Читать книгу Охота на труса - Алексей Смирнов - Страница 3

– Клон колчерукий, – прошипел Иоганн. – Чего прикрываешь тетрадь?

– Я тэбе пупок покажу. После отбоя, – пообещал Дато.

– А я туда харкну. Достали со своим пупком! Все равно нас вырастили в пробирке и подсадили черте-кому.

– Это нэ клоны, – назидательно возразил Дато. – Клон это когда тэбя целиком выращивают в колбе. Тэбя послушать, так лубой искусственник уже клон!

И заработал по руке линейкой.

Сановничий навис над ним, похожий на сказочную костлявую смерть. Задайся кто-нибудь целью нарисовать Кащея или оживший труп – ни при каком даровании не вышло бы лучше. Директор был настолько страшен лицом, что уже и смешон: голый безбровый череп и тонкий рот; глаза, похожие на два тележных колеса, проехавшихся по пепелищу; скулы, выпиравшие так, что смахивали на крылья маленького самолета; длинный хрящеватый нос и морщины столь глубокие, что их можно было принять за старые шрамы, а лучше – за неумелую попытку художественной резьбы по оголенному бревну. Живой портрет был близок к лубку. Душа Сановничего была намного краше, и дальше удара линейкой он в наказаниях не заходил. Он сильно пришепетывал и раздувал слона из каждого пустяка: при виде малейшей шкоды кожаные складки, заменявшие ему брови, сдвигались, губы вытягивались в хобот, голова чуть втягивалась в плечи и начинала покачиваться, как было с ним и сейчас.

– Вшего-то и нужно дошидеть до жвонка, – затрубил он. – Дато! Школько можно обшашывать эту глупошть про клонов?

Сухорукий Дато смотрел дерзко.

– Господин дырэктор, – сказал он с деланной важностью. – Звонок нэ работает. Его испортил какой-то хулиган.

Сановничий нахмурился и посмотрел на часы.

– Отштали, никак? – проговорил он беспомощно и перевел взгляд на стенные.

Класс уже ликовал.

Директор укоризненно покачал головой.

– Дато, Дато, – молвил он. – Никак не пойму, откуда у тебя гружинский акшент? Вроде бы рош шо вшеми, ушился по-рушшки…

Он сказал это, словно не знал про специально оплаченную и проведенную втайне гипноиндукцию.

– Ушился, господин дырэктор, совсэм я по-рушшки ушился, – закивал тот.

Тут и раздался звонок. Сановничий потерянно посмотрел на доску, исписанную уравнениями. Потом повернулся к классу. В иных смыслах вымуштрованные и даже затравленные, воспитанники отдыхали на директорских уроках, где можно было ждать отношения самого сурового, но нет, как раз Сановничий давал им поблажки и многое спускал – например, за сегодняшнее кривляние русистка Смирдина поставила бы придурковатого Дато на кирпичи, да отправил бы на отчитку к отцу Иллариону; биолог Мандель послал бы его чистить сортиры, а мягкий, добрейший с виду историк Пыльин и вовсе засадил бы недоросля в карцер, и с рук долой, и самому Пыльину спокойно и уютно, он уж забыл бы про это через минуту, благо сам от роду не бывал не то что в карцере, но даже в полицейском участке.

Сейчас они вольничали, как умели – то есть с немалой оглядкой даже при снисходительном начальстве. Русоволосый, картавый и подловатый Дима подставил ножку толстяку Джонни, и тот рассыпал учебники, задев при этом прилежного, но скрытного Суня, который всегда поднимался и уходил последним. Чего он ждал, просто сидя за партой и глядя раскосыми глазками перед собой, никто не знал.

– Дорогу! Дорогу!

Чернокожий Боваддин скалился и толкал по проходу кресло-каталку, в котором сидел парализованный ниже пояса Эштон. Тот, лицом похожий на лисицу, был вооружен плевательной трубкой, и все сходило ему с рук по причине увечья. Дима отскочил в последний момент. Иоганн обнялся с Дато, что-то бурча ему на ухо. Улыбчивый Ибрагим смотрел на них и пытался собрать в кулак бороденку из трех волос – оглаживал ее как бы, щупая воздух; и всячески холил: мерзкую, бесцветную и даже не волосяную, а вроде из органических белых нитей, как будто некий паук еще только выпускал сок из брюшных железок.

В классе были две отроковицы: дебелая Марфа и чернявая Гопинат. Они чинно сложили учебники и тетради, после чего принялись шушукаться над учебным планшетом. Замкнутая приютская сеть была дальней и бедной родственницей всемирной паутины, но Марфа и Гопинат не знали другой и довольствовались убогой внутренней циркуляцией селфи. Понятно было, что юноши сохли по ним. Всем уже исполнилось по шестнадцать-семнадцать, а кое-кому и восемнадцать лет, и женская с мужской половины давно были готовы абсолютно на все, но правила строго-настрого запрещали предосудительные связи. Следили камеры, хотя и не вездесущие; поговорить свободно удавалось шепотом или под шум воды в душевой. Впрочем, эти запреты странным образом не распространялись на рукоблудие и однополые контакты. Оные не поощрялись, но на них смотрели сквозь пальцы, считая некоторую разрядку полезной и разумной. Молодые люди не только познали друг друга, но и успели осточертеть себе, а что касалось девиц, то эти помалкивали, и правду об их дружбе могли поведать только приютские архивы, где хранились видеозаписи и суточные отчеты дежурных преподавателей.

Сановничий тоже собрал свои бумаги. Ночью случилось чрезвычайное происшествие. Часовые отправились под трибунал. Предмет, который попал на территорию приюта, был заперт до поры в его сейфе и ждал передачи владельцу. Но вышел немалый шум, и тот не спешил выходить на сцену, а потом злополучную книгу, от которой не было никакого проку, а вред мог получиться немалый, лучше было попросту сжечь в кухонной печи. Она не представляла никакой ценности – роскошное издание, но не больше, вдобавок пострадавшее от ненастья и пуль.

Директор всегда выходил последним.

Он проводил взглядом Дато, который и захлопнул дверь. В коридоре поскрипывала невидимая коляска Эштона.

Сановничий в очередной раз уловил нехорошее слово «клон». В нем не было ничего особенного, воспитанникам естественно интересоваться и озадачиваться своим происхождением. Они действительно были искусственниками. Но директор боялся. Дело считалось настолько важным, что ему становилось дурно всякий раз, когда Дато – особенно Дато – по неведению приближался к опасной черте. Сановничий считал дни, остававшиеся до выпуска и прощания навсегда, о котором воспитанники не подозревали.

– Довольно! – сказал себе директор и встал из-за стола.

Жечь.

Он подошел к двери и толкнул ее, но та оказалась заперта. Коротко взвыла сирена. И смолкла. И свет погас. Неустановленная злая воля вырубила все, что питалось выделенной подстанцией.