Читать книгу Насекомый - Алексей Владимирович Баев - Страница 6

Ну что мне оставалось делать? Я вас спрашиваю. Что?! Идти за плинтус. Так? Так. И я, глубоко вдохнув и, задержав на мгновение в своей мощной груди влажный кухонный воздух, с шумом выдохнул, чтобы снять волнение со своих еще не вполне окрепших членов. А потом медленной, но уверенной походкой двинулся в сторону торчащих из-за деревяшки и чуть подрагивающих усов. Должно быть, там кто-то обедал.

Подойдя к плинтусу, я негромко, но решительно позвал:

– Эй, хозяева!

Ответом было гробовое молчание. Усы на секунду замерли, а потом из щели выглянула симпатичная девичья мордочка. Тишина становилась невыносимой, и я решил нарушить ее первым.

– Привет! – поздоровался ваш покорный слуга. – Я Агамемнон, нежданный гость с Зины Портновой. Мне бы с господином Катерпиллером повидаться.

– На тему? – заинтересованно пропищала в ответ незнакомка.

– На тему благостного сосуществования родственных индивидов в условиях жесткого химического заражения локальной окружающей среды, – ляпнул я первое, что пришло мне в голову.

– Прекрасно, – кивнула таракашка, – подобные темы Семена Обуслововича крайне волнуют. Он к вам, так сказать, представителям зеленых, питает искреннюю слабость. Господин Агамемнон, правильно расслышала? Не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, прекрасная леди, – кивнул я. – А вас как звать-величать по батюшке?

– Изольда Шестиаховна, – улыбнулась симпатяга. – Можно просто Золя.

– Очень приятно, Золя, – склонил я в почтении усы.

– Взаименно, – пролепетала Золя. – Я у Семена Обуслововича в секретаршах служу. Прошу вас следовать за мной, господин Агамемнон.

– Спасибо, – вежливо поблагодарил я и зачем-то добавил: – Можете звать меня просто Мемнон или… лучше… Агам!

С чего бы это? Никто и никогда до сих пор никакими Мемнонами и Агамами меня не называл. А тут – нате вам, выпендрился! Тоже мне, Агам! Донжуан насекомый. Хотя, если рассудить, звучит не так уж и плохо. По-простому, по-народному, если можно так выразиться. И еще – никому теперь в голову не придет искажать мое гордое имя, как, например, Муше. Гомемнон! Твою фалангу! С другой стороны, кто ведь о чем только и думает…

– Очень приятно, Агам, идемте, я вас представлю, – скромно улыбнулась Золя. – Семен Обусловович всегда рад новым собеседникам. Только просьба одна…

Девушка замялась, и видно было, что она хочет сказать что-то важное, но боится, как бы я не обиделся.

– Золя, – пришел я на помощь, – вы не стесняйтесь, излагайте свои страхи. Я с детства приучен к уважению инородных традиций.

– Вы не обижайтесь, Агам, – еще больше смутившись, тихо произнесла она, – но Семен Обусловович терпеть не может, когда перебивают его мудрые речи. Вы уж…

– Что вы! – воскликнул я. – Ваш покорный слуга – самый благодарный слушатель во Вселенной. Об этом еще мой наставник говорил, господин Сократ, может, слыхали?

«Откуда она слышала про Сократа? Простой старик с провинциальной Зины», – тут же подумал я, что сморозил очередную глупость, но Золя весело кивнула:

– Конечно! О господине Сократе у нас ходят настоящие легенды.

– Легенды? – удивился было я, но тут же решил себя вести достойно. – Да, да, несомненно. Об нем везде легенды ходят. Он у нас личность во всех отношениях эпическая и даже слегка мифологическая.

– Прошу вас, Агам, – улыбнулась Золя, – забирайтесь сюда и следуйте за мной. После беседы с Семеном Обуслововичем я приглашаю вас на ужин к себе. Если вы, конечно, не против.

Такого поворота событий я уж точно не ожидал, поэтому и промямлил что-то невнятное, на что получил вежливое:

– Спасибо, не стоит благодарностей. Нам гости всегда в радость.

Мы долго шли по каким-то узким и сырым коридорам. Странное место. В нашей хрущевской хороме все гораздо проще: залез в щелочку – и дома. А тут прямо римские катакомбы. И что еще удивительно – постоянно встречались по пути другие тараканы, но никто даже словом не обмолвился, так, кивали в знак приветствия и терлись спинами о заплесневелые стены. Я сначала здоровался, раскланивался, но когда понял, что на меня никто не обращает ровным счетом никакого внимания, перестал. Шагал гордо, неторопливо и молча за своей привлекательной проводницей. Озирал по пути окрестности. Хотя, что там было озирать? Сырой полумрак?

Наконец, после бессчетного количества спусков и подъемов, крутых поворотов и еле заметных изгибов, мы проникли в низкое сводчатое помещение, насквозь пропитанное влажной густой взвесью, смешно щекочущей усы.

Посреди комнаты на мягком полусгнившем грибе возлежал огромный черный таракан, плоский как щит Гектора и блестящий, как афоризмы Аристотеля.

– Поздоровайтесь, – шепнула мне Золя, потому что увидела написанное на моей морде удивление. Да-а, по другому я представлял себе главу местного семейства.

– З-з-здрас-сьте, г-господин К-катерпиль-тер, – заикаясь, вымолвил я.

– Катерпиллер, – поправил меня плоский. – Вы к нам откуда пожаловали, молодой таракан? С посольством, или так, ветром надуло?

– П-простите, г-господин К-катерпиллер, – извинился я, – с Зины Портновой мы, из Сократовых.

– А-а, – улыбнулся Семен Обусловович, – Сократовы! Что ж, наслышан, наслышан. И как господин Сократ себя изволит чувствовать? Суставы не шалят?

– Да нет, – осмелел я, – суставы пока в порядке.

– Хорошо… хорошо, что в порядке… Суставы, они, молодой таракан, с возрастом костенеют и ужасную боль начинают нести… Но вам, впрочем, это пока не грозит, – улыбнулся господин Катерпиллер, а потом повернулся к Золе: – Изольда Шестиаховна, будьте добры, приготовьте нам кофию, и можете на сегодня быть свободны. Мы с молодым тараканом должны глобальные темы обсудить, а к вечеру я до вас его отпущу.

– Конечно, Семен Обусловович, – поклонилась Золя и, пятясь, покинула помещение.

Пока она готовила кофе, Катерпиллер раздувал кальян, а я осматривал экспозицию сомнительных полотен, что украшали стены кабинета (а может, то были и фрески неизвестного мастера, клоп их разберет).

– Вы, молодой таракан, простите, что отрываю от созерцания культурных ценностей, мне еще не представились, – густым басом проговорил Семен Обусловович, выдыхая струю ароматного грибного дыма.

– Ой, извините великодушно, – смутился я, – Агамемнон. Можно просто – Агам.

– Хорошее имя, – кивнул Катерпиллер, – наше, тевтонское.

Я спорить не стал. Мол, начнешь хвалиться эрудицией, тут же тебя и выставят, не попрощавшись. А такой образ поведения хозяина меня сейчас, мягкого говоря, не устраивал. Есть-то хочется, да и к Золе… а когда еще на Зину Портнову попадешь? И попадешь ли вообще?

– Ага, – кивнул я, – тевтонское. Нам Сократ так и говорит, гордитесь, тараканы, своим тевтонским происхождением. Мол, не латины какие-нибудь, а истинные славяне во всех своих четырех ипостасях (Господи, чего несу? Это все от волнения).

Но Катерпиллер, кажется, подвоха не заметил. Или сделал вид. Только кивнул и затянулся глубоко-глубоко, так, что в зашевелившемся от богатырского вдоха воздухе мои крылья затрещали. А когда выдохнул, протянул шланг мне.

– Не желаете, Агам? Первоклассный грибачок-с из Правопушкарских подвалов. Соседи в обмен на белую плесень поставляют. Рекомендую.

Я отрицательно покачал головой:

– Простите, господин Катерпиллер, не курю.

– А чего так? – удивился хозяин.

– Понимаете ли, спортсмен, – пояснил я, – дыхалку тренирую.

– Дыхалку? Спортсмен? – снова удивился Семен Обусловович. – И каким же вы, Агам, атлетизмом изволите заниматься?

– Исключительно спринтерским бегом на марафонские дистанции, – объяснил я расширенно. Чтоб понятней было.

– А-а, – уважительно кивнул хозяин, – спринтерский бег на марафонские дистанции я уважаю. Сам в молодости не прочь был, а вот теперь… Эх, нелегкая…

Он так тяжело вздохнул, что мне стало совестно кичиться своей непревзойденной (по внутреннему ощущению) мощью и лихой молодостью, и я уже было хотел начать его утешать, как вдруг появилась Золя. Она несла на спине поднос с кофейником и двумя ослепительно белыми чашками. Комната наполнилась ароматом свежезаваренных в проточной воде желудей. Эвона как! У них тут, на Петроградской, еще и кофе растет! Неплохо, смотрю, устроились.

– С лосьоном, Изольда Шестиаховна? – что-то уж очень сурово поинтересовался у девушки Катерпиллер.

– Конечно, Семен Обусловович, – робко кивнула та. – Разрешите идти?

– Идите, дорогая, до завтрашнего утра вы свободны.

И Золя так же, как и ранее, тихонечко выскользнула из комнаты.

– Прошу к столу, уважаемый господин Сократов, – пригласил Катерпиллер.

Естественно, никакого стола здесь не было и в помине. Поднос Золя поставила прямо на мокрый пол пред хозяйским грибом.

– Да вы не стесняйтесь, присаживайтесь, – Семен Обусловович подвинулся, освобождая мне место рядом с собой, – в лапах правды нет. А разговор, я так чувствую, нам предстоит долгий. Я угадал?

Что мне оставалось ответить? Пришлось кивнуть.

– Вы, как всегда, правы, господин…

– … давайте на равных, зовите меня Семеном, хорошо?

– Хорошо, Семен Обу…

– Семен.

– Хорошо, Семен.

– Вот и славно, Агам. Наливайте кофе, он у нас отменный. Желуди над плитой сушим, на кухне. Там влажности – двадцать семь процентов. Самое то, что надо. Лосьон из ванной комнаты во второй квартире…

Я наполнил обе чашечки, взял одну в средние лапы и осторожно отхлебнул. Божественно! И алкоголя сколько надо. А то многие обычно недоливают, или, наоборот, лишнего добавляют. Вкус портят в угоду желанию. А тут…

– М-м-м… – только и произнес я.

– Согласен, – кивнул Катерпиллер. – Изольда кофе варит превосходный. За то и держу при себе, плесень собирать запрещаю. Как, по-вашему, Агам, прав я?

– Естественно, – блаженно подняв усы, ответил я. – Ваша мудрость с первого взгляду бросается в глаза. Таких как вы, редко…

– Да бросьте вы, Агамемнон, – скромно отмахнулся Семен Обусловович, хотя я заметил, что он от лести просто млеет, – я цену себе знаю. Меня комплиментами не проберешь («ха-ха», – только и подумал я). Скажите лучше, как вы относитесь к глобальному потеплению в отдельно взятой жилой квадратуре.

– Положительно, – отвечаю, – отношусь. У нас на Зине Портновой, Сократ рассказывал, в прошлом году отвратительно топили. Многие тогда в уличную канализацию перебрались, поближе к трубам, дома выдержали только самые морозоустойчивые. А в канализации разве жизнь? Нет, без сомнения, там тепло, но питаться экскриментальной пищей, простите… Мы ж не мухи!

– Верно говорите, Агам, – согласился Катерпиллер, – мы не мухи, чтоб крысиный помет вкушать. Нам самой матушкой природой иной стол предназначен…

– Да, да… – кивнул я и зачем-то ляпнул: – И стул.

– И стул, – автоматически согласился Семен Обусловович, а потом, когда уже произнес, с удивлением на меня уставился. – Постойте, при чем же здесь стул?

– Да так, юморю, – улыбнулся я, – люблю, знаете ли, Семен, каламбуры выкобенивать.

Катерпиллер громко рассмеялся и мягко похлопал меня по спине.

– Уважаю, Агамемнон! Юмор – дело хорошее. Причем, что занимательно, и к месту, и не к месту. На юморных тараканов обижаться грех. Уважил старика, Сократов. Молодец!

– Стараюсь, Семен, – ухмыльнулся я, – это у меня наследственно, от предков. Кстати, давно вы с Сократом знакомы?

– А мы и не знакомы, – перестал смеяться Катерпиллер, – я сказал: слухами земля полнится. Мы ж тут не только в норе сидим, а еще общаемся, торговлю ведем, культурным обменом в полный рост занимаемся, сельским хозяйством… Вон, плесень какую вывели. Такую поищи на всей Петроградской… А кофий?

– Кофе знатный, – поддакнул я.

– Вот… А про ваш Сократов клан мне от Правопушкарских известно, от родни. У них там с вами какие-то семейные связи… Кто-то то ли от них к вам, то ли от вас к ним перебрался… Миграция, понимаешь… Я, от кого точно не помню, но про Сократа не раз слыхал. Говорят, второго такого интеллектуала во всем Петербурге днем с огнем не сыскать… Я скептик. Не особо верил, а вот тебя, Агам, увидел, пообщался чуток, и сомнения мои рассеялись. Уж коль ты, молодой таракан, такой ничего себе не глупый, то каковы ваши старшие-то, а? Логично?

– Логично, Семен, – кивнул я и решил тоже перейти на «ты». Тем более что каждая выпитая капля амброзии все сильнее растормаживала мое сознание.

– Что ж, пора вернуться к нашим клопам, – выпустил Катерпиллер очередную струю ароматного дыма. – Расскажи старику, Агамемнон, каким ветром тебя в наши края занесло…

И я рассказал. И про «Abibas», и про обморок, и про долгое путешествие с Анной Андреевной. О том, как оказался в бутылке и как из нее с помощью Муши Чкаловской выбрался. Умолчал только о мечтах…

– Добрая муха, – кивнул Катерпиллер, когда я закончил свое длинное повествование. – У нас с ней пакт.

– Пакт? – удивился я.

– Ага, – кивнул Семен Обусловович, – она нам на кофе во время просушки оного не гадит, а мы плесень в кухню не тащим. Они, мухи, грибка не выносят.

– Я заметил, – кивнул, скорее для поддержания разговора. Потому что ничего подобного я ровным счетом заметить не мог. – Прости, Семен, Муша мне сказала, что Катерпиллер – это твой творческий псевдоним…

– Да, да, да… – задумался хозяин. – Это ты точно выразился. Именно псевдоним. И именно творческий. Красиво звучит, правда? Но, главное, очень прогрессивно.

– Ага, – осторожно согласился я, – но только малость непонятно.

– Что ж, непонятно – разъясним. Ты только не перебивай. Дело в том, Агамемнон, что сам я нездешний, как и ты. Правда, молодость свою буйную провел не так далеко, не на Зине Портновой. У меня все проще, родился я на той стороне улицы…

– А-а… – хотел я вставить что-то свое. Что, сейчас уж не припомнить, но Катерпиллер посмотрел на меня так сурово, что я аж усы в кофейник опустил.

– Не перебивай, – твердо попросил он, – не терплю. Спросил, дай расскажу. А не интересно, можешь идти на все четыре стороны.

– Простите, – тихонько извинился я, – вовсе я не хотел вас обидеть.

– Ладно уж, – смягчился хозяин, – слушай.

И вот что Семен Обусловович мне поведал:

«Явился я на свет в подвале обычного старого дома на улице Большая Пушкарская, в кухонной стене одного известного ресторанчика. Отсюда, Агам, у меня и природная склонность к предпринимательству, а также искренняя любовь к доброй пище.

Мать моя, коренная уроженка здешних мест, с ранней юности питала слабость ко всему заграничному, а когда в ресторане вместе с ящиком замороженных куриных окорочков непостижимым образом появился большой черный эмигрант из Штатов, афроамериканец со странным именем Обуслов Гарлемский, она тут же выскочила за него замуж. Тот и усом пошевелить не успел.

Вопреки ожиданиям, Пушкарская колония ресторанных, за исключением моей мамаши, приняла эмигранта достаточно прохладно, но связываться с ним боялась, уж больно он был велик и даже страшен, когда налижется пролитого бурбону.

Против воли населения и благодаря одной лишь грубой физической силе, стал со временем мой папаша главой семейства, а так как у них там, в американских традициях, полигамия не поощряется, то мама заняла единственное место рядом с самодержавным троном.

А вскоре родился я и еще сотни две моих сестер. Но вот что странно, братьев у меня не было, поэтому как-то сразу, еще не достигнув совершеннолетия, начали прочить нынешнего твоего собеседника в наследники.

Рос я ребенком крайне любознательным, лез везде, поэтому с первого дня своего получил ужасное прозвище – Суеус. Посуди сам, Агамемнон, можно жить с таким именем – Суеус Обусловович Гарлемский? Я, конечно, понимаю, что родители имели лишь благие намерения касательно моей судьбы, но ты ведь и сам знаешь, куда ими, этими намерениями, выстлана дорога.

Долго ли, коротко ли продолжалось мое воспитание, но в конце концов облазил я все ресторанные помещения, изучил там все ходы и выходы, отведал разных напитков и кушаний… А потом загрустил.

Сам подумай, когда в таракане живет вечная жажда познания, может он долго существовать в знакомой как шесть лап обстановке? Эх, то-то и оно.

В общем, в один прекрасный день, не поставив в известность ни родителей, ни соплеменников, выбрался я из нашего душного помещения и решил посмотреть на белый свет. Достиг ресторанного зала, залез в карман пальто какого-то жлоба, который планомерно накачивался горячительными, при этом совершенно не закусывая, и замер в сладостном предвкушении предстоящих приключений.

Они, приключения, ждать себя долго не заставили, потому что жлоб мой через каких-то пять минут начал пьяно и ужасно скандалить. Охранники усмирили его чем-то тяжелым, взяли подмышки, и вышвырнули вон, предварительно очистив карман, в котором я сидел, от мятых пропахших тухлым салом бумажек (как я потом узнал – денег). Пальто упало на тротуар рядом с моим горемыкой.

Подождал я для проформы, собираются меня куда-то нести или нет, и, так и не дождавшись, выполз на белый свет. Это я так говорю – белый, чтобы рассказ красивее получался, на самом деле шел дождь, и я тут же оказался в луже. Слава Богу, та была не широка и не глубока, поэтому остался отпрыск королевского семейства в живых.

Решил я, коль дело приняло такой оборот, путешествовать пешим ходом. Можно было, конечно, вернуться в свой подвал, а своим наврать с три короба, что облазил весь мир, но мы, Гарлемские, не такие. В нас природная честность вместе с генами заложена. А может, и с инстинктами. Кто разницу знает?

Короче, пошел я в сторону от дома. Там, на широком пространстве прямо под дождем какие-то странные люди дорогу ковыряли. И повсюду стояли желтые машины устрашающего вида, на которых по-американски (меня отец-то кой-чему из их грамоты к тому времени обучил) было написано – «CATERPILLAR». И мне это слово так понравилось, что решил я сразу себе такой же точно творческий псевдоним взять. Чтоб как у всех знаменитых тараканов-путешественников.

А, придумав псевдоним, спустился с бордюрного камня к людям в оранжевых жилетах и решил меж них прошмыгнуть… Но не тут-то было! Желтая машина, чье тяжелое черное колесо нависало прямо над моей спиной, неожиданно покатилось прямо на меня и впечатала в землю. Одна голова снаружи торчать осталась. Взвыл я от боли, но никто, естественно, того не услышал. Наших поблизости не было, а люди тараканьей речи, как известно, не знают. Слабоваты они в межвидовом общении.

Но все обошлось. Земля мягкой оказалась. Жив я остался, только чуть сплюснулся. На здоровье этот прискорбный факт моей внешности почти не отразился, но тогда такое впечатление сложилось, что часть спинного мозга в головной по тонкой внутренней трубочке подалась. Отсюда, я так думаю, и ум мой недюжинный, и организаторские способности. Хотя, доподлинно наша медицина сей факт установить не смогла.

Продолжу, в общем.

Когда я из-под колеса выбрался, то тут же устремился к противоположной стороне, но теперь осторожным стал. Вверх смотрел, чтоб под сапог или иной тяжелый предмет не попасть. И так разосторожничался, что не заметил, как неслышно подъехала ко мне с обратной стороны другая желтая машина и вновь впечатала в рыхлую землю, оставив снаружи опять одну лишь голову.

Второго такого удара за какие-то жалкие полчаса мой чуткий организм выдержать не смог. Расплющился я еще сильнее, даже задние лапы поломал. Вот, думаю, непруха. Надо домой возвращаться. А как? Выбраться-то из-под колеса я выбрался, а единственно, до чего доползти смог на четырех оставшихся лапах, до бордюрного камня, возле которого забился в щелочку и решил залечь, сил набраться для обратной дороги.

Люди в жилетах скоро ушли, оставив свои желтые машины с написанным на бортах моим новым псевдонимом прямо на улице. Дождь тоже перестал, словно ждал, пока все по домам разойдутся.

Попытался я наружу вылезть. Не тут-то было! Все тело затекло, при малейшем шевелении – боли адские, а я ведь еще подросток! Детский травматизм, Агам, самая противная на свете штука. К старости, если доживешь конечно, все переломы и вывихи болеть начинают. Сил нет, вот грибачком только и спасаюсь. Пенициллин, понимаешь, великое изобретение нашего народа. Люди до него, если знать хочешь, гораздо позже тараканов дотумкали.

Но вернемся к интереснейшим фактам ранней моей автобиографии.

В общем, сколько я пролежал в щели, не знаю. Потерял, наконец, ослабленное борьбой за существование, свое, как я думал тогда, никчемное сознание. А очнулся от того, что почувствовал легкую тряску. Усами пошевелил, глаза разлепил и вижу, что несут меня куда-то четверо тараканов. Принюхался – не наши, ресторанной кухней не пахнут. Хотел спросить – кто они, мои спасители, да вновь сознания лишился.

А когда снова в себя пришел, уже здесь, на грибе и лежал. Оказывается, нашли меня Левопушкарские, те, что в доме напротив моего родного живут. Подивились моей окраске, несвойственной для здешних мест, а также совсем недетской для моего возраста, хоть и искалеченной, стати, пожалели, и к себе на лечение с воспитанием взяли. Может, сгожусь на что.

Про перенесенные операции умолчу, вспоминать и то больно…

Со временем я не только на труд сгодился, но и организовал их общежитие так, что избрали меня тутошние тараканы главой своей семьи, даже, вон секретаршу приставили (теперь на этой должности трудится Изольда Плинтусова; вы уже знакомы), чтоб кофе варила и мудрые мысли мои записывала, а также для иных нужд. Ну, ты юноша взрослый. Все, надеюсь, понимаешь.

Имя я взял поскромнее – Семен, чтобы особо не выделяться из народа. Отчество, правда, оставил. Это святое. А заморскую фамилию красивым псевдонимом заменил, который, как ты теперь знаешь, судьбоносным в моей жизни стал.

Наладили мы деловые и дружеские отношения с соседними семьями и даже с иными колониями. С той же отцовой, например. Он, старик мой, не поверишь – до сих пор жив, даже порой в гости ко мне наведывается. Жаль, что я не могу ответных визитов делать. Паралич проклятый разбил. Задние лапы так и не ходят.

Но ничего, я привык. И жалеть меня не надо. Не люблю я этого пуще, чем когда речи перебивают».

– Вот, Агамемнон, пожалуй, и знаешь ты теперь мою историю за исключением мелких и мало кому нужных подробностей. Интересно было слушать?

– Конечно, – кивнул я. – Ты, Семен, личность в натуре героическая. Я это сразу, лишь тебя увидел, понял… А кофий еще остался?

– Глянь в кофейничке. Не маленький.

Я открыл крышечку. Напиток на дне блестел, остыл, правда. Но ничего, мы, Сократовы, из стоиков. Нам к охлажденному пойлу ни привыкать.