Читать книгу Испытание войной - Алена Даниленко - Страница 6

Зима выдалась невероятно суровая и жуткая. Для всех людей это было испытанием. Страшным, сильным, первым и самым тяжелым. Благодаря тому, что тетушка всегда заранее запасалась дровами, некоторое время никто не мерз, но продлилось это недолго. Таисия Петровна всегда считала, что следует надеяться на лучшее, а вот готовиться – к худшему. В этой женщине сочетался удивительно сильный дух и неиссякаемый оптимизм, а еще такая уникальная и своеобразная черта – ее никак нельзя было ослушаться, поэтому если она хотела, чтобы все наполнились оптимистическим настроем, то все мгновенно выполняли ее приказ, независимо от того, были ли силы, желание.

«15.12.41. Дрова были в подвале под лестницей, а когда они закончились, ничего не оставалось, как жечь мебель. Вскоре из-за сильного мороза замерзли и полопались все трубы, не стало воды. Поэтому все за водой ходили на Неву. Это очень далеко, особенно когда идешь по морозу. Мы ходили от Пятой Красноармейской, по Измайловскому, по проспекту Майорова до Невы, а у моста Лейтенанта Шмидта спускались на лед, шли к проруби. Обратно домой воду везли на санках. К счастью, таких «прогулок» было немного, водовод починили и дали воду. Сейчас вода уже есть. И как же мы рады ее появлению! Такое счастье…»

Маша с каждым днем начинала осознавать всю важность своего дневника. Она просто верила, что это должно будет помочь позже. Как-то точно поможет. Изо всех сил она старалась записывать как можно чаще, но время выдавалось не всегда. Люди занимались выживанием, да и писать на голодный желудок хоть что-то стоящее – достаточно трудное испытание.

«17.12.41. В очередь за хлебом вставали в пять-шесть утра, и никак нельзя было проспать, если хочешь сегодня покушать. Дядя Рудя, умирая, просил кусочек хлеба, плакал и кричал, что он еще так нужен государству, что так много знает и умеет. Он работал инженером на заводе, был на казарменном положении, и его привезли с завода к нам домой. Но он не дождался, когда тетя Зина, его жена, принесет хлеб. Умер. Так случилась первая смерть в нашей семье от голода. Тетя Зина с моей тетушкой отвезли его на приемный пункт, на Двенадцатую Красноармейскую. Это был приемный пункт – сюда свозили умерших с улиц и из домов. Складывали мертвых подобно тому, как складывают дрова, кто был одет, кто-то раздет, кто-то – завернут в простыню, были и просто голые. Жуть! Была я там только один раз… Надеюсь, что больше там никогда не появлюсь. Закончись сейчас же война, я и все остальные будем еще очень-очень долго отходить от увиденного и пережитого за все это время. Сейчас очень тяжело не тронуться головой…»

«19.12.41. Помню, в начале ноября с передовой за зимними вещами приехал мой двоюродный брат, его мобилизовали в первые дни войны, служил он где-то у финской границы. И уже в ночь с девятого на десятое декабря 1941 года он погиб, но об этом мы узнали уже позже, получив похоронку. Я знала этого человека очень мало, но ту трагедию мне не описать словами. Мне казалось, что не стало части меня…» – написала девушка и, свернувшись в клубочек, задыхаясь от подкатившего к горлу комка обиды, громко зарыдала. Тетушка не смогла сдержать слез, и, присев на край скрипящей кровати и обняв Машу, зарыдала.

«21.12.41.Сегодня к нам зашла знакомая моей тетушки, она работала врачом. И рассказала нам, что стало поступать очень много истощенных больных, и вот пришлось переключиться на работу врача-терапевта. Рассказывает, что принимает не людей, а живых скелетов, обтянутых сухой, ужасного цвета кожей. Сознание у них неясное, какая-то тупость и придурковатость. И полное отсутствие сил. Сегодня она такого приняла, он пришел на собственных ногах, а через два часа умер. И в городе очень много людей умирает от голода. Недавно и ее приятельница-врач хоронила своего отца, также умершего от истощения. Она рассказывает, что на кладбище и вокруг него делаются страшные вещи – все везут и везут мертвецов. В чем попало, большинство – без гробов, просто привязаны к саночкам. Тут же возле кладбища их сваливают прямо в снег, так как некому копать могилы, а у самих сил нет. Для военных роют на кладбищах братские могилы, а гражданское население устраивается, как может, или, вернее, никак не устраивается. Вот такие страшные вещи происходят. К слову, эта тетушкина приятельница никогда о нас не забывала, и бывало, что зайдет раз в недельку и принесет немного картошечки, немного хлебушка. Сама недоедала, а о нас не забывала. Очень хороший, большой души человек».

«25.12.41. По вечерам у нас в комнате так холодно, что писать просто невозможно. Особых новостей за последнюю неделю нет. Все ждем, когда будет прорвана блокада Ленинграда, и тогда нам, наверное, станет легче жить. А пока – холодно и очень часто темно. Одеваемся как можно теплее: по три кофточки, по две пары трико, суконное платье, халат, а сверху – ватник и большущие валенки. А на ночь, разумеется, даже не раздеваемся, чтобы не замерзнуть насмерть во сне. Но все же мы живем лучше, чем многие в Ленинграде, потому что у тетушкиной приятельницы-врача есть связи и она нам очень помогает. Теперь даже один раз в неделю можно было искупаться – это такое счастье. Да, одна приятная новость все же есть: в городе гражданскому населению прибавили хлеба. Служащие и иждивенцы получают теперь 200 граммов в день, а рабочие – 350».

«26.12.41. Я за эту неделю днем два раза выходила гулять по 45 минут с тетушкой. Хорошо погулять, когда не стреляют! Но картины, которые видишь по дороге, не очень радуют глаз: медленно бродят закутанные люди, трамваи почти не ходят. Говорю “почти”, потому что нет-нет да и неожиданно и в неожиданном месте пойдет неожиданный трамвай. Почти постоянно видишь, как на саночках везут покойников в гробах и без гробов. То тут, то там разбирают деревянные лари, заборы и уносят доски для топлива. Цифры ежедневной смертности по Ленинграду ужасающие – от трех до семи тысяч…»

«28.12.41. Совсем скоро наступит новый одна тысяча девятьсот сорок второй год – как много надежды в этих словах! Надежды на спасение, надежды на жизнь и ее продолжение в более мирном мире».

«30.12.41. Ну вот, завтра будем встречать Новый год. Неважно, как встречать, а важно, каким он будет. Будем надеяться, что лучше 1941-го…»

«04.01.42. Сегодня пришла радостная новость. Так как я уже вполне хорошо себя чувствую, в отличие от начала зимы. Все благодаря помощи со стороны подруги тетушки, которая буквально спасала нас от голодной смерти. Так вот, сегодня эта спасшая нас женщина зашла к нам в гости и предложила работу. Она хочет взять меня в помощницы, теперь я смогу помочь своей семье. К тому же тетушка простудилась и ей сейчас очень нужна помощь».

«06.01.42. Сегодня первый день работы. Мне быстро все объяснили; ничего страшного, в общем-то, и не было, кроме ужасно истощенных больных. Только сейчас я смогла представить, что нам тогда рассказывала подруга тетушки. Только сейчас пережить и все».

«12.01.42. Прошла неделя на новой работе. Больных у меня уже около ста человек, все истощенные, голодные, злые. Всего мало – и еды, и белья, и даже воды. И только вшей много. Теперь очень часто и подолгу нет воды, нет света. А больные не перестают требовать “добавочки” – чаю, соли, воды, одеял, тепла и так далее. Кажется, поставь им достаточно еды и питья – и никаких врачей им не нужно, поправятся в два счета… Кстати, питание для врачей и медсестер становится гораздо хуже, как говорят бывалые сотрудники медицины. Мне-то что? Все лучше, чем в прошлом году. Я всему очень рада. Главное – не умереть».

«26.01.42. Все принимает затяжной характер. А я уже начинаю терять веру… Плохо сплю, а когда встаю, снова хочу спать. Нет никакой живости и нет сил. Работать стало труднее – из-за количества больных, с одной стороны, а с другой – чувствую, что начинаю выдыхаться, но изо всех сил стараюсь не выдать себя, не показывать свою усталость. Все лучше, чем дома сидеть и тихо умирать от голода».

«09.02.42. Сегодняшнее меню: на завтрак – немножко жидкой гречневой каши без жира, чаю не было (нет воды), в обед – суп из каких-то зеленых листьев без жиринки. Вкус был весьма странный, но есть можно. На второе – гороховая каша. Ужин: жидкая перловая каша. На день – 300 граммов хлеба, весьма скверного, но также есть можно. Стоит отметить, что это – отличное меню по сравнению с тем, как питаются многие в этом городе, поэтому я благодарю Бога за то, что для меня, моей семьи выпал шанс на выживание и меня взяли в помощницы».

«17.02.42. Одно радует – тетушка начинает поправляться, я очень переживала за ее здоровье, и, кажется, все обошлось. Хоть бы обошлось…»

«19.02.42. Вчера и сегодня очень близко слышалась артиллерийская стрельба. Говорят, много снарядов попало на Петроградскую сторону…»

«22.02.42. Никто ни о чем другом не думает и не говорит, как только о еде и смерти. Кажется, никогда еще у смерти не было столько работы. А будет еще больше. Кстати, с ней я сдружилась, благодаря новой работе, она не производит обычного впечатления. Сестра в госпитале приходит и говорит: “Как бы мне отпроситься? У меня умерли бабушка, дедушка и сестрица”. Потом приехала с кладбища и рассказывает, какие теперь похороны: “Все кладбище уставлено штабелями голых покойников, мы и своих положили”. А тетя Дуня, работающая поломойкой, эпически спокойно рассказывает: “А вот вчера двое покойников были привязаны к саночкам, а сегодня вот валяются, а саночки из-под них взяли…”»

«29.02.42. В Ленинграде почти все по-прежнему. Что будет дальше, сказать трудно. Но начали усиленно говорить о необходимости наведения чистоты в квартирах и дворах. Что творится на улицах Ленинграда – это уму непостижимо. Домик, в котором находится наша квартирка испражнениями со всех сторон. И так всюду. В каждой квартире выделена одна комната, в которой вместе с буржуйкой ютятся все обитатели квартиры. Копоть, грязь ужасающая! Тетя Роза живет в одной комнате с семьей брата – 3 человека. Очень стеснена. В комнате темно, грязно, и она никак не напоминает светлый, чистый кабинет. Между прочим, в той семье есть мальчик 13 с половиной лет. Он почти просвечивается, бледность его лица переходит в желтизну. Мы с ним разговорились. “Мы получаем 1100 граммов хлеба, – говорит он, – но это очень мало. Мне всегда хочется кушать, даже после еды”. За завтраком он расплакался. Оказалось, плакал он потому, что отец его съел на один кусочек хлеба больше. А вот еще картинка из цикла “отцы и дети”. Розина приятельница, врач, придя домой, застала такую картину: ее 15-летний сын бил по голове своего отца за то, что тот съел лишний блинчик. А другой врач из муфты своей жены украл ее дневной рацион хлеба.

Патологоанатом профессор Д. говорит, что печень человека, умершего от истощения, очень невкусна, но, будучи смешанной с мозгами, она очень вкусна. Откуда он знает???

В самые страшные месяцы блокады людям оставались только надежда на спасение и вера в чудо, а потому и канонада на фронте воспринималась как предвестник близкого освобождения».

«30.02.42. Хотела написать еще и о Хасане, но все как-то не выходило. Нет больше чудесного Хасана, съели его. Его все время очень берегли, ни за что на улицу не выпускали, но вот однажды вечером он все-таки выскочил и уже больше не вернулся… О том, что едят котов, и даже своих котов, говорят уже совершенно открыто. А вот лаборантка больницы Куйбышева съела 12 крыс (подопытных). Увидев ужас на лице слушающего, она говорит: “Я им сделала много инъекций и совершенно убеждена, что они были здоровы…”»