Читать книгу Дом со злыми кошками - Алина Альбертовна Календжян - Страница 1

Мама попросила меня забежать в лавку у нашего дома и купить новый кухонный нож.

В последнее время они с отцом часто ссорились. Бывало, что они начинали скандал практически на ровном месте и при мне, так что я либо оставалась стоять как истукан и надеяться, что это ненадолго, либо уходила из дома, чтобы не слышать всей ругани и криков. Изредка дело доходило до рукоприкладства, но я довольствовалась и тем, что меня в эти стычки не вовлекали. У меня хватало своих проблем.

Первая проблема состояла, конечно, в учебе. Последние месяцы перед выпуском я нещадно губила свое здоровье, глотая чашку за чашкой крепкий кофе, недосыпая и корпя над подготовкой к экзаменам. Я терзала себя за время, потраченное не на учебу, хотя здравая часть меня осознавала, что нужно давать себе передышку. Вдобавок ко всему я заучивала материал из университетских учебников, так, «на всякий случай», чтобы потом не сойти с ума, когда буду учить это все непосредственно в ВУЗе.

Вторая проблема состояла в том, что я уже сходила с ума.

Дождливой весной дорога домой превращалась в сущий ад. Нужно было уметь вилять по улицам с закрытыми глазами, уворачиваться от норовящих тебя обрызгать с ног до головы машин, отгадывать, где скрывалась глубокая лужа и бесчисленное количество раз перебегать дорогу, чтобы не наступать в грязь кроссовками. И все же, по приходу домой обнаруживаешь, что ты испачкалась.

Во всей суматохе подготовки к экзаменам я редко находила минуты спокойствия и единения с собой, а если и находила, то старалась выжать их них максимум пользы. Прогулки от школы до дома были одними из таких минут. Несмотря на то, что я все свое свободное время старалась забить повторением и изучением учебного материала, именно эти мгновения я оставляла для самой себя. Включала музыку в наушниках (обычно это был какой-нибудь легкий джаз или госпел, или непринужденная попса, чтобы не забивать голову в лишний раз), вдыхала чистый воздух (в этом случае мне везло, что я не жила в крупном городе) и просто шла. Иногда обходилась и без музыки.

Я забежала в торговую лавку у нашего дома, как и просила мать, и купила там новенький, острейший кухонный нож. Вечером следующего дня, к слову, папа с мамой поссорились и из-за этого, потому что, по словам первого, «можно было нормально заточить старый».

Поднявшись к себе в квартиру, я кинула нож на стол и сразу же пошла в ванную, оттирать кроссовки от грязи. Закончив кропотливую и не самую приятную работу, я снова отправилась на кухню, предварительно вымыв руки и переодевшись.

У нас была маленькая квартира, не самая симпатичная, но меня устраивала. Была родительская комната, моя комната и кухня. Нам еле хватило денег на то, чтобы покрыть кредит за нее. Потому мы и не могли заменить обшарпанную мебель в комнатах, разве что прикупить дополнительную, но и для той денег не совсем хватало. Папа с мамой умели довольствоваться тем, что имели, а вот я – нет. Мне не нравилась бедность, не нравилась тесная комнатка и не нравилась дешевая техника. Чтобы купить хороший телефон, мне однажды пришлось работать целое лето. Меня абсолютно ничего не устраивало, но я не жаловалась на это слишком часто и не смела просить у родителей большего, чем они могли мне дать.

Ни у кого из моих предков нет высшего или даже среднего специального образования. Отсюда и моя тяга к первому. Я смотрела на отца-грузчика и на маму со схожей работой, на которой она разгружала и расставляла по полкам товары в продуктовом магазине за мизерную зарплату, и понимала, что так жить не хочу. Я не винила родителей за это, потому что осознавала, что у них не было для этого никакой возможности. Они иммигрировали в Россию из Грузии, когда там началась война. А в Грузии они оказались потому, что их предки иммигрировали туда из Армении, когда начался геноцид. В общем, насилие преследовало наш род всю жизнь. Оттого родители остались без денег, не сделали вовремя гражданства и почти сразу после выпуска из школы принялись зарабатывать там, где не требовалось особых умений. Поэтому сейчас, когда эта самая возможность есть у меня, я считаю несправедливым не использовать ее. Не считаю справедливым, по крайней мере, к своим родителям.

Я их любила. Честно, любила. Как бы они ни собачились и ни устраивали скандалы во всеуслышание двора, они всегда отдавали последние деньги, только чтобы обеспечить меня. Прошлым летом (перед одиннадцатым классом, когда мне следовало готовиться к экзаменам), когда я хотела подзаработать для того, чтобы купить электрогитару, мама даже запретила мне это делать. Она сказала, что сама заработает и даст мне для этого деньги, только лишь бы я отдыхала летом от учебы, работы и всего на свете. Я так растрогалась, что сказала, что годик-другой потерплю и без гитары, отложу с карманных. Но они с папой все равно мне ее купили.

Междоусобицы были только у них двоих. Как я уже и сказала, ни мама, ни папа не выплескивали гнев на меня, не втягивали в свои проблемы. Однажды, после очередной их ссоры, когда мне было лет двенадцать, я увидела маму плачущей в ванной, и как только взор ее уловил меня, она прекратила плакать и улыбнулась мне. Я спросила ее, в чем дело, и она ответила, что ей что-то попало в глаз. Тогда я задумалась, если они с отцом несчастливы друг с другом, тогда зачем же все еще живут вместе? До меня дошло только через год: из-за меня.

Еще раньше, когда мне было восемь, они рассорились ночью до такой степени, что в других домах позагорались окна, и люди стали выглядывать из них, вопрошая, в чем же дело. Я просто не могла выдержать этих криков и забежала в свою спальню, не до конца закрыв дверь, так что на меня падала полоска желтого света. Я слушала нескончаемую брань, выкрикивания и ругательства, все это длилось где-то полчаса. А потом в памяти отпечаталось только то, как притихла мама, звук открывшегося ящика для кухонных приборов, острота скользящего друг о друга металла и выкрики папы с просьбой успокоиться. Благо, мама успокоилась, и они легли спать по разным углам кровати. Я уж не помню, что послужило причиной раздора, но даже в тогдашнем состоянии могла различить со всем неистовством произносимые слова: «баба», «трахался» и «на постели ребенка». Полночи я не могла заснуть, а утром на негнущихся ногах побрела в школу за ручку с отцом. Это был мой первый сбитый режим сна.

Сейчас, стоя на кухне и переводя взгляд с энергетика на растворимый кофе и обратно, это был мой стотысячный сбитый режим сна. Я долго думала над тем, сколько же у меня домашнего задания и над тем, сколько же лет я еще хочу прожить на этом свете. Выбор был очевиден.

Я открыла банку энергетика, зачерпнула ложку растворимого кофе и всыпала его туда. Немного разболтав, выпила все это залпом, а уже минут через десять была абсолютно уверена, что умру от остановки сердца (повысилось давление, закружилась голова, а пульс начал бешено колотиться), но потом ощутила обычную, хотя и очень сильную бодрость.

Я села за уроки и расправилась с ними за три с лишним часа обнаружив, что моя трудоспособность утроилась после чудо-напитка, а вдобавок к этому еще и оставались силы на прочую деятельность. После этого я вспомнила, что у меня впереди выходные. И они свободны. Полностью свободны! По счастливой случайности, меня в тот же день пригласили на вечеринку в честь дня рождения моего одноклассника Ромы. Мы с ним не то чтобы особенно близко общались, но тусовки он закатывал масштабные, потому и звал вообще всех, кого знал.

Рома был одним из тех немногочисленных людей, которые учились почти что на отлично, но каким-то образом им удавалось не учиться вообще. Он мастерски умел выкручиваться из ситуаций, врать, подмазываться к кому нужно, заключать взаимовыгодные сделки и, что самое главное – имел богатых родителей. За символическую сумму ему могли написать доклад, проект, сочинение, дать списать на контрольной, поставить ту оценку, что нужно. Конечно, плохо, что в нашей школе хватало учителей-взяточников, но их можно понять и простить за это. Плохими преподавателями они от этого не становились, а зарплаты у них были такими ничтожными, что и не на такое пойдешь.

Хорошие оценки в аттестате Роме нужны были по одной единственной причине – доверие матери. Она имела какой-то свой крупный бизнес, в котором ей помогал ее муж, отец Ромы, поэтому они были в постоянных разъездах, а их сын мог в это время созывать половину школы на массовый кутеж.

Мама обычно не терзала меня вопросами, где я и с кем, когда я уходила на ночь из дома. Звонила пару раз, чтобы убедиться, что я в порядке, а так – никакого давления. В определенном смысле мои оценки тоже служили мне эдаким барьером от гиперопеки и недоверия. Всем нам.

Хотя я и не давала поводов для беспокойства. Домой я хоть возвращалась утром, но всегда и неизменно абсолютно трезвой и вменяемой. Были правила, которым я следовала на всех вечеринках, чтобы не подвергнуть себя опасности. Я назвала их «Четыре Золотых Правил Вписки». Первое – ни в коем случае не бодяжить. Второе – не пить больше трех стаканов слабого алкоголя или коктейлей, или больше двух рюмок крепкого спиртного. Третье – не брать никаких порошочков и таблеток, если предложат. И, наконец, четвертое – не выпускать стакан из рук.

Как и ожидалось, мне позвонили. Это была Аня, моя подруга, которая уже стояла возле моего подъезда и ждала меня. Я быстро собралась, все еще под влиянием активности, полученной от двойной дозы кофеина, и спустилась вниз по лестнице, заперев за собой дверь. Правда, ближе ко сну я очень пожалею о выпитом адском зелье: у меня разболится голова, скрутит живот, и я с тяжестью смогу уснуть.

Я не делила друзей на лучших и не лучших, но Аню определенно можно было назвать самой близкой моей подругой. Мы были абсолютно разными, начиная с внешности, заканчивая характером. Я была кареглазой, смуглой, крючконосой и темноволосой, иногда незнакомые люди даже удивлялись моей чистой русской речи и отсутствию характерного акцента. Аня же, наоборот – голубоглазая блондинка, с алыми губками бантиком, курносым носиком, румяными щеками и белоснежной кожей, славянский идеал. По правде говоря, (и это знала только я) Аня терпеть не могла свою внешность, потому что из-за нее ее никто не воспринимал всерьез (та же проблема случалась и со мной; правда, ей говорили, что она слишком красивая для того, чтобы быть умной, а мне просто велели возвращаться на родину). Поэтому она старалась одеваться как можно неприметнее и носить темный макияж. Училась она нормально, учителя сказали бы «удовлетворительно», но в разы хуже меня. Она была умной и разбиралась во многих вещах, но учеба давалась ей нелегко. Я помогала ей, чем могла, но даже это она тянула с трудом.

Аню ее мать родила в семнадцать, а отца она никогда не видела. В паспорте, там, где должно стоять отчество, у нее стоял прочерк. Детство у нее было несчастным – она часто приходила в школу с разбитыми локтями или синяками, и я догадывалась, что они появлялись не от падений. Да и сейчас они с матерью часто ругались, а Аня не одну ночь провела у меня, не желая оставаться дома. Подруга часто оправдывала поведение ее маменьки разными вещами: от ранней беременности до невозможности получить образование и хорошо зарабатывать, но та не вызывала у меня ни капли жалости. Я не находила ни в одной пережитой ею вещи оправдания тому, чтобы бить свое собственное дитя.

Рома просил ничего не дарить, но покупать алкоголь. У нас с этим особых проблем не возникало, так как Ане уже было восемнадцать лет, и алкоголь ей продавали.

Я была одной из самых младших в классе, и восемнадцать мне исполнится только через пять с лишним месяцев.

Мы примчали так быстро, как только могли. Постучали в дверь, нам открыли Кристина и Ян, первая была с параллельного класса, но в средней школе мы учились вместе. В руках они держали по стакану шампанского, видимо, веселье уже началось без нас. Мы вошли в дом, огромный, роскошный, и пока что не загаженный толпой поддатых юношей и девушек. Кругом были компашки подростков, самых разных, и они все старались держаться вместе. Никаких драк, разборок, это все ребячество. Никто ни к кому не лез, все просто веселились. Самого Ромы пока видно не было.

Мы поставили алкоголь на стол и поднялись наверх в поисках парня. Невежливо было бы зайти вот так и не поздравить его с совершеннолетием, хотя, с другой стороны, невежливо было и то, что он не вышел с нами поздороваться. Наверху было не так весело, как внизу. Парочки обжимались по углам, уже пьяные, и смотреть на это было, откровенно говоря, отвратительно. Мы постарались там не задерживаться и быстренько все обойти. На втором этаже Ромы тоже не было. Из тех, кто присутствовал на вечеринке, я знала всех до единого. Они все были из нашей школы. Но я заметила там, наверху, в плохо освещенном углу одного молодого человека, лицо которого не могла разглядеть. Силуэт мне был не знаком, и я быстро забыла о нем, когда снова спустилась вниз вместе с Аней. Как оказалось, Рома в то время выходил покурить на задний двор. Он был почти что трезв.

– А мы уже успели тебя потерять, – обратилась к нему Аня и мы обменялись рукопожатиями.

– Мы принесли Мартини. Он на кухне, – сказала я.

– Сколько бутылок? – спросил Рома весело.

– Пять, – сказала Аня.

– Мои голубушки, – сердечно сказал Рома и расцеловал нас в щеки. А затем поплелся с довольным видом обратно в дом, и мы за ним. Нет. Он не был трезв.

Мы танцевали в полутьме, которую еле освещало четыре диско-шара, разбросанных по дому, и выпивали Мартини, понемногу, чтобы совсем не терять голову. Мы пьянели уже от обстановки, от освещения, от шумной музыки, от кучи людей вокруг, от ощущения свободы, безнаказанности, «взрослости». Аня темно накрасила глаза и губы. На ее лице отражались цветные огоньки, и от этого оно казалось особенно красивым. Я пошла на кухню, чтобы намешать себе еще коктейль, который делала из содовой и Мартини. Так можно было регулировать уровень опьянения, чтобы не потерять контроль над собой, поэтому, это было куда лучше, чем пить простой чистый алкоголь. Как только я попала на кухню, яркий белый свет тут же ослепил мне глаза, и я пожмурилась. Когда я вернулась, то увидела Аню рядом с Кристиной и Яном, они, по-видимому, о чем-то болтали. Рядом с ними обжимались два парня. Я с удивлением заметила, что один из них – мой сосед по парте Саша.

Как оказалось, Аня, Ян и Кристина собирались подняться на чердак и во что-нибудь поиграть, позвав с собой Рому. Ян и Рома были лучшими друзьями.

Ян был из бедной семьи, и они с Ромой дружили с детского сада. Думаю, это и не давало последнему сильно зазнаваться и вести себя как разбалованный ублюдок, учитывая положение его родителей. Он бок о бок жил с детьми из бедных семей и не позволял себе делать из социальных различий хоть какое-то большое дело. Всем нам нравилась эта черта.

Ян, конечно, был персонажем поярче Ромы. В пятнадцать лет он ударился в философию солипсизма и перестал видеть смысл в вещах, потому что верил, что его жизнь – лишь симуляция, спроектированная его подсознанием. Мы пытались его убедить в обратном, но тот был непреклонен и говорил, что это его сознание хочет, чтобы мы так говорили, и что доказательств обратного предоставить невозможно. Потом его отпустило, но тут его затянул дадаизм (колоритное, но, на мой вкус, довольно сырое и непродуманное течение), и он снова перестал видеть смысл в вещах, правда, немного в другом плане. Сейчас он стал увлекаться художественной литературой двадцатого века, и мы все боялись, как бы он не добрался до антиутопии.

Я тоже в одно время увлекалась философией и при этом, в частности, была сторонницей Баджини, поэтому такая частая смена интересов у моего друга меня нисколько не озадачивала. Философия, как дисциплина, мне наскучила довольно быстро, и я перестала видеть смысл в том, чтобы познавать жизнь по книгам. Мне не казалось правильным искать смысл жизни в субъективных суждениях людей (пусть и гениальных, пусть и значимых), которые не имели ни малейшего представления о том, как мы будем жить сейчас. Втройне странно было ссылаться на каких-нибудь средневековых, или того хуже – древнегреческих философов и мыслителей, потому что это, по-моему, все равно, что ссылаться на Библию. Конечно, в некоторых их словах есть смысл. Но этот смысл можно приравнять к таблице умножения – он очевиден в большинстве своем.

Во всяком случае, я могла чего-то и не знать. И если меня станут высмеивать, я скажу, что во мне играет подростковый максимализм. Вернемся ко вписке.

Мы решили поиграть в правду или действие, но с алкоголем. Можно было отказаться от ответа на вопрос, но только если ты выпьешь шот.

Шоты готовила Кристина. Она вообще была заядлой тусовщицей, но в школе вела себя самым сдержанным образом. Круглая отличница, олимпиадница, но и круглые отличницы часто устают от учебы. Я слышала, что после того, как Крис делала домашнее задание, то выпивала полбутылки вина из отчего погреба, и только потом заваливалась спать. Сейчас мне ясно, что у нее были проблемы.

Я часто замечала таких учеников и учениц – в школе одеты как депутаты, отвечают на всех уроках, здороваются с учителями, сама учтивость. Прилежно учатся и выполняют все домашнее задание. Начитанные, грамотные, эрудированные. Но у каждого и каждой есть какой-нибудь да грешок: кто-то дымит как паровоз (я, к примеру), кто-то ширяется по подъездам, кто-то бухает по-черному, кто-то имеет садомазохистские наклонности (или, наоборот, садистские), кто-то страдает от клептомании, тяги к вандализму, нарциссизма, лицемерия, обжорства, а кто-то распутствует направо и налево. У кого-то просто едет крыша. Все вышеперечисленное делается, разумеется, в свободное от учебы время. И снова ко вписке.

Чердак был не особо тесным, но вмещались туда только мы впятером. Рома, Кристина, Ян и мы с Аней. Освещение было желтым, немного резало глаза, но терпимо. Мы взяли пустую бутылку шампанского и предоставили имениннику возможность крутить ее первым. Горлышко указало на Крис.

Мы разогрелись с помощью простеньких вопросов и простеньких действий, но становилось скучно, и Аня, судя по всему, решила взять все в свои руки и начать играть по-крупному. Она крутанула бутылку, и с этого момента наша игра превратилась в вечер откровений.

Горлышко указало на меня.

– Правда или действие? – спросила Аня ехидно.

Я знала, что бы я ни выбрала, в обоих случаях мне, скорее всего, захочется пить, а в рюмках был абсент. Я вспомнила про одно из Золотых Правил. Я в ловушке.

– Действие, – ответила я зачем-то. Никто в этом не признается, но все когда-нибудь да врут, если им выпадает чрезмерно личный вопрос. А от действия не отвертеться.

– Целуй Яна, – сказала Аня.

– Как банально.

Я посмотрела на Яна, по его лицу стараясь понять, не против ли он. По-моему, не против.

Приблизившись друг к другу, мы сперва робко коснулись губ друг друга, словно думая, что кто-то из нас не хотел этого, но затем (не знаю, был ли это алкоголь или гормоны) вошли во вкус и стали лобзаться как Сидни и Бобби. Разве что, не сплелись языками в конце.

У Яна были зрачки разного размера, из-за того, что в детстве один глаз задела ветвь дерева. Не самая романтичная история. Теперь зрачок в том глазу не мог сужаться. Выглядело немного пугающе, но в то же время и завораживающе. В десятом классе мы дразнили его прозвищем «Боуи», но это было довольно нелепо. Почему его должно было разозлить сравнение с крутейшим рок-музыкантом?

Подростки вообще часто делают непонятные вещи и ведут себя странно. Стараются взрослеть раньше времени, но не хотят идти на работу, например. Или хотят болтать со взрослыми на взрослые темы, а потом прерывают разговор словами «ладно, мне пора домашку делать». Портят свое здоровье, думая, что так делают взрослые. А сами потом называют старших старперами, которые не должны тусоваться с молодежью. Хотя, я не уверена, что сейчас кто-то употребляет слово «молодежь».

Вскоре мне наскучило с ними сидеть, да и на чердаке становилось слишком душно, а мне от этого плохело. Еще этот желтый свет и запах перегара… Организм требовал свежего воздуха, так что я приняла решение выйти на улицу и покурить.

Я вылезла из чердака и спустилась по лестнице. С радостью нащупала в кармане пачку сигарет, достала ее, и, как оказалось, у меня осталось лишь две. Ну, ничего. По пути домой попрошу Аню купить мне новую.

У Ромы в доме был черный ход, через который я выбралась наружу, на задний двор. Стоял густой запах весенней ночи. Свежесть воздуха немного подморозила мои щеки, нос, пальцы, и они сделались красными и холодными. Двор тускло освещали уличные фонари, поэтому различить что-то местами было практически невозможно. Мне виднелись очертания летнего бассейна, кустарников, росших вдоль забора, статуй в саду, но детально разглядеть я этого всего не могла. Крыльцо, которое вело на задний двор, было ярко освещено белой лампой, вокруг которой судорожно летали мошки. Тени мошек кружили по камню, которым было вымощено крыльцо. Я спустилась с него и ступила на стриженую, влажную после дождя траву. В темноте я различила мусорное ведро, встала возле него, достала сигарету, подожгла ее и стала курить. Я слышала, как из дома приглушенно доносится музыка. Рома сам составлял плейлист. До этого можно было догадаться с легкостью, потому что песня за песней играли его любимые рок-группы. Он и сам играл на барабанах. И гитара у него была, и даже синтезатор. Правда, на них он не играл, и они пылились у него в гараже до тех пор, пока к нему не придут его знакомые-музыканты и они вместе что-нибудь не исполнят.

Я уже докуривала сигарету, и тут, сзади меня послышался голос:

– Хорошая сегодня погодка, да?

И тут я со всей горестью подумала: «только не разговоры про погоду.» Голос не был мне знаком.

– Да, – ответила я безразлично. Повернувшись, я поняла, что это тот самый незнакомец со второго этажа. Он стоял в полутьме, поэтому я не могла толком увидеть его лица. Меня сразило любопытство, поэтому я спросила: – Я не видела вас в школе. Кем вы приходитесь Роме?

У меня была довольно странная и неловкая привычка обращаться к сверстникам на вы. Неловкая потому, что так никто не делал, но я по забытью иногда обращалась так и к друзьям, и даже к родственникам.

– Знакомым, – ответил парень.

Я не стала более донимать его расспросами. Но он старался и дальше поддерживать разговор:

– Можно узнать твое имя? – Он немного замешкал. – Не против, если я на ты?

– Не против, – ответила я, не заметив, как взялась за вторую сигарету. – Эмма.

Незнакомец вышел из тени, и я смогла рассмотреть его получше. Он был одет в облегающие серые джинсы и черную кожаную куртку. У него были темно-русые кудрявые волосы, красивая челюсть, чувственные губы. На скуле красовался довольно свежий синяк. На коже было множество маленьких рубцов и шрамов, что указывало на то, что она была проблемной и покрыта акне в прошлом. Я знала это, потому что у моей матери было в точности так же.

– Очень необычное имя.

– Красивое имя для русских – всегда необычное. – Я затянулась и медленно выдохнула дым. – Поназывают детей Ванечками и Аннушками, а таких Ванечек и Аннушек уже развелось, хоть отбавляй. Никогда не понимала этого. К чему называть ребенка именем, которое носит полстраны?

Он был явно озадачен потоком моих суждений. К слову, довольно бестактным, за что я мысленно себя покарала.

А вдруг его зовут Ваней

– Видимо, я задел больную тему, извиняюсь. – По какой-то причине мне показалось, что он произнес это с издевкой.

– Нет, нет, – скривилась я от отвращения к самой себе, – это я вся на нервах в последнее время. Не обращай внимания.

Мы немного постояли в тишине, прерываемой откликами музыки, доносившейся из дома. Я вспомнила про Аню и про то, что мне, вообще-то, было пора домой. Был час ночи, а к утру я возвращаться не любила. Спать нужно ночью, на то она и ночь.

Я потушила сигарету и кинула бычок в мусорное ведро.

– Мне надо идти, – сказала я и направилась к двери.

– Приятно было познакомиться, Эмма, – сказал парень, и проводил меня взглядом до двери. – Надеюсь, еще встретимся.

– Взаимно, – откликнулась я, не поворачивая головы, и скрылась за дверью.

Я сразу же начала обводить первый этаж взглядом, в поисках Ани. Мы всегда уходили домой вместе, потому что по-другому было, как известно, небезопасно. Как оказалось, Аня очень сильно напилась, и нашла я ее в одной из многочисленных комнат, где к ней, находившейся в уязвимом и податливом состоянии, приставал один из наших премерзких одноклассников. Я оттащила ее, вырвав из лап засранца, и не без помощи некоторых знакомых, спустила во двор. По пути она что-то бормотала, что-то политическое или остросоциальное, что-то насчет репрессий, положения женщин, что-то про экономику, но все это было порождено абсолютно пьяным сознанием, и оттого было почти бессмысленно. Почему-то эти вещи особенно ее волновали, когда она была пьяна. Я ее отчасти понимала: на трезвую голову о политике думать удручающе.

Сложившиеся обстоятельства вынудили меня потратиться на такси. Рома, Ян и Кристина вышли проводить нас, тоже совершенно пьянющие, но веселые. Я, похоже, единственная осталась относительно трезвой.

Я кое-как затащила Аню в такси, мы доехали до ее дома, и я попросила таксистку подождать, пока не отдам ее в руки матери. Если честно, меня не очень заботило то, какую она ей устроит взбучку, главное – чтобы она была в целости и сохранности, а главное – дома. Сама же я снова села в машину и помчала домой. И только по дороге вспомнила о том незнакомце на заднем дворе, с которым разговорилась этим вечером. Вспомнила, что не спросила его имени.