Читать книгу Охота на труса - Алексей Смирнов - Страница 4

История обитателей приюта звучала довольно замысловато, но проверить ее подлинность не было никакой возможности.

Лет двадцать назад искусственников поразила неизвестная хворь, которая не признавала границ. Пересадка оплодотворенных яйцеклеток давным-давно стала обычнейшим делом. Они либо приживались, либо нет. Но вдруг возникла напасть, и неизученная болезнь начала поражать готовых младенцев. Без всякой видимой причины они покрывались язвами и начинали истекать кровью, которая хлестала откуда могла. Было сделано важное наблюдение: этого не случалось в определенных климатических и геомагнитных зонах при соблюдении ряда условий – полной изоляции от окружающего мира, хорошего питания, ежедневного врачебного контроля с облучением крови ультрафиолетовыми лучами и введения особых сывороток. Такому же воздействию подвергался и персонал, который, однако, обладал свободой передвижения и не подлежал информационной блокаде.

Мало-помалу таких бедолаг собрали в специальных приютах со всего мира. Джонни приехал из Великобритании, Боваддин – из Центральной Африки, Гопинат – из Индии, Дато – из Осетии, и так далее. С малышами было легко – когда им исполнилось два года, пять и даже десять; в четырнадцать стало труднее. Они повзрослели, Сановничий собрал неплохих педагогов, и развитие воспитанников шло полным ходом. Начались неудобные вопросы: чем был опасен тот же интернет, будь он неладен? Уроки информатики и физики проводились на высоте, и обойти его существование молчанием было никак нельзя. Пришлось изворачиваться. Пришлось городить всякий вздор о пагубных информационных потоках, которые за пределами благоприятной геомагнитной зоны могли оказать пагубнейшее воздействие на легкие, печень, мозг и селезенку. Помогало одно-единственное утешение: когда-то настанет счастливый день, и ворота откроются. Болели только дети. Все воспитанники отправятся в мир, а дело преподавателей – рассказать о нем как можно подробнее и подстелить солому для неизбежных падений. Эти слова Сановничий всегда произносил с удовольствием, потому что говорил правду. Так и будет. Для мира их и готовили. Другое дело, что им не открывали всей правды, и этот пункт в свое время вызвал ожесточенные споры – приюты еще только проектировались, а будущие педагоги и туторы ломали копья, пытаясь определить допустимую дозу истины. Радикалы с одной стороны клялись, что и дозировать нечего – пусть знают все и сразу, тем лучше будет выполнена задача. Не на убой же их вырастят и не на органы! Радикалы с другой поминали неокрепшую юную психику и грозили страшными душевными конфликтами. Победили последние. Сановничий с годами оценил их мудрость.

Он знал, что опасности нет, и все-таки порой ловил себя на страхе, с которым вдруг всматривался в зеленоватые глаза Димы, оценивал молодой пушок на губе Иоганна, прислушивался к скрипу колесницы Эштона, задерживался взглядом на пышной груди Марфы. Ему мерещились подозрения и догадки. Сановничий лично просматривал суточные записи с камер наблюдения, вникал в разговоры, перехватывал взгляды. Его тревоги имели некоторое основание, потому что недоумение воспитанников возрастало по экспоненте. Что это за сыворотки? Спасибо Манделю за этот вопрос. Он научил своих питомцев достаточно хорошо, чтобы те усомнились в существовании сыворотки от неизвестной болезни. Зачем за ними следят? Во избежание горяших, необдуманных поштупков – так отвечал Сановничий, напирая на общее благо. Каких-таких поступков? Директору не хотелось обговаривать саму возможность побега, но деваться было некуда. Он потчевал воспитанников жуткими россказнями о других приютах, где якобы совершались такие попытки, а после несчастных обнаруживали полуразложившимися, издававшими невыносимый смрад. И даже якобы сожгли дотла один филиал, которому не повезло открыться в далекой и дикой стране, потому что в народе жил суеверный ужас перед непобедимым вирусом, который мог не сегодня завтра мутировать и отправиться в победное шествие по земному шару.

Но главное: что дальше? к чему их готовят и почему не говорят?

Ответ на этот каверзный и самый сложный вопрос был ослепительно прост: ни к чему особенному. К жизни как таковой! Сановничий, измысливший эту формулировку, не уставал себя хвалить за находчивость. После такого откровения можно было бесконечно долго плести про путевку в жизнь, открытость многих дорог и достойное место под солнцем. Тем более, что о бесконечности речь не шла. Времени осталось совсем немного, выпуск назначили на следующий май. Директор уже прикидывал, достанет ли ему сил на новую партию. Три поколения воспитанников – таков был неутешительный итог, и это если приступить к делу молодым, а Сановничий получил назначение уже в зрелые годы. Нынешний выводок был первым и, вероятно, последним, если считать от колыбели до выхода в свет.

Все это пронеслось в голове директора за ту долю секунды, пока он дергал дверную ручку. Стоя в кромешной тьме, ибо в классной комнате не было окон, Сановничий сначала решил, что на подстанции случилась авария. Но оставалась дверь. В ней не было ничего электрического. Ее тупо и дерзко подперли каким-то предметом – может быть, обыкновенной шваброй. Тот факт, что это случилось за считанные секунды до всеобщего отключения, не позволял заподозрить аварию. Злой умысел был налицо. Сановничий похолодел, вдруг поняв, ради чего это сделано. Книга лежала в его кабинете на самом виду: редкий случай необъяснимого головотяпства. Тому, кто вывел из строя электростанцию, не составит никакого труда отомкнуть примитивный замок. В приюте не слишком заботились о запорах, полагаясь на систему наблюдения, которая исключала если не все непотребства воспитанников, то вопиющие – гарантированно. Поэтому злоумышленники поступили просто: они изыскали способ полностью отключить электропитание. Почта, телефон, телеграф. Директор схватился за голову. Они видели. Кто-то оказался свидетелем ночных событий и мог разглядеть не только переброшенный через стену том, но и, неровен час, самого диверсанта. Это неизбежно вело к вопросам, на которые у Сановничего не было готовых ответов.

Однако на сей счет он беспокоился зря. Через десять минут его выпустили, через двадцать – восстановили электроснабжение, а через полчаса состоялся общий сбор, на котором его не спросили решительно ни о чем.