Читать книгу Лагерь - Алексей Юрченко - Страница 11

Дома меня ждал грандиозный скандал. Антон проснулся сам и разбудил меня, когда уже стемнело. Я прибежала домой слишком поздно, чтобы не вызвать гнева моих близких. Мама к этому времени, взяв на руки Славика, уже оббежала Даника и Илю, но меня там не нашла. Она стала так грозно кричать на меня, что играющий на диване брат, не понимая, что происходит, громко заревел.

– Вот видишь, до чего ты довела брата! – завопила она.

Я только виновато кивала в ответ. Какие-то аргументы приводить было бессмысленно. Я лишь молилась о том, чтобы мама не начала расспрашивать, где я пропадала. Она же не переставала пилить меня за мое безразличие к родителям и даже к себе самой. Я подметила, что она сильнее гневается за мои проступки, когда папа, как сейчас, задерживался на работе. Что-то ее сдерживало, когда он был рядом. Может, она ждала, чтобы он стал «мечом семейного правосудия», так как он мужчина, или она его попросту боялась. Блуждая в таких раздумьях, я совершила страшную ошибку – по мне стало заметно, что я ее не слушаю.

– Ты меня вообще слышишь! – прокричала она. – Где ты была?

Я так спешила домой, что совсем забыла придумать себе легенду. Как дура молчала, выпучив глаза и приоткрыв рот, и не могла ничего вразумительного произнести. Мама сильно схватила меня за запястье, посадила на диван и повторила вопрос.

– Я, – вырвалось у меня негромко, – гуляла.

– Юля, где ты была?

Мама явно мне не верила. Ее взгляд пронизывал меня насквозь, и казалось, что она уже сама все узнала, заглянув в мою голову. Я сидела перед ней, не произнося ни звука. В висках болезненно закололо. Страх и растерянность давили на грудь, лишая последних запасов воздуха. Мамины глаза приобрели насыщенный зеленый цвет. Переливаясь на свету, они словно таили нечто загадочное, почти колдовское.

– Не говори, куда ты ходила, – вдруг произнесла мама.

Я опустила голову.

– Завтра снова пойдешь?

– Да, – коротко ответила я.

– Я соберу тебе еду тогда.

Я подняла голову и удивленно посмотрела на нее. Ее лукавый взгляд сменился привычным добрым и ласковым.

– Ты все знаешь?

– Нет, – ответила мама, – просто знаю, что у тебя есть тайна.

– Мне тяжело с ней, – выговорила я и почувствовала, как увлажнились мои глаза.

Мама положила мои руки к себе на колени и поцеловала меня в губы.

– У меня тоже теперь будет тайна, – прошептала она.

– Какая?

– Тайна, что у тебя есть тайна, – ответила она и улыбнулась.

Мамочка, вспомнив те времена, когда я была совсем маленькой, уложила меня в кровать, накрыв одеялом до самого подбородка. В дверях комнаты, перед тем как выйти, она произнесла:

– Юля, я уверена, что ты все делаешь правильно.

Дверь закрылась, и я мгновенно уснула крепким и сладким сном.

По традиции утром у порога меня ждал Даник. Светящийся от нахлынувшего на него со всех сторон счастья. Его отец становился все ближе с нашей Людой, а он – со мной. Я проснулась почему-то с ненастным настроением. Так мы и пошли в школу. Даник по-дурацки кокетливо намекал мне о нашей скорой помолвке и будущей свадьбе, а я молча соглашалась со всеми его бреднями и думала об Антоне. Насколько все-таки мой тайный друг мудрее и интереснее, чем Даник. Конечно, Антон старше, и, может, к двадцати четырем годам Даник станет таким же взрослым и по-настоящему мужественным. Но в ту минуту мне милее был Антон.

В школе мой невеселый настрой отчасти пропал. Этому в первую очередь способствовала Людмила Петровна. Она была уже не просто нашей учительницей и красивой женщиной. Наша Люда обернулась в чарующий прекрасный цветок. Цветок, наполненный любовью. Я заметила одну особенность этого любопытного чувства. Она заключалось в том, что любовь проливается на всех людей, кто находится рядом с носителем. Она делает всех счастливее, несмотря на то что ты полюбил только одного человека. Вот так. Казалось, полюбил одного человека, а на самом деле полюбил целый мир.

Первым делом я подбежала к учительнице, которая сидела за своим столом, одаривая всех входящих в класс учеников солнечной улыбкой. Я попросила меня сегодня не спрашивать заданное стихотворение. Пробыв на чердаке до самого вечера, я не успела сделать уроки. Но официальной причиной моей неподготовки для учительницы стало отравление моего братика.

– Как сегодня он себя чувствует? – спросила Людмила Петровна.

– Спасибо, сегодня все хорошо. Так можно завтра рассказать?

– Ну конечно, Юлечка, – учительница приобняла меня за талию и улыбнулась.

Я всегда считала, что любовь к поэзии есть вообще любовь к прекрасному. По тому, как человек читает стихи, можно понять, способен ли он увидеть красоту в природе, в живописи или музыке.

Сестры Маша и Даша читали стихи первыми. Девочки прекрасно выучили выбранные ими произведения. Стихи с помощью интересных рифм и сравнений восхваляли родные красоты. Но, чтобы это понять, я предприняла максимум усилий. Дело в том, что сестры по призванию были скорее физиками, а никак не лириками. Вся их игра с интонацией, паузами (а у Даши еще с жестикуляцией) смотрелась по-идиотски наигранно. Весь вечер они, наверное, рассказывали друг другу свои стихи и выдумывали свои образы, оттого и вышло у них одинаково безвкусно.

Следующей вышла к доске Василина. Наша красавица специально подобрала себе наряд – черное короткое платье с гигантской алой розой у шеи. Произведение она выбрала сугубо женское и, как по мне, глупое, но прочитала она его превосходно. Задача Василины, уверена, состояла в том, чтобы в очередной раз произвести впечатление своей грацией и женственностью на мальчиков.

За Василиной к доске пошел наш неисправимый чудак Аркаша. В своей манере он выбрал заумное с претензией на иронию стихотворение. Чтобы мы понимали, в каких строчках прячется «смешно», он изображал улыбку (получалось весьма мерзко) и даже прихрюкивал. Все и правда хохотали, но только от Аркашиных кривляний. Даже Людмила Петровна не смогла удержаться от смеха. Аркаша пошел к своему месту, переполненный гордостью, не поняв, что послужило причиной такому веселью.

Громче всех гоготали Кирилл с Васькой. Подметив такую веселость, учительница вызвала их к доске. Тут не произошло ничего необычного: монотонное чтение, запинки, забытые слова. Я даже не поняла, о чем стихи.

Следующим вышел Саша. Его страсть к чтению помогла ему найти стихотворение, о котором ничего не знала даже Людмила Петровна. Прочитал ровно, везде, где надо было, выдержал паузу, где надо – ускорился, выбирал оптимальную интонацию. Словом, противно стало слушать такое гладкое выступление.

Моя подруга Иля прочитала свое произведение о любви так проникновенно и волнительно, что еще одна строфа – и я бы зарыдала. Ее тихий ласковый голос только усиливал ощущение трагичности любви, о которой она поведала. Весь класс замер, впитывая каждую произнесенную строчку, каждую рифму. После того как она закончила, класс стал аплодировать. Кирилл с Васей кричали «браво». Иля же смущенно улыбнулась и пошла к своей парте.

Последним твердой походкой к доске вышел Даник. Он расправил плечи, повернулся вполоборота к нашей с ним парте и начал читать, не отводя от меня глаз. Строчки о любви размером со Вселенную звучали уверенно и громко, будто зачитывалась присяга. В этом была особенная прелесть. Эта твердость обладала неописуемой притягательностью. Но это если смотреть со стороны. Я же чувствовала затылком ехидные ухмылки некоторых одноклассников, видела злое лицо влюбленного в меня Кирилла, завистливый взгляд Василины. Сначала хотелось вовсе отвернуться, сделав вид, что чем-то занята и не понимаю сути происходящего. Учительница глазами мне показала, что я обязана уделить внимание возлюбленному. Мне пришлось повернуться к нему, выпрямиться и с таким же каменным, как у него, лицом прослушать стихотворение. Благо оно оказалось недлинным. Я не могла разобраться, приятно или нет мне все это. Вроде бы Даник, воплощение подрастающей отваги и силы, совершает романтический милый поступок, но меня перекручивало изнутри от неловкости и даже стыда. Когда стих закончился, класс зашумел, начиная увлеченно обсуждать выступление. Кирилл выкрикнул что-то едкое в адрес Даника. Василина, сидящая за мной, произнесла мне на ухо нелепую поздравительную речь.

– Данила, присаживайся, – произнесла Людмила Петровна, и Даник сел рядом со мной.

– Ну как? – негромко спросил он, покосившись на меня.

– Сильно, спасибо, – не выдумав ничего лучше, ответила я и показала большой палец.

Дорога домой прошла без слов. Я видела, как Даник расстроился, так как ожидал другой от меня реакции. Я же ничего, кроме скромного «прости», не смогла из себя выжать. Даник, обидевшись, довел меня домой и без слов попрощался, просто махнув рукой.

Замешательство улетучилось, когда я зашла домой. Мама подготовила к моему походу к тайному другу целый рюкзак, где я нашла небольшую декоративную подушку, что лежала у нас в гостиной, одеяло, а также теплые оладьи, яблочный джем и бутылку молока. Как человек, не знающий моей тайны, может точно угадывать, что мне нужно? Или ей все известно? На мой вопрос об этом она вновь, улыбнувшись, только подмигнула мне.

Ближе к вечеру я пошла к Антону. Каждый шаг, приближающий к нему, делал меня немного счастливее. Зайдя во двор, я остановилась. Впервые за все время у подъезда, куда я направлялась, кто-то стоял. Я сбавила темп, чтобы не привлекать внимание, и неспешно двинулась к двери. У входа, переминаясь, задрав голову к небу, стоял дедушка в старой солдатской шинели, несмотря на теплую весеннюю погоду. Сильный ветер трепал его седую длинную бороду и редкие волосы. Старик с вдохновенным лицом смотрел на летящий по небу клин журавлей. Словно погружаясь на глубину, я вдохнула побольше воздуха и собралась уже пройти мимо него, как он вдруг произнес:

– Ты что-то ищешь?

Потеряв дар речи, я взглянула на старика, который продолжал смотреть за растворяющимся в небесной сини клином. Когда птичья статья окончательно исчезла, он опустил голову и взглянул на меня. Его впалые глаза на сморщенном лице ярко заблестели.

– Я котенка потеряла, – выдала я безобидный ответ.

– Котенка? – переспросил он.

– Да, – произнесла я. Мой голос совсем уже меня не слушал, дрожа и прыгая то вверх, то вниз.

– Как выглядел твой котенок? – продолжал он свой допрос.

– Рыжий, с белым пятнышком на грудке, – не переставала выдумывать я.

– Посмотри на чердаке.

От страха у меня помутнело в глазах. Старик вытянул сухие тонкие руки из рукавов толстой шинели и почесал длинную бороду, продолжая словно изучать меня. Затем он медленно, хромая на одну ногу, подошел к двери и отворил ее.

– Проходи, не бойся, может, он там.

Я не знала, как себя вести. Убежать домой и вернуться ночью, когда его не будет? Зайти внутрь, как ни в чем не бывало? А вдруг он пойдет со мной на чердак? Последняя мысль вызвала у меня панику.

– Иди же, – проговорил он, держа передо мной открытую дверь.

Испугавшись собственного промедления, я вбежала в подъезд и стремительно поднялась на два этажа выше. Вбегая внутрь, я проклинала себя, уверенная, что это худший вариант и я подвергаю Антона смертельной опасности. Но я стояла уже в подъезде. Отдышавшись, я прислушалась, не поднимается ли старик за мной. В подъезде только раздавался свист ветра, прорывающегося через старые треснувшие окна. Перекинувшись через окно, я увидела седую лысеющую голову у подъезда – старик за мной идти не собирался. Можно было подниматься дальше на чердак.

Антон полусидя дремал на чердаке, укрыв себя всей имеющейся одеждой. Под редкими лучами заходящего солнца его приятное лицо светилось белизной. Все-таки он мне нравился. Исхудавшее лицо потеряло болезненный оттенок. В нем теперь ощущалась жизнь, в отличие от первой встречи, когда казалось, что дни его сочтены. В спокойствии чувствовалось некая уверенность, что он владеет ситуацией и знает, что делает сейчас и будет делать завтра. Даже теперь, взаперти, в тылу врага он знал, как поступит. Я тихо, не создавая шума, приблизилась к мирно посапывающему другу, достала одеяло и, сбросив все тряпье, накрыла его.

– Привет, – послышался негромкий голос.

Обернувшись, я увидела его темные глаза и добрую улыбку. Мои руки потянулись в рюкзак за подушкой.

– Ничего себе! Откуда это все?

– Мама передала.

– Она знает?

Подложив подушку ему под спину, я рассказала о моем разговоре с мамой, ее реакции и приготовленном для него ужине. Видя его сконфуженное лицо, я стала отгонять от Антона подозрительные мысли:

– Не бойся. Мама хорошая. Она тебя не выдаст.

Я протянула ему тарелку с оладьями и банкой джема, как подтверждение маминой безобидности и даже полезности. Антон улыбнулся, но в нем я все равно видела некоторую настороженность.

– Юля, мне надо бежать.

– Как ты побежишь? – я саркастически хмыкнула. – Ты даже ходить не можешь толком.

– Давай учиться.

Я не знала, что ответить. Ко мне пришло осознание, что не хочу, чтобы Антон уходил. Я готова была ходить к нему каждый день на этот чердак, вырываться на ночь, пропускать уроки. Мне не хотелось забывать о нем. Это я считала слишком малым для меня, для моих к нему чувств. Это как подкормить брошенную собаку. Сиюминутное проявление человечности. Но все происходящее имело гораздо большее значение, чем встреча с уличной дворнягой. А Антон хотел восстановиться и просто уйти. А что останется мне? Чувство выполненного долга? Это не то чувство, которого я желала.

– Когда начнем разминать твое тело? – спросила я с наигранной радостью.

– Планов на сегодня у меня нет. Можно сейчас.

– Тогда садись вот так, – я убрала из-под спины Антона подушку, а сама села напротив, вытянув ноги вперед, – начинаем вращение головой. Раз, два, три. Теперь в обратную сторону. Раз, два, три. Прекрасно. Следующее упражнение: разминка ладоней и ступней.

Антон все выполнял старательно и предельно сосредоточенно. Он внимательно разглядывал процесс вращения собственных рук и ног. После пятнадцати минут физкультуры на его лбу проступила испарина и появилась одышка. По его исказившемуся лицу стало понятно, что ему больно выполнять определенные упражнения. В особенности поочередное поджатие под себя ног. На мое предложение закончить на сегодня занятие он ответил категорическим отказом. Спустя еще полчаса он рухнул на землю с блаженной улыбкой.

– Все, хватит, – произнес он устало и довольно.

Я поднесла к его рту бутылку молока, из которой он с жадностью отпил половину. Сделав сама пару глотков, я уложила подушку на живот Антону и легла на нее.

– Так я совсем скоро поправлюсь, – его рука легла мне на волосы.

– Точно, – согласилась я, чувствуя горечь на душе. – Расскажи, как тебя сбили?

– Меня не сбивали. Я сам упал. Неисправность в самолете. На самой границе. Я зацепился парашютом за сосну, и меня подобрали ваши.

– Ну ты неудачник! – засмеялась я, но Антон меня больно схватил за ухо, так что я вскрикнула.

– Но-но! Попрошу! – весело сказал он, и его рука вновь стала ласково гладить меня по волосам.

– Антон, – произнесла я серьезно.

– Что?

– Ты сбрасывал бомбы?

– Да. Я уничтожил несколько ваших складов.

– А людей сбрасывал?

Ладонь Антона замерла. Наступило долгое и мучительное молчание. Молчание, которое послужило мне ответом. Молчание, в котором я слышала рев турбин, видела летящих вниз граждан моей страны. Перед глазами сидели на коленях на тротуарной плитке плачущие родственники.

– Сколько человек ты сбросил? – спросила я, чувствуя затылком напряжение моего друга.

– Мне не приходилось сбрасывать людей, – резко ответил Антон, – я сидел за штурвалом. На казни вылетал только два раза.

– Почему ты не отказался?

– Мне отдавали приказ. Я солдат, который любит свою страну.

– А я свою, – сдерживая негодование, ответила я.

Между нами вновь воцарилось тягостное безмолвие. Некоторые время мы пролежали, блуждая каждый в своих собственных темных коридорах разума, то и дело заходя в тупики. Мне казалось, что меня кто-то обманул. Подсунул когда-то ложную истину, которую я приняла на веру, и теперь не могу понять, кто во всем этом прав, а кто виноват. А этот кто-то стоит надо мной, растерявшейся, не понимающей, что все-таки происходит, и хохочет. Антон, думаю, тоже ощущал себя отбившейся от отары овцой и плутавшей по склонам гор, которая не может разглядеть даже собственного носа из-за осевшего на землю густого тумана.

Вдруг я почувствовала, как рука Антона сильнее прижимает к себе. Я пододвинулась к нему всем телом и ощутила воздух, гуляющий по моим волосам, от его тяжелого дыхания. Мы лежали, тесно прижавшись, и не произносили ни слова. Словно испугавшись собственных тупиков, мы стали искать утешение друг в друге. Его большая рука крепко обхватила мою ладонь, отчего сделалось непередаваемо тепло в груди. Желая быть как можно ближе, я прижималась к нему сильнее. Мне было невероятно хорошо. Чердак словно стал моим домом, а Антон – любящим супругом. Мы долгое время пролежали так, пока Антон не произнес:

– Не будем сегодня расстраивать твою маму. Тебе пора.

Я повернулась под его рукой к Антону лицом. Он продолжал меня обнимать. Я встретилась глазами с его ласковым взглядом. Его губы были приподняты в легкую добрую улыбку. Мне захотелось его поцеловать. Вдруг он сам потянулся ко мне губами. Я застыла. Он прикоснулся своими мягкими губами к моему носу.

– Тебе пора, – повторил он, ослабляя объятия.

С переполненными от счастья глазами я выскочила из подъезда и понеслась вниз по лестнице, звонко цокая каблуками по ступенькам. Я вспомнила, как Антон рассказывал про полет, когда весь мир создан для тебя. За окном солнце полностью скрылось, оставив наш город на растерзание беззвездной ночи.

Выйдя из подъезда, я оцепенела – у дверей стоял тот же старик и пристально смотрел на меня. Он словно не сходил со своего места и ждал, когда я вернусь. Старик заглянул в мои ошарашенные глаза и произнес с некой усмешкой:

– Нашла котенка?

– Нет, – коротко ответила я.

Старик заулыбался. Моя эйфория сменилась беспощадной оторопью. Мне хотелось убежать, но что-то меня останавливало. В голове закипали мысли. Что думает старик? Почему он молчит? Он понимает, что на чердаке я провела несколько часов?

– Вы здесь живете? – спросила я, собрав все свое самообладание.

– Уж шестьдесят лет, – ответил старик, – скажи, где живешь ты.

– Зачем это вам?

– Если найду котенка, то принесу, – может, от страха, но в его взгляде я заметила нотки холодного коварства.

– Гвардейская, 67, – сказала я старику адрес Даника, – мне надо идти.

Я пустилась со всех ног домой. Мне хотелось поскорей оказаться там, где тишина и спокойствие, где я просто школьница и от меня ждут лишь прилежного поведения и сделанных уроков. Где от меня не зависит жизнь человека.

«Надо будет рассказать об этом старике Антону, он должен знать», – в конце дня перед сном подумала я.