Читать книгу Красная розочка. Рассказы и повести - Алексей Сухих - Страница 10

Весенняя сессия года закончилась 30 июня. Учился Леонид старательно, а сдавал в этот раз не блестяще, Но экзамены это и лотерея, и настроение преподавателя, и твоё личное настроение. Отличная оценка была у него всего одна. Но поскольку стипендию давали всем успевающим, то огорчений из-за трояков тоже не было. Тройки были оценкой настроения, а не знаний. Леонид знал, что все предметы он знает на очень «железные» четвёрки. И понимал, что предмет изучил и мог применить полученные знания на практике. А отличную оценку он получил, готовясь к экзамену под оперу «Кармен». Он был в общаге один и перечитывал конспекты. Негромко звучало радио, создавая фон. И вдруг диктор объявил: «Внимание! Начинаем передачу оперы Ж. Бизе „Кармен“. Партию Хозе исполняет Марио дель Монако, партию Кармен Ирина Архипова». Это было нечто и незабываемо. Леонид все три часа передачи сидел в блаженном состоянии. А после ему показалось, что повторять ему ничего не надо и утром вошёл на экзамен в первой тройке и получил «отлично».

В зачётке стояла печать и запись о том, что имярек переведён на четвёртый курс. Все долги по до сдаче экзаменов были закрыты. Сугробин выдержал самим придуманный не простой жизненный экзамен. Далее предстояла нормальная учёба без перегрузок и начиналась она заводской практикой по технологии металлообработки. Леонид с десятком ребят из группы был определён на механический завод оборонного министерства. Он не имел никакого названия и просто был «Механический завод п/я (почтовый ящик) В обозначенные годы все чем-то связанные с оборонными заказами предприятия, даже швейные, выпускавшие вещмешки для красноармейцев или обмотки, были в целях сохранности государственной и военной тайны, обозначены номерами. У предприятия был забор, была проходная, в которую входили и выходили люди и всё. И жившие рядом граждане, если не были любопытными, не знали и не подозревали, что за этими проходными происходит. А если человек на вопрос «где он работает?» отвечал, что на «почтовом ящике», то его более никто не расспрашивал, чтобы не иметь неприятностей от своего любопытства. Этот режим секретности в стране победившего социализма был оправдан. Враждебное окружение никогда не скрывало своего интереса к тому, где и что в Советском Союзе делается. Завод располагался вблизи университета и был незаметным, не шумел на весь город своими турбинами, а спокойно выпускал для народного хозяйства механическую мотопилу «Дружба», а в момент практики – комплектующие узлы для самолётов КБ Антонова. Студентов оформили самым настоящим образом: сфотографировали в заводской фотографии, вклеили эти фотографии в фирменные пропуска, а пропуска вложили в специальные ячейки в проходной. И каждый должен был нажать кнопочку с номером своего пропуска и пропуск выкатывался прямо в руки военизированного охранника, который внимательно смотрел на фотографию и на имярека и, убедившись, что фотография напоминает оригинал, открывал турникет.

В выходной день во время июльской практики четверо друзей Клещёв (бывший курсант), Чащихин, Сугробин и Руденко строго мужской компанией рыбачили с плотов на Каме. На мальчишник не пришли Зосим Пахтусов и Женька Крюков, сославшись на дела, более важные. Огромные плоты пришли с верховьев и стояли связанными у левого берега между железнодорожным мостом и речным вокзалом. По руслу реки проходили белоснежные теплоходы. С них звучала музыка. Ребята притащили найденный на берегу лист железа, развели на нём небольшой огонь и пекли пойманную рыбёшку. Плоты покачивались от набегавших волн и скрипели. Солнце стояло в зените, было жарко. Устав вылавливать рыбку, ребята купались, загорали, травили анекдоты. Ординарный крымский портвейн «Три семёрки» способствовал добродушному настроению. Рыбка для закуски подходила мало, и ребята закусывали консервированными крабами в собственном соку и мягким батоном.

– Скоро, похоже, и крабы кончатся, – проговорил Стасик Руденко. Ему в этот раз было поручено купить вино и еду. – Спросил продавщицу, чем бы закусить бедным студентам. А она говорит, что ничего нет. А я ей говорю, что всегда крабы стояли на всех полках.

– Ладно, говорит, студент, выдам я тебе пяток банок, закусите. Может быть, и крабов, как и всего остального, скоро не будет и будете только вспоминать, что такую вкуснятину не ели.

– Ну, наша компания крабов не обижала, – откликнулся Чащихин, заедая прекрасным дальневосточным крабом в собственном соку стакан портвейна.

– Да и хрен с ними, этими крабами. Зато на ледовитом океане ввели в строй действующих ледокол «Ленин» с ядерной силовой установкой. Теперь на северный полюс на корабле можно доплыть. Сугробин и Клещёв море бросили. Заскулили: девушки не дожидаются!». А ведь для вас корабль строили. Что скажешь, Лёня? – задал вопрос Руденко и хитро прищурился.

Сугробин молчал, закурив сигарету. Крабы действительно стояли в магазинах, в которых уже ничего другого не было. За какие-то три года правления Хрущёва все продукты с полок магазинов были сметены. Сметало их то ли невидимым и не слышимым ураганом, то ли языком неведомого животного. Корове так сделать это было не под силу. Трудящиеся получали минимум продовольствия путём распределения по предприятиям, остальной люд получал необходимые калории через столовые и прочие точки общепита или через рынок. Последние года полтора на полках стояли ещё крабы и печень трески. Весной пропала печень. А теперь и крабам пришёл конец. В августе, когда студенты начали работать на стройке, крабов нельзя было купить нигде. И уже никогда они не появлялись в свободной продаже. И Леонид Иванович всегда гордо говорил при дружеской выпивке в будущих бескрабовых десятилетиях, что всегда закусывал крабами, пока они продавались свободно и очень дёшево. Он быстро воспитал себя самообразованием в человека, который не только начал понимать жизнь, но и не пропускать в жизни приятное.

– Что молчишь, Леонид? – поддержал Станислава Чащихин.

– А что говорить! Если думать о Родине, то ледокол очень хорошо. Но и крабы в свободной продаже неплохо

– И всё-таки ни никакую стройку я не пойду, – заявил Клещёв, выпуская густой клуб дыма. – Достану справку, что нужно курортное лечение, маманя сделает, и кукиш нашему руководству. А то коммунизм нашими неопытными руками строить придумали. Или ещё в Свердловск отвалю.

– Я тоже справку по болезни могу сотворить, – вступил Чащихин.

– Вы много-то не заговаривайтесь, скажи им Лёнь, – остановил их Руденко. – Загреметь совсем из института можете. И мигнуть не успеете, как военкомат за вами придёт. Прямо в октябре месяце.

Сугробин в разговор не вмешивался. У него не было мамани, которая достала бы ему освобождающую справку. У него не было денег, чтобы купить шмотки. И вообще, покинув училище, он надел на себя хомут со многими обязанностями. Балыбердин писал, что жизнь с третьего курса пошла стабильная. Понимал, что в училище ему было бы лучше и в настоящем и будущем, где его ждала стабильная работа и карьера. Только была бы у него в будущей жизни ждущая и верная жена, он представить не мог. И он знал, что пойдёт на стройку. И будет там вкалывать как можно лучше, чтобы подзаработать. Но на душе было неспокойно. И только спустя много лет, когда он окончательно поверил в высший разум и в то, что случайностей в жизни не бывает, только тогда Леонид пришёл к некоторому успокоению. Потому что его по жизни вёл не его взрывчатый характер, а высший разум, которому было так надо!

Сугробин предполагал перед практикой, что после неё отбудет на каникулы. Но институту надо было что-то строить, и их курс задержали на строительство. Декан и проректор убеждали, взывали к гражданскому долгу и угрожали. Сошлись на том, что студенты будут работать август и сентябрь, и им будут платить зарплату дополнительно к стипендии и зачтут строительную практику. А остальные курсы и факультеты поедут на картошку, целину и без зарплаты. «Твою мать в социализм!» – первый раз выругался Сугробин. – Это всё «кукурузник» наворочал со своим строительством Коммунизма для нашего поколения.

Но поворчали студенты и, добившись скидок от руководства, стали сколачивать бригады по интересам и умению. Пахтусов, Чащихин, Руденко, Сугробин и Крюков решили стать плотниками. Не было с ними только Клещёва. Он принёс в деканат справку о непонятной болезни, которая требует длительной диагностики. Потом заскочил в общежитие к Сугробину, сказал, что поедет переводиться в Свердловск и исчез. Исчезла Оля, поехав в Москву к тётке. Исчезли балеринки вместе со всей труппой, уехавшей на гастроли. Одинокая мужская бригада вкалывала без развлечений, стараясь вывести месячный заработок на тысячу рублей. Студенты пилили, рубили, колотили. Они делали опалубки под заливку бетоном фундаментов, ставили ограждения, налаживали мостки и пр. Направлял и учил всех Зосим. Сугробин, имея практику в отцовской бригаде, был у него правой рукой. И не будь Зосима, неизвестно чего бы все наработали. А так по кругу у всех получилось по тысяче восемьсот рублей чистыми. В последнюю декаду сентября студенты всем курсом не вышли на работу и истребовали себе выдачу зарплаты и недельный отпуск. Деканату пришлось согласиться.

Учебный процесс четвёртого курса был без перегрузок и оставлял студентам времени в достатке на отдых, занятия спортом, развлечениям и дополнительному самообразованию для желающих. Бельская и Сугробин были неразлучны. Зимой по выходным они выезжали за город, проводя целый день на лыжах. Один – два вечера в неделю катались на коньках. Когда Леонид уходил на тренировки, Оля занималась вокалом. В институтской читалке занимались вместе. Друзья по «кубрику» в общежитии назначали Сугробину даты свадьбы.