. И. Ратушного - Алексей Ратушный - Страница 5

В то время, в которое еще не было революции, при царском положении, много лет назад, ходило среди людей поверие, что камни-самоцветы влияют на судьбу человека. То-есть люди разговаривали о том, что самоцветы счастье приносят. Например: обладатель изумруда избавляется от всяких болезней и недугов. У кого есть александрит, – тому вечная удача и успех в задуманном деле.

В магазинах Екатеринбурга, где продавались драгоценные камни, покупателям предлагали небольшую книжечку печатную, в которой подробно излагались всевовможные волшебные свойства камней-самоцветов.

У меня тоже была печатная такая памятка, да за ненадобностью я ее потерял. В ней разное было напечатано. Однако я полагаю, что все это чепуха. [71]

Камни, – если они сработаны как полагается, – действительно, теперь для глаз радость, и мило глядеть. Но тогда…

Торговцы пользовались этим поверием среди людей.

Малоценный какой-нибудь камень торговец продавал подороже, потому что камень «волшебный» счастье приносит.

А какое счастье, – вы увидите из такого случая.

Вот тут жил в Свердловске, при царском положении, гранильщик один. Было их тут много, но расскажу про одного. Звали его Ефимом Дмитриевичем. Яковлев по фамилии. За жизнь свою он переимел и руках все камни: и гранаты, и цирконы, и сапфиры, и изумруды, и фенакиты, и топазы, и аметисты, и рубины, и хризолиты, и тяжеловесы, и турмалины… Одним словом, не было иа Урале такого камня, который мимо рук Яковлева прошел. Я про род камней говорю. Ну, и скажите, пожалуйста: не видел он счастья! И не дожил до него.

Лет 25 времени скончался.

Давнишнее было время, в ученики меня по контракту отдали хозяину Липину. В те годы гранильная фабрика, – так рассказывали старики, – распродала все самоцветы после уничтожения крепостного права и работала больше по яшмоделию. Для увеселения царей работала: вазы делала, саркофаги и другие тяжёлые предметы. Оплата рабочих была слабенькая- 17 рублей в месяц платили. Люди, которые потолковее на счёт камня, те дела по рукам на фабрике не имели. Гранильщики, [72] ювелиры, которые были, граверы – эти на предпринимателей-хозяев в тот момент работали.

Вот отдали меня в ученики к Липину. Определил Липин меня к гранильщику. Тут я и увидел товарища Яковлева. Высокий, худой. Борода черноватая. Развитие гражданское имел он слабое. Высказывался всегда медленно, гордо, а говорил неизвестно что и к каждому слову присказку добавлял: «Совершенно что…»

Вот спросят его:

– Ефим Митрич, – война-то чем кончилась?

Тогда китайская война была.

А товарищ Яковлев рукой до воздуху проведет, – и отвечает:

– Война… Совершенно что… Постреляли, постреляли… совершенно что, переходи на нашу сторону.

Вот такой был в гражданском развитии товарищ Яковлев. Но по камню имел он большое умение. Все свойства и капризы камней знал. Вот хозяин Липин дает ему аметист. Камень весь белый, хуже стекляшки. Только капелька одна лиловая в боку, – по-нашему: куст краски. Куда камень такой годится? На взгляд хуже всего. Покрутит в руках тот камень Ефим Митрич, и так и этак посмотрит его. Молча все это, и начнет он огранку вести. Спервоначала придаст [73] ему приблизительную форму, дальше больше и в конце процесса – глядишь – отдает хозяину, вместо стекляшки белой, – камень дорогой, самоцветный. Камень горите, переливается. Дело-то в том, что товарищ Яковлев знал, как гранильщик, что куст краски надо поместить в самый испод. Испод – это слово наше, уральское. Помню, как меня Яковлев учил этому слову. Положит камень, сделает неопределенный жест и говорит:

– Вот лежит камень, совершенно что, а под ним вода течёт, совершенно что… Откуда она течёт? Из-под камня… Из-под, совершенно что… Понимаешь: из-под, испод… Испод – это, значит, самый испод камня… совершенно что.

Товарищ Яковлев знал, что, ежели в правильно ограненный камень куст в самый испод направить, тогда весь камень цветом зальется, как водой самоцветной… Оттого и говорят: камень «чистой воды»…

Тут, конечно, нужно умение. Ежели куст чуть-чуть в бок пошел, ну, и все пропало. Одна грань лиловая, густая, а остальные белые. Обесцененный камень. Больше полтинника не стоит.

И ни за что в жизни, бывало, не держит при заправке Ефим Дмитриевич аметисты над самым огнем. Нельзя. Аметист имеет природу выгорать от огня. Краску теряет.

Ефим Дмитриевич и гранил, и шлифовал камни, как полагается. Бог, например, фенакит. Этот камень имеет свои свойства, свой каприз. Торцевая [74] сторона не дается огранке ни на сухом ни на мокрой. Надо впросух. То есть надобно, чтобы на трепловом кругу, на котором происходит огранка, было ни сухо ни мокро, а когда просыхает. Здесь надо большое умение и знание дела.

Одним словом, Яковлев был, если говорить по-теперешнему, – мастер большой квалификации, и камней он передержал в своих руках, на своем веку, многое множество. А счастье-то он имел, я вас спрошу? Принес ли ему счастье, удачу камень какой-нибудь? Скажу прямо, – нет. При всем своем умении, Яковлев жил плохо, бедно. Прямо говорить, – хуже нищего. И в пьянстве.

Редко он был в трезвом виде и состоянии.

– Я, – говорил он, – когда трезвый, – злой очень на хозяев, совершенно что. А для моего организма это вредно… совершенно что…

Ну, и пил. И утром, и в полдень, и в полночь. И жена его тоже пила. Бывало, даст ей тридцать копеек и говорит:

– Иди, Наташа, совершенно что, принеси сороковку.

Это, значит, – полбутылки.

А она обижается:

– Сороковку? Мне не надо! Чего же это я буду по грязи два раза бегать… На бутылку давай!

А он вздохнет и даст. А как напьются, сейчас у них драка. Не из-за чего, прямо по пьяному делу. [75]

А то, бывало, зайдет к Яковлеву кто-нибудь из гранильщиков. То ли камень показать, который достал но шмуку… Шмук – это так называлось воровство от хозяина… То ли просто так. Посидит гость, о делах поговорят. Конечно, водка, на столе. Сначала пьют за деньги, а потом одежонку в кабак понесут и до тех пор пьют, пока голыми не предстанут. И гость, и хозяин – в чем мать родила.

В общем, Яковлев одевался плохо. Хуже нищего – в отрепьях да в заплатах. И очень страдал через это, потому что в бога верил и в церковь хотел ходить. А только не мог: стыдно было в нищенской одежде к Богу дойти. Людей совестился. И через это пил еще больше.

В остатнее время жил, прямо удивляться можно, – сверх всякой возможности. Утром возьмет у хозяина два дешевеньких аметиста для огранки. Посидит за ними до обеда, огранит, отшлифует. Получит но четвертаку за камень – полтинник. И сейчас своей старухе:

– Наташа, ступай за водкой, совершенно что.

Выпьют! И обратно идет за двумя камушками. А к вечеру их огранит, отшлифует и снова:

– Ступай, совершенно что, за водкой.

И это каждый божий день, хоть в будни, хоть в праздник, хоть в пост, хоть на Пасху. Одну бутылку кончил, за другой тянется.

Надо прямо сказать: при всем своем пьянстве, при всей своей бедности – честный и гордый был [76] человек. Чужой даже искорки не возьмет… Искорка – это, по-нашему, камень, такой мелкий, а по-вашему, осыпь. И шмука не делал.

Тяжелая, в общем, была жизнь его. Детей он имел четверых. Но дома они не жили. Порастыканы они были по чужим людям, в прислугах жили.

Один из сыновей его – ну, прямо идиот был. Зачатый от пьяного отца и пьяной матери, – что толку. Сын-то этот был такой. Ходит по улицам Екатеринбурга, да все слушает. И слушает – не зазвонят ли в церковь на похороны. Тогда особый звон на похороны был. И как услышит он этот звон, так идет туда. За покойником. Там ему, конечно, пообедать дадут, за упокой души покойника… Так и жил. Покойники-то – каждый день были, Да и не один. Ну, он и сыт. А уж в революцию встретил я его, когда еще церковь не сломали, он мне говорит:

– Я, – говорит, – теперь служу.

– Где? – спрашиваю.

– В комитете церковном…

– А что же делаешь?

– Уборщиком.

Вот какой малоумный был сын у Ефима Дмитриевича.

И вот какое понятие было у него про службу.

Сам Ефим Дмитриевич верил в эти самые предания насчет счастья и камней. И все, [77] бывало, камня счастливого дожидался. И в бога верил. Как ложился сдать, все крестился да молился… Хоть трезвый, хоть пьяный, стоит высокий такой, худой, как этот Дон-Кихот на картине, и поклоны бьёт… Видно, у бога счастливого камня просил.

А умер товарищ Яковлев в самой нищете. В гроб не в чем было положить, хоть у соседей белье занимай.

А ведь за жизнь свою много камней передержал он в руках: и изумруд, и аквамарин, и александрит. Все камни имел он. А счастливого не нашел.

И кто это счастье видел из рабочих при царском положении?

Вот в роде Яковлева был у нас Чеканцев. Тоже мастер по камню, гранильщик. И у этого счастье было, как у Яковлева. И этот тоже пил. Горе… Ненависть у него была к тем, на кого работал. Этот допился до горячки. Он бросился под поезд. И много таких было гранильщиков.

Почему же они пили? Я скажу прямо: раньше мастерские были алкогольные гнезда. Ученика мастер посылает за водкой. Не пойдет ученик – мастер ему ничего не покажет, ни про какой каприз камня не разъяснит. Ничему подросток не научится. А пойдет, – мастер сначала сам выпьет, своим друзьям поднесет, а потом ученику дает стакан и говорит:

– Пей.

Отказываться не смели. Вот так и втягивались сызмалетства. [78]

А хозяину, конечно, выгодно было иметь дело с пьяными мастерами. Легче было в кабале держать. И обсчитать можно и недодать. И я так полагаю: предание насчет счастливых камней – чепуха это, затмение мозгов. Дурман, как говорится.

Когда рабочие взяли власть в свои руки, тогда, конечно, все камни для людей стали счастливыми. Взять звезды на башне Кремля, которые мы делали. Они, действительно, показывают человеку счастье.

Но тут опять вопрос: а может быть, предание про счастливые камни – правильное?

Но только один факт я вам скажу: раньше, при царском положении, не было рабочему человеку счастья: ни при «счастливом» камне, ни без него…

(Записано по рассказу гранильщика А. П. Подкорытова) [79]

в издании 1959 года концовка грубо искажена.

;