Читать книгу Лагерь - Алексей Юрченко - Страница 10

Подготовка к концерту вдохнула в наш класс новую жизнь. Яркие эмоции от веселого процесса репетиций сменялись искренними слезами при исполнении выбранной песни. Первый день, когда наша Люда показала песню, которую мы будем петь, я запомню навсегда. Мы с Даней как всегда последними забежали в класс. Все ребята, сложив руки перед собой на парте, непривычно тихо сидели и смотрели на учительницу. Людмила Петровна возвышалась над старым синтезатором у доски. Она взглядом указала на парту и запела. Я первый раз слышала, как она поет. Это было прекрасно. Ее мягкий бархатистый голос пробирался внутрь каждого из нас и останавливал наши сердца. Незамысловатая мелодия и простые слова создавали эффект неподдельности. Ты верил каждому слову. Не ударяясь в высокую поэзию, казалось, что это наша Люда пела про себя, про свою судьбу. Она заставляла верить, что в основе песни не может лежать выдуманная история. Четырьмя куплетами рассказывалось, как мама, дочка и сын ждут своего мужа и отца с фронта. Сын и дочка выдумывают папе подвиги, а мама мечтает, как он скоро окажется рядом. Они греются вечерами от полученного месяц назад письма, как путешественники согреваются в лесу от костра. Песня заканчивалась проникновенными словами: «Обещай нам вернуться домой, мой муж, мой отец, наш герой». Эта песня была про каждого жителя Республики. Любой гражданин страны переживал щемящее чувство ожидания встречи с близким человеком с фронта. Ученики нашего класса не были исключением. После первого исполнения Людмилой Петровной этой песни несколько минут в классе стояла полная тишина. Слышались только редкие всхлипы наших девчонок. Вдруг с места вскочила Василина и, подбежав к сидящей за инструментом учительнице, крепко обхватила ее за шею. Василина в прошлом году не дождалась отца и брата. Она, не сдерживая себя, рыдала в воротник блузки учительницы. Глаза Людмилы Петровны стали переливаться на свету, и она погладила Василину по ее черным волосам. Встав со своих мест, к ним подошли Кирилл с Васей, затем я с Даней и остальные. Мы обступили Василину и учительницу. Моя подруга Иля положила свою голову мне на плечо и тихо зашептала что-то неразборчиво. Наверное, она молилась. Нас всех охватило какое-то чувство общего горя. Слыша историю про избранность еврейского народа, я подумала, что наш народ проклят какими-то злыми силами. Мы обречены на вечные муки лишения и утрат. Ведь это ненормально, когда трагическая песня касается всех до единого. Мы простояли вместе несколько минут, вытирая слезы со щек друг друга и успокаивая рвущиеся изнутри вопли и стоны.

Весь вечер я провела с Антоном.

Закинув в рюкзак все необходимое, я двинулась к своему тайному другу. То, что Антон именно мой друг, а не пленник и уж тем более не враг, я решила по дороге. На прошлой нашей встрече меня терзали мысли, что передо мной солдат, призванный убивать мой народ. А я его обхаживала и кормила. Война – это ведь взрослые игры. Им лучше известно, как надо поступать в таких ситуациях. А дети еще не понимают всех правил. Хотелось рассказать все маме. Так мне стало бы легче – так мы бы несли эту тайну, этот груз вдвоем. Эти мысли настойчиво скребли мою совесть. Сегодня все было по-другому: Антон – мой друг, и я все делаю правильно.

Зайдя на чердак, я увидела его сидящим под окном, откуда мы с Даней встречали самолет. Антон сидел, прислонившись спиной к деревянной подпорке, и смотрел в окно. Лицо его было весело и безмятежно.

– Что ты делаешь? Это же опасно! Тебя могут заметить! – вскрикнула я.

Антон медленно повернул голову ко мне и радостно и спокойно произнес:

– Не переживай. Я не высовывался. Просто смотрел на небо.

– Соскучился по полетам?

– Не только. Я не первый месяц в темноте. Не хочу ослепнуть.

Я подошла и села рядом, плотно прижавшись к плечу Антона. Мы стали вместе с ним разглядывать лоскут идеально голубого полотна.

– Давно сидишь?

– Давно, – Антон не отводил взгляда от окна.

Я перевела взгляд на противоположный край чердака, где за грудой хлама пряталось логово моего друга. От того угла к окну по пыльному и замусоренному полу проходила протертая тропа. Антон прополз это расстояние, чтобы увидеть небо.

– Ты устал? Давай я тебя донесу до лежака.

Мой друг неуверенно, шатаясь из стороны в сторону, встал на ноги. Он хмурил брови и сопел, недовольный, что ему трудно сделать шаг. Антон не желал помощи школьницы. Я стояла рядом, готовая в любой момент его подхватить. Он переминался на ногах и ворчал. Когда мне стало понятно, что он вот-вот рухнет на пол, я подхватила его, подставив плечо. Антон разочарованно выдохнул.

– Не переживай. Вернем мы тебе силы. Только постепенно, – выговорила я, затаскивая Антона к лежанке.

Под тяжестью моего друга я еле отрывала ноги. Антон пытался как можно меньше на меня опираться и идти самостоятельно. За весь наш путь до другого угла чердака у него вышло совершить пару твердых шагов. Дойдя до пола, устланного одеждой, мы повалились вниз.

Антон первое время ничего не говорил, пытаясь успокоить свое участившееся дыхание. Я же раскрыла рюкзак и принялась доставать продукты. Сегодня это был куриный паштет с целой буханкой хлеба и двумя яблоками.

– Ты поешь со мной? – спросил Антон.

– Зачем? Я обедала, да и тебе нужнее.

– Сейчас война, трудное время.

– Ты думаешь, ты меня объедаешь? Все нормально. Мы зажиточная семья, – ответила я, отламывая толстый кусок хлеба. – Расскажи о себе, о своем детстве, как ты выбрал небо.

Антон перевернулся на бок ко мне лицом и начал рассказ:

– Мой отец и дед работали на корабле. Они были гражданскими моряками, перевозили грузы, пересекая моря и океаны. Повидали все континенты, выбирались из самых страшных штормов. Настоящие морские волки. Они готовили мне такую же участь. Понятно, что я не так часто видел своего отца, как хотелось бы, но я всегда им гордился и хвастался перед друзьями, у которых папы работали обычными бухгалтерами или юристами. Когда мне исполнилось четырнадцать, все уже знали, что меня отправят в мореходку. Такая семейная династия. Я тоже так думал до определенного момента. Но во мне все перевернулось всего за несколько дней, когда родители развелись. Я даже не понимал тогда, почему все так происходило. Почему мама в один миг так ополчилась на папу, а папа – на маму. Это теперь я знаю, что папа привез из похода венерическое заболевание, – Антон на мгновение осекся, не зная, можно ли со мной обсуждать такие темы, но, увидев мою улыбку, дающую понять, что я уже взрослая, продолжил: – Но его неверность не была так важна для меня. В ходе развода вопрос о том, с кем должен остаться сын, не вставал. Точнее, он был разрешен быстро и ожидаемо: отец всегда в море, поэтому сын будет жить с мамой. Но меня почему-то задел этот вопрос. Я задумался, с кем, правда, я готов был бы остаться, если бы мне дали право выбирать. Стал под микроскопом разглядывать своих маму и папу. И внутри сразу появилось такое омерзение к отцу, какое я не испытывал ни к кому и никогда. Я вспомнил его пьяные выходки в те дни, когда он ступал на землю. Я стал понимать, что не хочу быть таким. Грязным, вонючим, с неровной рыжей бородой мужланом. Мной даже не рассматривался вариант, при котором моряк может быть образцом мужества, с идеальной выправкой и фигурой. Я был уверен, что если пойду в мореходку, то стану вторым отцом или третьим дедом.

Антон на мгновение задумался, и я протянула ему кружку воды и громадный бутерброд. Он откусил большую часть хлеба, отпил полкружки и продолжил:

– Не думай, что отец был чудовищем. Я видел много гражданских моряков в детстве и могу сказать, что он один из самых прилежных и опрятных из всей братии. Многие из его друзей отличались от обезьяны только тем, что у обезьян не встретишь перегара. Мой папа не претендовал на идеал, но все-таки не был так плох. Но в то время, когда они разводились, он мне казался самым ужасным человеком в мире. Злоба на него вылилась в мысль, что я не буду как он. Ни в чем и никогда. И первый шаг, который я совершил, – это сказал маме, что ни за что не пойду в моряки. Мама, будто понимая мои мысли, сразу же поддержала меня.

– Ешь, я еще бутерброд сделаю, – произнесла я.

Антон закинул в рот оставшийся кусок.

– Моряки по своей сути существа ленивые. Их ходьба в море по большей части безделье. Конечно, им приходится порой несладко, но это только порой. Я хотел чего-то самостоятельного, ответственного и героического. Мечтал о прекрасной фигуре. Что мне осталось от папы, за что я ему благодарен, так это страсть к путешествиям. Соединив в себе все желания и «нежелания», я понял, кем хочу быть. Так я стал боевым летчиком, – он ненадолго замолк, а затем добавил: – Расскажи ты что-нибудь?

– А что рассказывать?

– О семье. Маме, папе. Папа у тебя, ты говорила, солдат.

По моим рукам побежали мурашки, а в горле пересохло. Мне стало страшно врать Антону о своем отце. Из памяти не уходила картина, как он с безумными глазами рвал нашивку.

– Да нечего особо рассказывать. Папа – солдат, мама дома сидит, еще брат есть младший, – быстро и сбивчиво стала говорить я.

– Как зовут брата?

– Слава, ему еще пяти лет нет. Он немного не успевает за сверстниками, но он хороший очень.

– Наверное, мама твоя переживала сильно, когда вынашивала его?

– Да. Тогда у нас тут все только начиналось, – произнесла я, глубоко вздохнув, и замолчала.

– Война ломает судьбы даже не родившихся людей.

Антон доел второй кусок хлеба и повернулся на спину, подложив руку себе под голову. Из-под закатанных рукавов камуфляжа выглядывала его широкая в предплечье рука. Несмотря на исхудавшее тело Антона, мне он казался очень могучим и сильным. Скорее всего, это потому что он был старше меня и моих сверстников на девять лет. Отложив рюкзак в сторону, я легла на лежанку, прижавшись к Антону и уложив голову к нему на плечо. Мимолетная неловкость, когда я решилась лечь рядом, сменилась ощущением искреннего, почти семейного тепла. Антон пододвинул меня к себе еще ближе и стал едва уловимо трепетно поглаживать меня по волосам, отчего по телу пробежала чувственная прохлада. В каком-то волшебном возвышенном молчании мы пролежали некоторое время, пока не уснули.