Читать книгу Первый полицейместер. Антон Де Виер – окружение и эпоха: «Верховный тайный Совет» - Алексей Виноградов - Страница 3

В 1723 году Петр объявил Екатерину императрицей, а в мае 1724 торжественно короновал в Москве. Хотя в церемонии коронации приняли участие, все будущие участники переворотов, основанием для сохранения за императрицей и ее потомками трона империи коронация не стала.

Коронация Екатерины. Зубов

«В 1721 году император потребовал от членов вновь учрежденного духовного суда особой присяги, по которой они должны были принести клятву верноподданничества как ему, так и Екатерине. Это было подготовлением к другой, более торжественной присяге, которая последовала в ближайшем же году.

В 1722 году Петр I формально назначил Екатерину своею наследницей после его смерти – шаг, в котором он, конечно, раскаялся, увидев незадолго до своей смерти, что он во многом обманулся.

Но пока Петр оставался в заблуждении, он делал все, чтоб придать Екатерине возможно большие отличия в глазах всего мира. Он даже короновал ее в Москве в начале 1724 года». (Готтгейнер Ф.)

От г. де-Кампредона Mocква. 26 мая 1724. «Весьма и особенно замечательно то, что над Царицей совершен был, против обыкновения, обряд помазания, так что этим она признана правительницей и Государыней после смерти Царя, своего супруга.

Нельзя того же сказать о втором приезжем, саксонском полковнике Крюгере, присланному сюда польским королем под предлогом принесения поздравленния Царице, по случаю ее коронования. Этот полковник был когда-то адъютантом кн. Меншикова; он, тотчас по приезде, принят был в аудиенции Царем и ему оказывают особенное внимание». (СИРИО. Т. 52)

«1724 год. Май 7. Коронация Екатерины. Перед входом в церковь государь и государыня были встречены и приветствованы всем духовенством в богатейших облачениях Шествие из дворца в церковь открывала половина отряда сформированной недавно лейб-гвардии в сапогах со шпорами и с карабинами в руках. Составляющие этот отряд 68 человек имеют все офицерские чины; сам император состоит в нем капитаном, генерал-прокурор и генерал-лейтенант Ягужинский капитан-поручиком, генерал-майор Мамонов старшим поручиком, и т. д. После того шли под предводительством своего гофмейстера 12 пажей императрицы, все в зеленых бархатных кафтанах, парчовых камзолах и проч., в белокурых париках и с белыми перьями на шляпах. За ними следовали четыре взрослых пажа или денщика императора. Затем шел церемониймейстер Шувалов во главе лифляндских, эстляндских и прочих депутатов от провинций, также бригадиров, генерал-майоров, всего генералитета и других должностных лиц; потом – теперешний государственный маршал Толстой с своим большим серебряным маршальским жезлом (на верхнем конце которого красовался двуглавый российский орел, осыпанный драгоценными камнями) и в сопровождении двух герольдов – обер-герольдмейстера Плещеева и графа Санти. Далее следовали господа, которые несли регалии, а именно, прежде всего тайный советник барон Остерман, тайный советник и сенатор князь Дмитрий Михайлович Голицын и еще двое несли на большой подушке коронационную мантию императрицы. Мантия эта была из парчи с вышитыми по ней двуглавыми орлами и коронами, подбитая горностаем и весом, как говорили, в 150 фунтов. Один аграф, которым она застегивалась спереди, стоил будто бы около 100 000 рублей (вещь эта была та самая, которую недавно похитил в С.-Петербурге несчастный ювелир Рокентин). Потом несены были на богатых подушках три собственно так называемые регалии: держава – князем Долгоруким, бывшим российским послом в Дании и Франции, скипетр – старым сенатором графом Мусиным-Пушкиным и новая великолепная императорская корона – генерал-фельдцейхмейстером графом Брюсом. За ними шел его величество император в летнем кафтане небесно-голубого цвета, богато вышитом серебром, в красных шелковых чулках и в шляпе с белым пером. Подле него шли генерал-фельдмаршал князь Меншиков и князь Репнин, который, как старший генерал, был в этот день произведен в фельдмаршалы. Вслед за государем шествовала ее величество императрица в богатейшей робе, сделанной по испанской моде, и в головном уборе, осыпанном драгоценными камнями и жемчугом. Платье на ней было из пурпуровой штофной материи с богатым и великолепным золотым шитьем, и шлейф его несли 5 статс-дам, а именно княгиня Меншикова, супруга великого канцлера Головкина, супруга генерал-фельдцейх-мейстера Брюса, генеральша Бутурлина и княгиня Трубецкая. Его королевское высочество, наш герцог, вел государыню за руку; возле них в качестве ассистентов шли еще великий адмирал Апраксин и великий канцлер граф Головкин, а немного позади – генерал-лейтенант и генерал-прокурор Ягужинский и генерал-майор Мамонов, как капитан-поручик и поручик лейб-гвардии ее величества. Непосредственно за ними следовали 6 статс-дам императрицы: г-жи Олсуфьева, Кампенгаузен, Вилльбуа (сестра княгини Меншиковой), Волынская и сестра ее – девица Нарышкина, все в богатых робах. Затем шли попарно прочие дамы, принадлежащие к свите императрицы, именно 13 замужних и 12 незамужних, за ними – некоторые придворные кавалеры и, наконец, в заключение – другая половина лейб-гвардии. Все духовенство шло в церковь впереди процессии, и его высочество, наш герцог, вел императрицу за руку до самого трона». (Дневник Берхгольца)

«Если Меншиков мог всегда так счастливо избегать заслуженных им последствий своих проступков и нередко побеждать своих обвинителей, этим он был обязан по большей части Екатерине. За то и он заботился об интересах Екатерины. С этими заботами он соединял всегда и собственную выгоду. Так как ни один из сыновей Петра и Екатерины не остался в живых, то Меншиков задумал возвести Екатерину по смерти Петра на престол ее супруга. Он сообщил эту идею Петру, который одобрил ее. Таким образом, она была объявлена наследницей престола и коронована в 1724 году. Легко было предвидеть, что князь Меншиков, бывший двигателем всего этого дела, станет кормчим в государстве, если по смерти Петра Екатерина взойдет на трон». (Готтгейнер Ф.)

В память коронации Императрицы Екатерины I. 6 мая 1724

В память коронации Императрицы Екатерины I. 7 мая 1724

В память коронации Императрицы Екатерины I

В память коронации Екатерины I

«Вместе с ним и некоторыми лицами царь придумал способы для передачи после себя престола своей супруге Екатерине и рожденным от нее детям, за исключением потомства умершего царевича. Он принял очень решительные меры: дозволено было каждому отцу семейства, не исключая и государя, назначать своим наследником произвольно избранную личность, устраняя своих детей и родственников. Этот закон послужил основанием для духовного завещания, посредством которого царь передал корону своей жене». (Abrege de la vie du c-t Tolstoy)

«После смерти царя Петра I юный Петр имел полное право на трон, но в собрании сословий Петр упразднил естественное право, дающее детям право наследовать родителям, заменив его иным, согласно которому он указал, что каждый отец семьи, и не только в обычных семействах, но и в царском доме, может назвать своим наследником того, кого сочтет нужным, даже в ущерб своим детям и родственникам, не будучи принужден как-либо объяснять подобную несправедливость, кроме как тем, что он не нашел никого другого, более способного распорядиться после его смерти тем добром, которое он оставляет. Благодаря этому Петр I назвал преемницей своей короны царицу Екатерину, свою жену, согласно тому завещанию, которое он сделал по этому случаю. Но, будучи по некоторой причине разочарован в ней, он порвал завещание и намеревался оставить корону своему племяннику». (Герцог Де Лириа-и-Херика)

От г. де-Кампредона. С.-Петербург. 1725. «Царица все еще беспокоится об участи своих дочерей, хотя Царь и обещал ей положительно, что одна из них сделается его наследницей. Царицу страшит новая склонность Монарха к дочери валахскаго господаря. Она, говорят, беременна уже несколько месяцев, отец же у нее человек очень ловкий, умный и пронырливый. Царица и боится, как бы Царь, если девушка эта родит сына, не уступил убеждениям принца валахскаго и не развелся с супругою для того, чтобы жениться на любовнице, давшей престолу наследника мужского пола. Этот страх не лишен основания и подобные примеры бывали». (СИРИО. Т. 49)

«1724 год. Ноябрь 9-го. Сегодня нам сообщили по секрету странное известие, именно что вчера вечером камергер Монс по возвращении своем домой был взят генерал-майором и майором гвардии Ушаковым и посажен под арест в доме последнего; также, что арестованы еще двое других, именно маленький кабинетный секретарь императрицы и ее камер-лакей, которые были постоянно в каких-то сношениях с камергером. Их, говорят, отвели в летний дворец императора. Это арестование камергера Монса тем более поразило всех своею неожиданностью, что он еще накануне вечером ужинал при дворе и долго имел честь разговаривать с императором, не подозревая и тени какой-нибудь немилости. В чем он провинился – покажет время; между тем сестра его, генеральша Балк, говорят, с горя слегла в постель и в совершенном отчаянии.

11-го. Молодой Апраксин рассказывал, что Монс первые два дня сидел под арестом в своей комнате, охраняемой часовыми, но что теперь его перевезли в зимний дворец императора, где заседает Верховный суд, делающий ему допросы под покровом величайшей тайны. Апраксин же говорил, что Монс в эти два дня страшно изменился и что у него будто бы от страху был удар; впрочем, он продолжает утверждать, что не знает за собою никакой вины. Генеральша Балк со страху все еще лежала в постели очень больная.

13-го. Сегодня мы узнали, что поутру Ушаков арестовал также генеральшу Балк, которую поместили у него в доме в той же комнате, где сидел несколько дней ее брат. Дом этот, говорят, весь окружен часовыми. Сегодня же, как мы слышали, арестовали и молодого камергера Балка, но он покамест сидит только в своем доме или в доме матери. После обеда во всем городе объявляли с барабанным боем и прибивали к стенам извещения, что так как камергер Монс и сестра его Балк неоднократно позволяли подкупать себя и потому арестованы, то всем, кому что-нибудь известно об этом или кому приходилось давать им, вменяется в непременную обязанность и под страхом тяжкого наказания немедленно заявлять о себе. Думают поэтому, что дело этих арестантов примет весьма опасный оборот. Говорят, что они во многом уже уличены из собственных их писем.

14-го И в этот день о Монсе и генеральше Балк опять объявляли с барабанным боем то же самое, что и накануне, почему здесь все того мнения, что дело их кончится плохо, тем более что явилось уж много лиц, от которых они принимали подарки.

15-го объявляли с барабанным боем, что на другой день, в 10 часов утра, перед домом Сената над бывшим камергером Монсом, сестрою его Балк, секретарем и камер-лакеем императрицы за их важные вины совершена будет казнь. Известие это на всех нас произвело сильное впечатление: мы никак не воображали, что развязка последует так быстро и будет такого опасного свойства. Молодой Апраксин говорил за верное, что Монсу на следующий день отрубят голову, а госпожу Балк накажут кнутом и сошлют в Сибирь. Говорили, что поутру г-жу Балк вместе с секретарем и камер-лакеем, а после обеда и Монса, перевезли в крепость. К последнему в то же время привозили пастора Нацциуса (здешней немецкой церкви), который должен был приготовить его к смерти.

16-го, в 10 часов утра, объявленные накануне казни совершены были против Сената, на том самом месте, где за несколько лет повесили князя Гагарина. Бывший несчастный камергер Монс по прочтении ему приговора с изложением некоторых пунктов его вины был обезглавлен топором на высоком эшафоте. После того генеральше Балк дано по обнаженной спине 11 ударов кнутом (собственно только 5); затем маленькому секретарю дано кнутом же 15 ударов и объявлена ссылка на 10 лет на галеры для работы при рогервикской гавани, а камер-лакею императрицы, также приговоренному к ссылке в Рогервик, – ударов 60 батогами. Из приговора явствовало также, что сын генеральши Балк, камергер Балк, не останется при дворе, а будет в чине капитана отправлен на службу в дивизию генерал-лейтенанта Матюшкина, куда последует за братом с чином сержанта и младший сын генеральши Балк, состоявший пажом при императрице». (Дневник Берхгольца)

«Царь при первых же бесспорных доказательствах неверности его жены хотел учинить над нею суд в Сенате, чтобы устроить ей публичную казнь. Когда же он сказал о своем намерении графам Толстому и Остерману, оба они кинулись к его ногам, чтобы заставить его отказаться от этого. И если это им удалось, то не потому, что они ему доказали, что самое мудрое решение состояло в том, чтобы замять это дело как можно быстрее, иначе оно станет в глазах всего мира первым знаком его бесчестия: это им удалось лишь потому, что они затронули вопрос о его двух дочерях от этой женщины, к которым он питал большую нежность. В то время шли переговоры об их замужестве с европейскими государями, которые, конечно, не захотели бы на них жениться после такого скандала.

Приступ его гнева против Екатерины был таков, что он едва не убил детей, которых имел от нее. Мне известно от одной французской девушки (фрейлины, которая прислуживала цесаревнам Анне и Елизавете), что царь, вернувшись однажды вечером из крепости в Петербурге, где шел процесс над господином Монсом де ла Круа, внезапно вошел в комнату молодых цесаревен, которые занимались какой-то свойственной их положению работой вместе с несколькими девушками, находившимися при них для их воспитания и развлечения. По словам фрейлины, он имел такой ужасный, такой угрожающий вид, был настолько вне себя, что все, увидев его, были охвачены страхом. Он был бледен, как смерть. Блуждающие глаза его сверкали. Его лицо и все тело, казалось пребывали в конвульсиях. Он ходил несколько минут, не говоря никому ни слова и бросая страшные взгляды на своих дочерей, которые, дрожа от испуга, тихонько проскользнули вместе с девушками в другую комнату и укрылись там. Раз двадцать он вынимал и прятал свой охотничий нож, который носил обычно у пояса, и ударил им несколько раз по стенам и по столу. Лицо его искривлялось такими страшными гримасами и судорогами, что фрейлина-француженка, которая не смогла еще убежать, не зная, куда деваться, спряталась под стол, где она оставалась, пока он не вышел. Эта немая сцена длилась около получаса, и все это время он лишь тяжело дышал, стучал ногами и кулаками, бросал на пол свою шляпу и все, что попадалось под руку. Наконец, уходя, он стукнул дверью с такой силой, что разбил ее». (Вильбуа)

«Около того же времени царица страстно влюбилась в своего камергера Монса, молодого человека весьма красивой наружности. Эта интрига велась очень тайно; но любовник вел себя так неосторожно, что царь решил казнить его смертию, под предлогом обнаруженного им лихоимства. Царский гнев распространился на всех участников этой интриги: родная сестра Монса, жена генерал-лейтенанта Балка, была сечена публично рукою палача у подножия эшафота, на котором брату ее отсекли голову. Царь (как многие уверяют) хотел казнить и царицу вместе с Монсом, но Толстой успел отговорить его. Сделанное завещание царь сжег в первую минуту гнева; но он не успел сделать никакого распоряжения о преемстве престола, скончавшись почти внезапно через шесть недель». (Дневник фон-Мюниха)

«1724. В декабре месяце свершилось обручение великой княжны Анны Петровны с его высочеством герцогом Голштейн-Готторпским, и на сем торжестве имел я честь в последний раз видеть Петра Великого.

Здесь услышал я, что император Петр Великий в двадцать восьмой день января 1725 года скончался, и супруга его императрица Екатерина приняла престол российский». (Записки Миниха-сына)

«Имелось обстоятельство, которое могло дать повод предположению, что Петр Первый был отравлен своей второй женой Екатериной, чтобы избежать его гнева и мести, которую, как были уверены, он замышлял против нее из-за ее скандальных и постыдных отношений с господином Монсом де ла Круа. Обстоятельство это состоит в том, что этот государь умер вскоре после того, как эта интрига была открыта, а царица Екатерина слыла женщиной достаточно ловкой и смелой для того, чтобы попытаться быстро и любым способом отделаться от оскорбленного и беспощадного мужа, гнев которого был особенно страшен, когда он его скрывал… Приступ его гнева против Екатерины был таков, что он едва не убил детей, которых имел от нее… Этого любовника звали Монс де ла Круа. Он родился в Москве. Родители его были немцы, считавшие себя выходцами из Франции, что подтверждает его фамилия. Это был один из самых красивых людей, каких только можно встретить. Страсть Екатерины к нему была такой сильной, что все это замечали. И, конечно, она стала известна царю. Жертвой этой любви оказался любовник. Петр I назначил комиссаров, которых сам же и возглавил, чтобы допросить преступника конфиденциально, секретно… Эта интрига протекала так неосторожно, что в какой-то момент царица могла бы быть низвергнута с вершины величия в пропасть самого трагического бесчестия… Что касается любовницы, то царь получил удовлетворение от того, что через 10 или 12 дней после казни, о которой только что говорилось, ей показали тело ее любовника и его голову, посаженную на кол посреди площади… Я знаю, что это приключение дало повод как в России, так и в дальних странах, подозревать Екатерину в том, что она, как ловкая женщина, предупредила намерения своего мужа, отравив его. Никогда не было более ошибочного предположения, хотя оно и казалось правдоподобным…». (Вильбуа)

Всепьянейший Собор Зотова: «В заключение описания этого праздника, учрежденного царем Петром I, нелишне будет заметить, что, когда он праздновал его в третий раз, его настигла смерть, до которой он прежде довел столько других людей. С тех пор об этом празднике при русском дворе больше уже не было речи». (Вильбуа)

Медаль в честь Петра I и Екатерины I. 1725

Действия Петра I привели к необходимости замены верховного руководства. Вероятно, в смещении Петра непосредственно участвовали Екатерина, Толстой, Меншиков, Голштинский принц, Басевич и Ягужинский. При этом лица, непосредственно участвовавшие в перевороте, столкнулись не только с возможностью утраты позиций, но и прямой гибели. Против них, под эгидой передачи трона Великому князю, возник заговор, он опирался на легитимную традицию, а потому был неудачен.

«Но этот истинный Отец Отечества умер несколько недель спустя, 28 января 1725 года. Лишь за несколько дней до своей кончины он согласился на брак герцога Голштинского со старшей дочерью, цесаревной Анной Петровной, чье обручение состоялось в присутствии его, императрицы и всего двора». (Дневник фон-Мюнниха)

«Как только все опять вошло в прежнюю колею, супруга императора и его любимец стали с удвоенными силами трудиться над упрочением своей участи. Естественным образом они рассуждали так: если монарх, причинивший своей супруге величайшие страдания казнью ее любовника, выздоровеет, весьма возможно, что он изменит порядок престолонаследия; Екатерине придется, быть может, обратиться в прежнее ничтожество или же у нее будет отнята надежда стать когда-либо самодержицей и вести свободную жизнь по собственному желанию; со своей стороны Меншиков должен был ожидать того же – подвергнуться, вероятно, большой ответственности или, быть может, быть даже совсем уничтоженным; если же Петр, напротив того, умрет прежде, чем изменит порядок престолонаследия, то по смерти его царствовать будет Екатерина или скорее Меншиков будет с неограниченной властью править государством от ее имени; сверх того, физические страдания Петра были больше, чем человеческие силы могут выносить; поэтому-то, вероятно, что с сокращением его жизни лишь скорее окончится болезнь, которая, по самому свойству своему, никогда, быть может, не допустит до полного восстановления его здоровья.

Как бы то ни было, Петр I, … умер 28 января 1725 года.

Екатерина, Меншиков и Ягужинский, который в это время был доверенным лицом их обоих, признали необходимым скрывать о кончине императора до тех пор, пока они необходимыми мерами утвердят престолонаследие в лице императрицы. Так как последние намерения Петра об изменении порядка престолонаследия могли быть известны многим, то эти три лица привлекли на свою сторону знаменитого Феофана Прокоповича, верно служившего императору при уничтожении многих злоупотреблений, сказав ему, что восшествие на престол Екатерины необходимо для того, чтоб избежать кровопролития и раздражения духа партий. Этот священник поклялся пред собравшимся народом и войсками, что Петр I на смертном одре сказал ему: одна Екатерина достойна последовать за ним в правлении. Вслед за этим она была провозглашена императрицей и самодержицей и ей снова принесена верноподданническая присяга. Таким образом, Екатерина взошла на императорский престол России не по праву наследства и даже не по воле своего супруга, но интригами и узурпацией». (Готтгейнер Ф.)

Empress Catherine I. 1720 Екатерина I. 1724

В 1725 никто из членов императорской семьи не имел бесспорных прав на престол. По вопросу наследования трона выделились две основные партии. Меншиков, герцог Голштинский, и все иностранцы ратовали за императрицу Екатерину. Меншиков сыграл значительную роль в возвышении Екатерины, сначала ставшей любовницей царя, а затем и законной женой, государыней огромной империи. Долгорукие, Голицыны и почти все старинные русские роды хотели возвести на трон царевича Петра Алексеевича.

Канцлер Гавриил Иванович Головкин, граф Римской империи, граф российский требовал провести Собор для избрания царя.

Князь Меншиков предполагал, что императорский жезл был предназначен Генерал-полицмейстеру, которого государь именовал своим братом.

В январе 1725 года Александр Данилович захватил казну, увлёк за собой гвардию, занял Петропавловскую крепость. Сановникам ничего не оставалось, как признать новую правительницу. Александр Данилович возвел на престол Екатерину I и стал фактическим хозяином России.

«1725 год. Екатерина провозглашена императрицей. (Велением Меншикова, помощью Феофана и тайного советника Макарова.)». (Александр Сергеевич Пушкин. История Петра Великого).

«Благодаря этому Петр I назвал преемницей своей короны царицу Екатерину, свою жену, согласно тому завещанию, которое он сделал по этому случаю. Но, будучи по некоторой причине разочарован в ней, он порвал завещание и намеревался оставить корону своему племяннику. Однако, поскольку у него не осталось времени сделать новое распоряжение, Екатерина, поддержанная гвардией и князем Меншиковым, заставила провозгласить и признать себя императрицей всех русских». (Хакобо Фитц-Джеймс Стюарт, Герцог Де Лириа-и-Херика)

«Это событие побудило многих благонамеренных людей составить значительную партию в пользу двух сирот царевича. К этой партии принадлежали фельдмаршал князь Репнин, князь Василий Лукич Долгорукий и старший брат генерал-адмирала Петра Матвеевича Апраксина. Но Толстой стал во главе другой партии, состоявшей из большинства гвардейских офицеров, и возбудил князя Меньшикова, как подполковника гвардии, воспользоваться своим значением в пользу царицы, уже успевшей завладеть царскою казною. Екатерина была возведена на престол, и по желанию Толстого было внесено в акт ее избрания, что ей предоставляется право назначить себе преемника. В этом смысле все присягнули. (Дневник фон-Мюниха)

«Канцлер и другие сенаторы не соглашались с Меншиковым и желали возвести на престол внука Петра I-го; видя себя стесненными, угрожаемыми Меншиковым, они хотели требовать мнения сената, даже некоторые предлагали отворить окно и спросить у народа, толпами собравшегося около дворца, но Меншиков ввел в залу вооруженных офицеров, бывших в передней, и не допустил открыть окно, говоря хладнокровно, что на дворе не лето, и что лучше всего передать власть Екатерине, и немедленно отправить к ней депутацию с известием о том, что и было исполнено, так, что никто не осмелился более противоречить». (Вильбуа)

Екатерина Алексеевна. Григорий Семенович Мусикийский. 1724

Сторонники Екатерины вынудили собрание высшей знати избрать Екатерину на трон.

«1725. этот промежуток времени Ягужинский, извещенный о заговоре и движимый, с одной стороны, искреннею преданностью Екатерине (преданностью, которой тогдашние обстоятельства покамест не позволяли ему показать открыто), а с другой дружбою к графу Бассевичу, явился к последнему переодетый и сказал ему: «Спешите позаботиться о своей безопасности, если не хотите иметь чести завтра же красоваться на виселице рядом с его светлостью князем Меншиковым. Гибель императрицы и ее семейства неизбежна, если в эту же ночь удар не будет отстранен». Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, он поспешно удалился. Граф Бассевич немедленно побежал передать это предостережение убитой горем императрице. Наступила уже ночь. Государыня приказала ему посоветоваться с Меншиковым и обещала согласиться на все, что они сочтут нужным сделать, присовокупив, что уверена в их благоразумии и преданности и что сама, убитая горем, ничего предпринять не в состоянии. Меншиков всю предшествовавшую ночь провел подле императора и потому спал глубоким сном, ничего не подозревая о готовившейся катастрофе. Бассевич разбудил его и сообщил ему об опасности, грозившей им и их покровительнице.

Два гениальных мужа, одушевленных сознанием всей важности обстоятельств, не замедлили порешить, что следовало сделать. Меншиков был шефом первого гвардейского полка, генерал Бутурлин второго. Он послал к старшим офицерам обоих полков и ко многим другим лицам, содействие которых было необходимо, приказание явиться без шума к ее императорскому величеству и в то же время распорядился, чтоб казна была отправлена в крепость, комендант которой был его креатурой. Между тем Бассевич отправился с донесением обо всем к императрице и постарался привлечь на ее сторону Бутурлина, который по личной неприязни был против предводителей партии великого князя. Все приглашенные в точности исполнили полученное ими предписание. Извещенная об их прибытии, Екатерина… величественно вошла в кабинет и отерла слезы, которые еще более трогали сердца всех, а затем обратилась к присутствующим с краткой речью, где упомянула о правах, данных ей коронованием, о несчастиях, могущих обрушиться на монархию под управлением ребенка, и обещала, что не только не подумает лишить великого князя короны, но сохранит ее для него как священный залог, который и возвратит ему, когда небу угодно будет соединить ее, государыню, с обожаемым супругом, ныне отходящим в вечность.

Обещания повышений и наград не были забыты, а для желавших воспользоваться ими тотчас же были приготовлены векселя, драгоценные вещи и деньги. Многие отказались, чтоб не сочли их усердие продажным, но архиепископ Новгородский не был в числе таких, и за то первый подал пример клятвенного обещания, которому все тут же последовали, – поддерживать права на престол коронованной супруги Петра Великого. Архиепископа Псковского не было при этом. Его, как ревностного приверженца государыни, не было надобности подкупать, и она не хотела, чтоб он оставлял императора, которого напутствовал своими молитвами. Собрание разошлось, оставив других вельмож спокойно наслаждаться сном. Меншиков, Бассевич и кабинет-секретарь Макаров в присутствии императрицы после того с час совещались о том, что оставалось еще сделать, чтоб уничтожить все замыслы против ее величества.

Князь полагал, что необходимо безотлагательно арестовать всех главных злоумышленников. Но Бассевич представлял, что такая мера может произвести смятение и что если противной партии удастся восторжествовать, то участь императрицы и ее приверженцев будет тем плачевнее. По его мнению, следовало прибегнуть к хитрости и уклоняться от всякого предприятия, которое могло бы обнаружить все дело перед глазами черни. Макаров был того же мнения, а императрица никогда не любила крутых мер; поэтому немедленно общими силами составлен был план для действия в решительную минуту, которая последует за смертью императора, и так как тут необходимо было содействие многих лиц, то каждый обязался дать надлежащее наставление тем, которые были ему наиболее преданы или находились в его зависимости. Так прошло остальное время ночи.

Император скончался на руках своей супруги утром на другой день, 25 января. Сенаторы, генералы и бояре тотчас же собрались во дворец. Каждый из них, чтоб быть вовремя обо всем уведомленным, велел находиться в большом зале своему старшему адъютанту или чиновнику. В передней они увидели графа Бассевича. Большая часть из них смотрела на него, как на опального, и даже друг его Ягужинский не решался подойти к нему… «Уведомляю вас, что казна, крепость, гвардия, Синод и множество бояр находятся в распоряжении императрицы и что даже здесь друзей ее более, чем вы думаете: передайте это тем, в ком вы принимаете участие, и посоветуйте им сообразоваться с обстоятельствами, если они дорожат своими головами».

Ягужинский не замедлил сообщить о том своему тестю, великому канцлеру графу Головкину. Весть эта быстро распространилась между присутствовавшими. Когда Бассевич увидел, что она обежала почти все собрание, он подошел и приложил голову к окну, что было условленным знаком, и вслед за тем раздался бой барабанов обоих гвардейских полков, окружавших дворец. «Что это значит? – вскричал князь Репнин. – Кто осмелился давать подобные приказания помимо меня? разве я более не главный начальник полков?» – «Это приказано мною, без всякого, впрочем, притязания на ваши права, – гордо отвечал генерал Бутурлин, – я имел на то повеление императрицы, моей всемилостивейшей государыни, которой всякий верноподданный обязан повиноваться и будет повиноваться, не исключая и вас».

Всеобщее молчание последовало за этой речью; все смотрели друг на друга в смущении и с недоверием. Во время этой немой сцены вошел Меншиков и вмешался в толпу, а немного спустя явилась императрица, поддерживаемая герцогом Голштинским, который провел ночь в комнате великого князя. После нескольких усилий заглушить рыдания она обратилась к собранию с следующими словами: «Несмотря на удручающую меня глубокую горесть, я пришла сюда, мои любезноверные (mes chers fils), с тем, чтобы рассеять справедливые опасения, которые предполагаю с вашей стороны, и объявить вам, что исполняя намерения вечно дорогого моему сердцу супруга, который разделил со мною трон, буду посвящать дни мои трудным заботам о благе монархии до того самого времени, когда Богу угодно будет отозвать меня от земной жизни. Если великий князь захочет воспользоваться моими наставлениями, то я, может быть, буду иметь утешение в моем печальном вдовстве, что приготовила вам императора, достойного крови и имени того, кого только что вы лишились».

Меншиков, как первый из сенаторов и князей русских, отвечал от имени всех, что дело, столь важное для спокойствия и блага империи, требует зрелого размышления и что поэтому да соблаговолит ее императорское величество дозволить им свободно и верно-подданнически обсудить его, дабы все, что будет сделано, осталось безукоризненным в глазах нации и потомства. Императрица отвечала, что действуя в этом случае более для общего блага, чем в своем собственном интересе, она не боится все до нее касающееся отдать на их просвещенный суд; и что не только позволяет им совещаться, но даже приказывает тщательно обдумать все, обещая с своей стороны принять их решение, каково бы оно ни было.

Собрание удалилось в другую залу, двери которой заперли. Князь Меншиков открыл совещание, обратившись с вопросом к кабинет-секретарю Макарову: не сделал ли покойный император какого-нибудь письменного распоряжения и не приказывал ли обнародовать его? Макаров отвечал, что незадолго до последнего своего путешествия в Москву государь уничтожил завещание, сделанное им за несколько лет перед тем, и что после того несколько раз говорил о намерении своем составить другое, но не приводил этого в исполнение, удерживаемый размышлением, которое часто высказывал: что если народ, выведенный им из невежественного состояния и поставленный на степень могущества и славы, окажется неблагодарным, то ему не хотелось бы подвергнуть своей последней воли возможности оскорбления; но что если этот народ чувствует, чем обязан ему за его труды, то будет сообразоваться с его намерениями, выраженными с такою торжественностью, какой нельзя было бы придать письменному акту. Когда Макаров умолк, архиепископ Феофан, видя, что вельможи не согласны в мнениях, обратился к собранию с просьбою позволить и ему сказать свое слово. С трогательным красноречием указал он присутствовавшим на правоту и святость данной ими в 1722 году присяги, которою они обязались признавать наследника, назначенного государем. Некоторые возразили ему, что здесь не видно такого ясного назначения, как старается представить Макаров; что недостаток этот можно признать за признак нерешительности, в которой скончался монарх, и что поэтому вместо него вопрос должно решить государство. На такое возражение Феофан отвечал точною передачею слов императора, сказанных у английского купца накануне коронования императрицы, которыми его величество, открывая свое сердце перед своими друзьями и верными слугами, подтвердил, что возвел на престол достойную свою супругу только для того, чтоб после его смерти она могла стать во главе государства. Затем он обратился с вопросом к великому канцлеру и ко многим другим, при которых сказаны были эти слова, помнят ли они их. Отдавая долг истине, те подтвердили все приведенное архиепископом. Тогда князь Меншиков воскликнул с жаром: «В таком случае, господа, я не спрашиваю никакого завещания. Ваше свидетельство стоит какого бы то ни было завещания. Если наш великий император поручил свою волю правдивости знатнейших своих подданных, то не сообразоваться с этим было бы преступлением и против вашей чести, и против самодержавной власти государя. Я верю вам, отцы мои и братья, и да здравствует наша августейшая государыня, императрица Екатерина!» Эти последние слова в ту же минуту были повторены всем собранием, и никто не хотел показать виду, что произносит их против воли и лишь по примеру других. После того князь Меншиков в сопровождении всех прочих возвратился к императрице и сказал ей: «Мы признаем тебя нашей всемилостивейшей императрицей и государыней и посвящаем тебе наши имущества и нашу жизнь». Она отвечала в самых милостивых выражениях, что хочет быть только матерью отечества. Все целовали ей руку, и затем открыты были окна. Она показалась в них народу, окруженная вельможами, которые восклицали: «Да здравствует императрица Екатерина!» Офицеры гвардии заставляли повторять эти возгласы солдат, которым князь Меншиков начал бросать деньги пригоршнями.

Таким образом, Екатерина овладела скипетром, которого она была так достойна. Сенаторы, генералы и знатнейшие духовные лица в тот же час составили и подписали манифест о провозглашении ее императрицею». (Записки Бассевича)

«Пред кончиною Петра, когда вся уже надежда на Его выздоровление исчезла, составились две партии: первая, сильнейшая, хотела возвести на Престол Екатерину: Она имела на своей стороне Герцога Голстинскаго, Князя Меншикова, Графа Толстого, всех иностранных Генералов и Офицеров, в Русской службе находившмихся, Синод, Гвардию и Флот.

Другая партия желала воцарения юнаго Великаго князя Петра Алексеевича, и состояла из Князей Голицыных, Трубецких, Долгоруковых, Куракиных, Репнина и Апраксиных, Лопухиных, Головкиных, Нарышкиных, Салтыковых и прочих; в ней господствовали два разных мнения: одна сторона хотела ввести Шведский образ правления, то есть чтобы власть Монарха была ограничена властию Государственных Чинов и Сената; другая имела намерение заключить Императрицу с дочерьми Ея в монастырь, и возстановить старые обычаи, уничтоженные Преобразователем России». (А. Ведйдемейер)

«После смерти этого великого государя все сенаторы и сановники империи согласились возвести на престол юного великого князя Петра Алексеевича, внука императора; они собрались на другой день рано утром в императорском дворце прежде, чем туда прибыл князь Меншиков. Все они ненавидели этого князя, особенно генерал-прокурор Ягужинский: перед дверями апартаментов, где собрались сенаторы, поставили стражу; князь Меншиков явился туда – его не пустили; не поднимая шума, он вернулся в свой дворец, где ныне кадетский корпус, пригласил к себе Ивана Ивановича Бутурлина, подполковника гвардейского Преображенского полка, и попросил привести ему как можно скорее роту гвардейцев; когда это было исполнено, князь Меншиков отправился с этой ротой прямо в императорский дворец, выломал дверь залы, где заседали сенаторы и генералы, и объявил Екатерину, которую покойный император короновал в Москве в мае предшествующего года, императрицей и законной государыней России. Никто не ожидал такого смелого поступка от князя Меншикова, и никто не воспротивился объявлению Екатерины императрицей, которой в тот же день принесли присягу на верность гвардия, полевые полки и гарнизон, а также сенаторы, министры, высшее дворянство, а затем коллегии и прочие». (Дневник фон-Мюниха)

Екатерина Алексеевна

«Когда же встал вопрос о провозглашении Екатерины царицей, удовлетворились лишь неопределенным упоминанием об этом акте, не дав себе труда поискать его, чтобы сделать подлинные копии. Это дело встретило бы, несомненно, со стороны народа больше сопротивления, чем это было на самом деле, если бы Меншиков, который в качестве фельдмаршала империи командовал всеми войсками, не дал бы соответствующих распоряжений и не уладил бы все таким образом, что призвал к уважению и заставил молчать всех тех, кто хотел отстаивать права Великого князя Московского, естественного и законного наследника трона (внука Петра I по прямой мужской линии). Но ни расположение народа в его пользу, ни законность его прав не помешали тому, что корона была возложена на голову Екатерины. Ее первой заботой было стремление не пренебрегать никакими внешними проявлениями чувств, чтобы показать ту боль, какую ей должна была причинить смерть ее мужа…

Меншиков, еще, не будучи лишенным всех званий и почестей, воспрянул духом после смерти царя. Он имел звание фельдмаршала и возглавлял войска. Дом, где собирались сенаторы для обсуждения вопроса о том, кому отдать корону, был окружен солдатами. Войдя затем в эту ассамблею, где ранг первого министра давал ему значительные преимущества, он способствовал тому (скорее силой, чем разумными и справедливыми доводами), чтобы посадить на трон Екатерину, вторую жену царя (Евдокия Федоровна Лопухина, первая жена Петра I, была еще жива и находилась в монастыре), ту самую Екатерину, которая, прежде чем выйти замуж за царя, была наложницей Меншикова». (Вильбуа)

«1725 год. Февраль 3-го, в день тезоименитства старшей императорской принцессы Анны, в церкви Св. Троицы в присутствии князя Меншикова, Сената, Синода, генералитета и всех коллегий происходило подписание присяги на верноподданство. Всякий получал отдельный лист, который, подписав, должен был вручить князю (Меншикову). (Дневник Берхгольца)

«Петр скончался, не выразивши ни на письме, ни на словах своей воли о престолонаследии. Его новый закон, предоставлявший царствующей особе право назначить себе преемника, не мог быть исполнен самим учредителем этого закона… Меншиков, Толстой и Апраксин указали на Екатерину, как на личность, по самой воле покойного царя носившую уже императорскую корону… приверженцы Екатерины заранее распорядились наводнить дворец гвардейскими офицерами, а около дворца поставить два гвардейские полка, пугавшие барабанным боем уши собранных во дворце сенаторов. Это обстоятельство было поводом к тому, что спор прекратился, и собранные во дворце сенаторы провозгласили Екатерину императрицей и самодержицей. Вслед за тем издан был манифест от имени правительствующего сената, Святейшего Синода и всего генералитета, гласивший, что, сообразно с объявленным в 1722 г. законом, подтвержденным присягой всех чинов государства российского, все люди духовного, воинского и гражданского чина – должны верно служить государыне императрице Екатерине Алексеевне, так как сам покойный государь короновал ее императорской короной. В Петербурге все присягнули безропотно. В Москве и в других городах явились ослушники». (Н. И. Костомаров. Князь Александр Данилович Меншиков)

От г. де-Кампредона. Петербург. 8 февраля 1725, 6 часов утра. «Из дубликата прилагаемого письма вы увидите, в каком состоянии находилась болезнь Царя вчера, когда я имел честь писать вам. Сегодня, около пяти часов утра, монарх этот скончался после припадка жесточайших судорог. Сколько мне до сих пор известно, он не сделал никаких распоряжений. Сенат, находящийся в настоящую минуту в полном составе во дворце, разделился на две партии: одна, горячо поддерживающая интересы Царицы, хочет провозгласить ее правительницей, в качестве Императрицы, никого не назначая ей заранее в наследники; другая настаивает на провозглашении Императором великого князя, внука Царя, под совместным регентством Царицы и сената.

От г. Кампредона Пегербург. 10 февраля 1725.

Опасения эти имели тем большее основание, что никакого определеннаго распоряжения насчет престолонаследия не было, мнения вельмож по этому вопросу разделились, войско шестнадцать месяцев уже не получало жалованья и доведено было до отчаянья непрестанными работами, а ненависть народа к иностранцам достигла до последней степени.

По всем человеческим предвидениям казалось, что счастью вдовствующей Императрицы наступил конец и что приближенных ее: кн. Меншикова, Толстаго и др. постигнет та же участь. Погибла, казалось, и судьба герцога Голштинскаго. Но Всемогущему угодно было сделать возможным то, что людям представлялось невозможным. Доброта и обходительность, всегда внушаемая Императрицей при жизни Императора, получили свою награду теперь. Орудием всего этого явился кн. Меншиков, склонивший на сторону Императрицы гвардейский полк. Как только император простился с ними, Меншиков повел всех гвардейских офицеров к Императрице, которая напомнила им, как много делала всегда для них, как заботилась о них в походах, и выразила надежду, что они не покинуть ее в несчастии. Тогда они все принесли присягу в верности Императрице и со слезами поклялись ей, что скорее дадут себя изрубить в куски у ног Ее Величества, чем позволят возвести на престол кого либо иного.

Между тем Меншиков, не теряя времени, до самой кончины Императора работал ревностно и поспешно, склоняя в пользу Императрицы гражданские и духовные чины государства собравшееся в императорском дворце. Князь не жалел при этом ни обещаний, ни угроз для этой цели. Он примирился с своими врагами и уверял всех, что не преследует никаких корыстных целей, а только решился поддерживать семью своего Императора до последней капли крови.

К моменту кончины Императора все меры были уже приняты; и когда сенаторы, министры, генералы и несколько епископов собрались на совет, им объявили, что так как понесенная всеми потеря вынуждает их подумать о новом правлении, то они прежде всего должны вспомнить, в чем присягали Императрице касательно престолонаследия. Затем прочтены были самая присяга и подробное разъяснение ее.

После того призвали кабинет-секретаря и спросили его, оставил ли Император какое-либо письменное завещание. Он ответил отрицательно; и тогда единогласно постановили, что так как покойный Император никого не назначил своим наследником, а между тем Императрица, с их собственного согласия, коронована была, как Государыня, то этим деянием Император достаточно ясно показал, кому передает престол после себя, и что, следовательно, теперь требуется не новый порядок престолонаследия устанавливать, а только утвердить то, что уже было сделано ранее. Все это было тотчас же изложено в формальном акте и подписано всеми присутствующими. Тогда все отправились к Императрице…

В акте ни единым словом не упомянуто было ни об особе юного великого князя, ни о каком-либо особенном совете облеченном некоторою властью, так что Императрица должна считаться Государыней вполне самодержавной.

Удовлетворяют духовенство; обнародовали указ о значительном уменьшении податей; уплачивают жалованье полкам и освобождают их от обременявших их работ.

Генерал Мамонов послан в Москву для отобрания присяги новой Императрице, от расположенных там войск. Выпущено на свободу более ста заключенных и несколько каторжников с галер; даровано помилование многим преступникам и многим прощены долги до известной суммы. Население исполнилось радостной надежды на мирное, кроткое правление.

Одно, что еще несколько тревожит двор, это кн. Голицын, находящийся в Украйне во главе шестидесититысячнаго войска, ибо он большой сторонник прежнего порядка престолонаследия и юного великого князя. К нему послан доверенный офицер с повелением немедленно вернуться в Петербург и в то же время генералу Роопу и командирам всех полков посланы строгий приказ и инструкции, как действовать в случае, если бы кн. Голицын вздумал не повиноваться. Туда же отправлен, кроме того, и генерал Вейсбах, весьма любимый войсками. Самого же помянутого князя собираются удовлетворить так, чтобы ему не на что было жаловаться.

Мнения вельмож расходились в одном пункте. Гр. Голицын, Репнин, Долгорукие и один из Апраксиных, президент юстиц-коллегии согласились, что Правительницей должна быть Царица вместе с сенатом, но настаивали на необходимости объявить наследником престола великого князя, усматривал в этом единственное средство сохранить спокойствие и избежать междоусобной войны. Кн. Меншиков, Толстой и адмирал Апраксин утверждали, наоборот, что такое распоряжение именно и вызовет то бедствие, которого желают избежать, потому что в России не существует закона, определяющего время совершеннолетия Царей». (СИРИО. Т. 52)

Потрет Екатерины I в окружении медальонов с портретами русских царей