Читать книгу Стихотворения. Поэмы - Алексей Толстой - Страница 17

Князь Курбский от царского гнева бежал,

         С ним Васька Шибанов, стремянный.

Дороден был князь, конь измученный пал —

         Как быть среди ночи туманной?

Но рабскую верность Шибанов храня,

Свово отдает воеводе коня:

         «Скачи, князь, до вражьего стану,

         Авось я пешой не отстану!»

И князь доскакал. Под литовским шатром

         Опальный сидит воевода;

Стоят в изумленье литовцы кругом,

         Без шапок толпятся у входа,

Всяк русскому витязю честь воздает,

Недаром дивится литовский народ

         И ходят их головы кругом:

         «Князь Курбский нам сделался другом!»

Но князя не радует новая честь,

          Исполнен он желчи и злобы;

Готовится Курбский царю перечесть

          Души оскорбленной зазнобы:

«Что долго в себе я таю и ношу,

То всё я пространно к царю напишу,

          Скажу напрямик, без изгиба,

          За все его ласки спасибо!»

И пишет боярин всю ночь напролет,

            Перо его местию дышит;

Прочтет, улыбнется, и снова прочтет,

            И снова без отдыха пишет,

И злыми словами язвит он царя,

И вот уж, когда занялася заря,

            Поспело ему на отраду

            Послание, полное яду.

Но кто ж дерзновенные князя слова

            Отвезть Иоанну возьмется?

Кому не люба на плечах голова,

            Чье сердце в груди не сожмется?

Невольно сомненья на князя нашли…

Вдруг входит Шибанов, в поту и в пыли:

            «Князь, служба моя не нужна ли?

            Вишь, наши меня не догнали!»

И в радости князь посылает раба,

            Торопит его в нетерпенье:

«Ты телом здоров, и душа не слаба,

            А вот и рубли в награжденье!»

Шибанов в ответ господину: «Добро!

Тебе здесь нужнее твое серебро,

А я передам и за муки

Письмо твое в царские руки!»

Звон медный несется, гудит над Москвой,

            Царь в смирной одежде трезвонит;

Зовет ли обратно он прежний покой

            Иль совесть навеки хоронит?

Но часто и мерно он в колокол бьет,

И звону внимает московский народ

            И молится, полный боязни,

            Чтоб день миновался без казни.

В ответ властелину гудят терема,

            Звонит с ним и Вяземский лютый,

Звонит всей опрични кромешная тьма,

            И Васька Грязной, и Малюта,

И тут же, гордяся своею красой,

С девичьей улыбкой, с змеиной душой

            Любимец звонит Иоаннов

            Отверженный Богом Басманов.

Царь кончил; на жезл опираясь, идет,

            И с ним всех окольных собранье —

Вдруг едет гонец, раздвигает народ,

            Над шапкою держит посланье.

И спрянул с коня он поспешно долой,

К царю Иоанну подходит пешой

            И молвит ему, не бледнея:

            «От Курбского, князя Андрея!»

И очи царя загорелися вдруг:

            «Ко мне? От злодея лихого?

Читайте же, дьяки, читайте мне вслух

            Посланье от слова до слова!

Подай сюда грамоту, дерзкий гонец!»

И в ногу Шибанова острый конец

            Жезла своего он вонзает,

            Налег на костыль – и внимает:

«Царю, прославляему древле от всех,

            Но тонущу в сквернах обильных!

Ответствуй, безумный, каких ради грех

            Побил еси добрых и сильных?

Ответствуй, не ими ль, средь тяжкой войны,

Без счета твердыни врагов сражены?

            Не их ли ты мужеством славен?

            И кто им бысть верностью равен?

Безумный! Иль мнишись бессмертнее нас,

            В небытную ересь прельщенный?

Внимай же! Приидет возмездия час,

            Писанием нам предреченный,

И аз, иже кровь в непрестанных боях

За тя, аки воду, лиях и лиях,

            С тобой пред Судьею предстану!»

            Так Курбский писал к Иоанну.

Шибанов молчал. Из пронзенной ноги

            Кровь алым струилася током,

И царь на спокойное око слуги

            Взирал испытующим оком.

Стоял неподвижно опричников ряд,

Был мрачен владыки загадочный взгляд,

              Как будто исполнен печали,

              И все в ожиданье молчали.

И молвил так царь: «Да, боярин твой прав,

            И нет уж мне жизни отрадной!

Кровь добрых и сильных ногами поправ,

            Я пес недостойный и смрадный!

Гонец, ты не раб, но товарищ и друг,

И много, знать, верных у Курбского слуг,

            Что выдал тебя за бесценок!

            Ступай же с Малютой в застенок!»

Пытают и мучат гонца палачи,

            Друг к другу приходят на смену.

«Товарищей Курбского ты уличи,

            Открой их собачью измену!»

И царь вопрошает: «Ну что же гонец?

Назвал ли он вора друзей наконец?»

            – «Царь, слово его все едино:

            Он славит свого господина!»

День меркнет, приходит ночная пора,

            Скрыпят у застенка ворота,

Заплечные входят опять мастера,

            Опять началася работа.

«Ну что же? Назвал ли злодеев гонец?» —

«Царь, близок ему уж приходит конец,

            Но слово его все едино:

            Он славит свово господина!»

«О князь, ты, который предать меня мог

            За сладостный миг укоризны,

О князь, я молю, да простит тебе Бог

            Измену твою пред отчизной!

Услышь меня, Боже, в предсмертный мой час,

Язык мой немеет, и взор мой угас,

Но в сердце любовь и прощенье —

Помилуй мои прегрешенья!

Услышь меня, Боже, в предсмертный мой час,

            Прости моего господина!

Язык мой немеет, и взор мой угас,

            Но слово мое всё едино:

За грозного, Боже, царя я молюсь,

За нашу святую, великую Русь —

            И твердо жду смерти желанной!»

            Так умер Шибанов, стремянный.