Читать книгу Соприкосновение - Алина Романовна Бакурина - Страница 6

Мелкие капли дождя скатывались по лицу и по теоретически непромокаемой ветровке. Ещё не поняла, насколько второе соответствовало истине.

Перед выходом пришлось натянуть на себя джинсы, которые я вовсе не рассчитывала носить, и откопать в бездне содержимого чемодана относительно толстый свитер, брошенный на «всякий пожарный».

Унылая дождливая погода сделала нас тихими. Никто не хотел вылезать из-под одеяла, расслабляться на холодном полу во время практики и потом куда-то идти. На удивление, ноги у меня после вчерашних подвигов не болели. Как будто ничего и не было.

Я старалась идти со всеми на одном уровне, пряча от дождя голову под капюшоном. Хмурые облака смешались с туманом и окутали округу, застилая собой сосновый лес. Размеренное и молчаливое движение вверх убаюкивало.

Что я знала о семье Рерихов? Слышала об Агни-йоге, учении, которое Николай Рерих создал со своей женой, видела несколько его картин когда-то, но интереса к ним не проявила, так же как и написанным им к притчам и легендам.

Резиденция известной семьи оказалась ближе, чем я думала. Участок, принадлежащий музею, был огорожен чугунным забором, туго обвитым стеблями плюща. Кроны деревьев клонились на садовую арку, встречаясь друг с другом ветвями. По чёрной почве ухоженных клумб сбегали на тротуарную плитку ручьи. В воздухе пахло озоном. Ничем не примечательный дом семьи Рерихов побледнел от частых ливневых дождей и пропитался влажностью ватных облаков.

На крыльце нас встретила женщина средних лет в сари, проверила билеты и попросила разуться. Пора бы привыкнуть к тому, что обувь в Индии нужно снимать почти на каждом повороте…

Я заскучала по кроссовкам с липучками. Раньше, в школе, я носила такие, чтобы не мучиться и не завязывать шнурки непослушными пальцами. Сейчас оставалось принимать шнурки как должное и на всякий случай запоминать, кто из группы в какую сторону пошёл.

Знала ли я, что в музее мы в основном будем смотреть картины Николая Рериха и его сына Святослава? Конечно, нет: я же не готовилась.

Я бродила из зала в зал, вглядываясь в сюжеты картин. Лазурное небо, извилистые горы и темнокожие люди оживали в мягких мазках и плавных переходах линий, рассказывали через них истории. Глубокие цвета, густые, переливающиеся в мелких блёстках работы захватывали и передавали особое настроение. Я была настроена к картинам скептически. Видела где-то одну из работ Николая Рериха и запомнила, что она мне не понравилась. Но, отходя от одной картины и приближаясь к другой, я удивилась тому, сколько в них жизни.

Азат рассказывал нам о доме, о том, что все представленные в нём картины – подлинники. Рассказал и о том, что Николай Рерих, восхищаясь экзотикой, критиковал религиозную сторону жизни восточных народов и вёл себя по отношению к их культуре неоднозначно, проявляя к ней уважение и в то же время с пренебрежением отзываясь о необразованности и дикости обрядов местных жителей.

Между Азатом и Ольгой завязался диалог по данному вопросу и вскоре перешёл в дискуссию. Не испытывая к беседе интерес, я вышла на мокрую террасу, укрытую черепичной крышей. До слуха доносился поминутно развивающийся спор. И стрекот кузнечиков. Поймала себя на мысли, что, если бы сейчас понадобилось с кем-нибудь дискутировать, я бы попросила отложить камень преткновения на потом. Виделось утомительным и ненужным придумывать аргументы и строить диалог в таком месте.

Дом-музей увлекал тем, что в окнах второго этажа было видно быт семьи. Правда, внешним я увлеклась больше, наблюдая за плавающими между стройными соснами облаками.

Дискуссия Азата и Ольги подошла к концу, и вокруг сразу стало тихо. Наша экскурсия имела продолжение в парке, косая тропа которого вела вниз, к захоронению Николая Рериха.

Кроссовки промокали всё сильнее: лёгкие для ходьбы, они пропускали через себя воду. С моей стороны было не очень умным поступком взять с собой в поездку именно их. Это напомнило мне вчерашнюю ситуацию с юбкой. И всю мою сущность.

Традиции Индии соблюдались и у надгробия русского человека. Женщины обсуждали историю семьи Рерихов с Азатом, а я обошла вокруг мемориала один раз, потом второй, третий… Почему-то не могла остановиться и вернуться к группе. Их разговоры перестали для меня существовать. Я отмахнулась от них, ушла в себя. Ещё успею наговориться.

Не верилось, что лужайка находилась где-то посреди горы на высоте около 1800 метров, что вот они, облака, проплывают сквозь меня… Я прислушивалась к шелесту листьев, к поющим птицам, к мягкому шуршанию дождя. За всем этим стояла прозрачная тишина. И вдруг страшно стало нарушать её собой, вредить ей мыслями. Я перестала думать об остальных, о себе. Лишь слушала.

Ноги двигались по плитам скорее, совершая больше кругов, и казалось, что только момент отделяет меня от слов, которые я готова услышать и впитать. Испытав единение с этим местом, я ощущала бесконечный покой пребывания в нём. Остановилась, когда мои же шаги начали мешать слушать. Я как будто завела, накрутила тишину как пластинку и теперь отошла в сторону, чтобы не мешать ей и услышать, как она заговорит.

Зачем бояться того, что обязательно произойдёт?

Клубок запутанных мыслей продолжал кататься по кругу без меня, расплетаясь и превращаясь в нить прозрачных и почти неуловимых мыслей.

Почему нам так важно говорить о страхах?

Если хочешь меняться, придётся научиться распознавать свой страх, вовремя находить его, познавать и самое главное – прощаться с ним.

Я боялась уйти от этого места, хотела вжиться в него, остаться подольше. Оно вдруг приняло меня и заботливо укачало. Эта торопливость, практичность, с которой я бегала повсюду и всегда, вместе со всеми, так надоела. Вечно нужно куда-то идти, делать, видеть, знать…

Капли дождя скатывались с листьев и ударяли по носу. Я прикрывала глаза для более глубокой концентрации и открывала, когда чувствовала, что теряюсь в пространстве. Ветки старой липы, как руки тянулись ко мне, и хотелось потянуться к ним навстречу, пожать эти «руки», обняться с ними, утонуть в них.

Когда открыла глаза, взгляд наткнулся на небольшое дупло в толстом стволе дерева, его крона закрывала от дождя немалую часть лужайки. Сначала показалось, что оно пустое, но после вторичного беглого взгляда я заметила твёрдо воткнутое в дерево пушистое маленькое перо.

«Пиши!»

Я забыла о дожде, о своей компании, об Индии. Созерцание нарушили ставшие совсем близкими голоса моей группы. Ольга попросила сфотографировать её и направилась к дуплу, чтобы облокотиться на него.

О нет, нет, нет! Глупо и как-то по-детски спасать перо, но я это сделала. Я спасла его. Схватила и убрала в карман.

Я буду писать.

Уходить отсюда я не торопилась, но нам нужно было двигаться дальше. Мне ничего не хотелось. Ни говорить, ни уходить. Только побыть немного в состоянии бесконечного покоя. В нежелании общаться я плелась самая последняя, оглядываясь на высокую траву в опавших листьях, дотрагиваясь до мокрой коры сосен и рассеивая собой облака.

Не в первый раз я чувствовала глубокую тишину внутри себя. Я уже переживала разные формы этой тишины: от картинок до монотонного течения мыслей. И после подобных переживаний тяжело выплывала обратно в реальность, боясь растерять увиденное или услышанное. Я удерживала необычное состояние особого рода безразличия и лёгкости до тех пор, пока не убеждалась, что оно усвоилось. Переживания требовали от меня маленького обета молчания и отстранённости.

– У тебя всё хорошо? – на меня оглянулась Ольга, вынуждая «выплыть» наружу.

Я выдавила что-то похожее на «да», боясь потерять даже маленький кусочек покоя. Ведь чем больше говоришь, тем больше теряешь внутренних сил. При нужном и важном друг для друга диалоге они, конечно, не теряются, а восполняются. Сейчас я в разговорах не нуждалась.

Я не понимала, почему все остальные хотели разговаривать. Неужели никто не испытал соприкосновения с местом захоронения Рериха?

Если говорить о местах силы, то я отношусь к ним скептически и ничего от них не жду. Смотрю, слушаю, соблюдаю правила поведения, если они есть. То, что произошло, произошло почти случайно. Заставило, попросило вести себя тише, и я так и сделала, спрятав маленькое перо в кармане ветровки.

Мы поднялись на соседний холм, туда, где в 1929 году семья Рерихов основала исследовательский центр «Урусвати». Президентом-основателем центра стала жена Николая Рериха Елена Ивановна. Институт основали с целью изучения племён и народов Азии, их истории, верований и культуры.

Рена, посещавшая исследовательский центр в предыдущую поездку, ушла к Гюляре, которая с утра отказалась от прогулки. Пообещав подождать нас в кафе, Рена моментально скрылась из виду. Она всегда быстро ходила. И уверенно.

– Здесь можно купить картины? – Фаина оглядела закрытую палатку, мимо которой мы прошли по засыпанному хвоей склону.

– Нет, здесь нет.

Азат продолжал вести нас в гору, а она с каждым шагом становилась круче. Скользкие бетонные плиты безупречно делали своё дело. Мои ноги разъезжались в разные стороны. Не критично, но достаточно для того, чтобы я испытывала напряжение в мышцах.

Татьяна долгое время следовала за мной, но не выдержала медленного шага и обогнала. Мотивации ускориться я не почувствовала, все и так на виду, переживать не о чем.

В исследовательском центре картины Николая Рериха чередовались с чёрно-белыми фотографиями его жены и сыновей. Сосны за окном, стянутые густой дымкой облаков, опять заинтересовали меня больше. Я смотрела через тюль, как по стеклу скатываются капли дождя, потом снова на сосны, и снова на капли дождя.

Каково жилось здесь этой семье? Что чувствовалось?

В одном из залов, посвящённых гималайскому народному искусству, работники центра вешали плакат на стену и напевали себе под нос песенку. Помимо фотографий и картин на стенах висели тибетские маски-хранители, которые использовались тибетскими буддистами как атрибут защиты от злых духов. У меня они вызвали что-то похожее на отвращение. Мало приятного, когда на тебя смотрит налитое красной краской лицо с глазами на выкате.

Об исследовательском центре трепетно заботились местные жители, что было видно невооруженным глазом. Время от времени обновлялась краска на стенах, перемещались работы, наполнялись новыми экспозициями просторные коридоры музея.

Спускаться обратно к дороге мне оказалось сложнее, чем подниматься в исследовательский центр. Тонкие подошвы кроссовок легко скользили по мокрому камню дорожки, и я призывала всю свою устойчивость, чтобы удержаться на неловких ногах.

Передо мной спускались Азат с Ольгой, обсуждая практику йоги и не испытывая сложностей со спуском. Азат иногда останавливался и показывал ей, как выполняется та или иная асана. Фаина с Татьяной давно ушли вперёд. На миг я пожалела о том, что не попросила у них помощи со спуском.

У меня была своя йога. Свой шаг. Своя атмосфера. И своё упрямство.

Я училась не требовать от себя слишком многого. И в жизни, и в йоге, и в асанах, которые обсуждали Азат с Ольгой. Я пыталась придать себе форму, которая, на мой взгляд, должна была вписать меня в мир лучше, чем я вписывалась без неё. Но упрямые попытки ни к чему не приводили. Осознав это, я попробовала быть осторожнее, беречь себя и грамотно распределять внутренние ресурсы. Но слышать одни и те же советы месяцами о бережном отношении к себе и даже соглашаться с ними мне всё равно не нравилось.

Желание быть такой же, как все, затмевало разум настолько, что я шла на крайности и нередко жертвовала здоровьем ради достижения цели. Я хитрила перед собой. До боли растягивалась на занятиях, чтобы почувствовать себя, почувствовать, что могу придавать себе форму, которую у кого-то увидела.

В попытках стать лучшей версией себя я уставала от самой себя.

Мне требовался отдых, и я сдавалась. Ослабляла хватку, много думала о смирении, но гордость не позволяла долго придаваться унынию… Я шла дальше. Новыми путями и с новыми силами.

Помню, когда я впервые расслабилась, мне стало страшно. Страшно от того, что я могла с собой сделать, если бы однажды, через общение с йогой не поняла, что не помешало бы лучше узнать свою форму, а не гнаться за чужой.

Мы спустились с холма на трассу, и мой шаг приобрёл уверенность. Я начерпала в обувь достаточно воды для того, чтобы это почувствовать. Печально, ведь высушить их с такой дождливой погодой представлялось не совсем возможным.

Вчера вечером стирку пережила одежда, в которой я ходила в Дели. Её влажность за полдня и целую ночь совершенно не изменилась. Ольга проявила изобретательность: вечером, уходя на ужин, мы развесили выстиранную одежду на стулья в комнате и включили вентилятор, встроенный в потолок, на полную мощность. Это помогло вещам высохнуть, но не намного.

С кроссовками вряд ли бы сработала подобная сушка. Даже если можно было бы подвязать их за шнурки на лопасти вентилятора. Я решила подумать обо всем этом позже.

Мы сделали остановку в кафе, где нас ждали Рена с Гюлярой, чтобы попить чай и обсудить дальнейшие действия. Чай с лимоном мне надоел, и я перешла на чёрный с молоком. Привкус специй в нём почти не ощущался, а это был главный критерий выбора.

Часы на телефоне показывали всего полвторого. Поскольку завтра рано утром мы уезжали из Наггара, Азат хотел успеть сводить нас в Мурлидхар10, тысячелетний храм XII века, посвящённый Кришне и его возлюбленной Радхе. Располагался он на несколько метров выше нашей гостиницы. Это был единственный храм Кришны во всей долине Куллу, и Азат называл его просто – Кришна-мандир11.

В первый день мы допускали мысль пойти туда, перед тем как я свалилась бессознательным сном, а мои спутницы записались на массаж. Множество раз мне предлагали посетить хоть одну процедуру, но я категорически отказалась. Ведь нам нужно много двигаться, ходить, взаимодействовать с новым. Вероятность превратиться после массажа, как мне рассказывали, в «другого человека», не привлекала. Не хотелось потерять над своим и так непослушным телом контроль.

Асфальт трассы сменился грунтовой дорогой, уходящей в глубину леса. Я старалась обходить пузырившуюся под ногами грязь, но ноги сползали в тёмные глубокие лужи. Дорога никого не смутила, из-за грязи и дождя трагедии не случилось. Наша группа двигалась вперёд в любых условиях.

Чавкая подошвами, я забралась на покатую обочину, где было чуть суше, но тут же спустилась обратно в грязь – мягкая земля не давала ставить ноги устойчиво. Зачерпнув кроссовкой холодную воду, я потеряла смысл жалеть обувь. В ещё одну лужу подошва соскользнула так резко, что я едва удержалась на ногах. На джинсы полетели брызги, оставляя за собой потёки.

– Угадайте, кто сегодня свинья? – не останавливаясь, я попыталась избавиться от прилипшей к джинсам грязи, но потом решила, что лучше дать ей высохнуть.

– Это ты про переедание манго? – уточнила Ольга, не сбавляя шага.

– Нет, это я про себя и свои джинсы.

– Ты не свинья, ты овечка, – Азат перепрыгнул очередную лужу и пошёл параллельно мне, с другой стороны колеи.

– Почему? – я не спешила обижаться на его сравнения, зная, что меня ожидает минутка философии.

– Потому что свиньи падают в грязь и остаются там лежать, не пытаясь подняться, а овечка поскользнется, упадёт, тут же поднимется и побежит дальше.

– Неплохо, – я пожала плечами, – Овечка так овечка.

Группа разошлась в поисках сухих участков дороги и каждый продолжил путь в своём темпе.

Мимо проехал грузовик, разбрызгивая вокруг себя грязь. Азат посигналил ему рукой и, когда машина остановилась, попросил водителя довезти часть группы наверх, к храму.

Я отказалась садиться в машину и упёрлась уже не как овечка, а как баран, предпочитая пройти весь путь пешком. Подъём на гору в машине терял для меня смысл и ценность. Хотелось проходить всё, что можно пройти, ногами, а не с помощью транспорта. Дождь и лужи давно перестали служить препятствием для передвижения, терять и беречь нечего, все вещи промокли и испачкались.

Впереди мелькала Ольга. Она тоже предпочла подняться к храму самостоятельно. Азат шёл рядом со мной. Татьяна, Фаина и Гюляра уехали на подпрыгивающем на кочках грузовике, а Рена давно убежала вперёд и скрылась за крутым серпантином.

Капли дождя со звоном стучали по ветровкам, находя лазейки между плотной листвой. Серпантин вёл нас к Кришна-мандиру вьющейся вверх спиралью.

Какое-то время мы с Азатом шли в тишине, но вскоре нарушили её, заговорив о моей личной практике. Я рассказала ему о произошедших за месяцы, что мы не виделись, изменениях и своём отношении к ним. Я не успевала принимать их, терялась и не понимала, чего от меня ждёт не только окружающая среда, но и собственный организм. Когда Азат спросил о том, стало ли мне «лучше», я неловко замолчала и задумалась.

И Вы туда же, пронеслось в голове, но озвучивать мысль я не стала. Ответила ему на вопрос так же просто, как он его задал. Мне не нравилось, что я должна делать вид, что мне легко слышать этот вопрос и отвечать на него. Он всегда опускал меня ниже, чем я есть.

Я легко оправдала интерес Азата к процессу моих изменений, но почему-то почувствовала себя оскорблённой. Самым критичным для меня являлся факт необходимого взаимодействия с людьми, построения с ними отношений. Я путалась в том, что важнее: то, чего от меня ждут, или то, что я реально могу предложить.

Заговорив с Азатом об этом, я не вспомнила про сложности, возникшие в общении с Ольгой. Я пока не усвоила их и переживала из-за прошлого и будущего, не думая о настоящем.

Несколько лет назад люди поделились для меня на два далёких друг от друга полиса: на тех, с кем я знакомилась и общалась в рамках занятий йогой, и тех, кто не был с ней связан.

Поведение в общении и уверенность в себе слишком различались, как бы я не пыталась в любой ситуации и с теми, и с другими, оставаться собой. Особенно сложно мне стало придерживаться себя тогда, когда представления о собственном «я» начали меняться с безумной скоростью. Из-за них я чувствовала ещё большую внутреннюю неустойчивость и огораживалась от людей стеной такой высоты и толщины, что порой самой становилось страшно и одиноко за ней сидеть.

Я простила Азату его вопрос, ведь он относился к первому полюсу. Я прощала всех тренеров, преподавателей и врачей за их вопросы, но именно из-за этих вопросов они были для меня безличными и чужими. Вопрос Азата задел меня потому, что мне показалось, что он «свой». Так ли это было?

– Думаете, у меня много друзей? Я не нравлюсь многим, и что? – в свою очередь спросил он меня.

Не то, чтобы я стала с ним спорить после постановки вопроса подобным образом, но почувствовала, что он совсем не так меня понял. Не так, как мне нужно.

Я сдалась и молча выслушала его точку зрения. Не хватало слов для объяснений своих переживаний и некой убежденности. Его мнение не отяготило и облегчило мне жизнь. Оно существовало отдельно от меня и показывало наличие возможности существования в его ритме и реальности.

– Но вторжение в личное пространство… – я попробовала найти слова, но оборвалась на половине фразы.

– Никто никогда не касается моего личного пространства. Даже сейчас.

В ответ я шумно вздохнула. Я не знала, как побороть недопонимание, которое между нами возникло. Донести до него мысль о том, что устала менять себя, наблюдая за другими людьми, но и остановиться, убедить себя в том, что этого делать не нужно, у меня не получалось.

Неожиданно в промокших зарослях леса показался Мурлидхар. Азат замолчал, и мы разошлись.

Окружённый жилыми помещениями Кришна-мандир погряз в серости сезонной непогоды. С одной стороны, как будто обозначая границу мира, стеной клубился мутный туман, заслоняя обрыв горы. В центре двора разрослось кривое дерево, ветви которого образовывали форму овала. Под ним сидело обезьяноподобное индуистское божество Хануман.

Перед тем, как переступить порог дома, я с трудом стянула мокрые кроссовки с ещё более мокрыми носками. Как буду надевать их обратно, предпочла не думать.

Рена и Гюляра уже разговаривали во дворе с двумя смуглыми девочками примерно одиннадцати-двенадцати лет. Во время вечерней прогулки по Манали женщины купили для них подарки. Тогда я не понимала, о ком и чём идёт речь. Теперь же, наблюдала за тем, как улыбаются и смущаются девочки, радостно принимая тетрадки и карандаши.

Присев на высокий порог рядом с остальными, я спустила стопы на сырую от дождя плитку и осмотрелась. От храма тянулось одноэтажное каменное здание с жилыми комнатами без дверей. При Кришна-мандире жила целая семья.

Было странно сознавать себя на вершине горы, в гостях у индийской семьи, поддерживающей жизнь храма. Видеть их быт, обыденные и привычные действия. К нашему приходу они отнеслись с живым интересом.

Азат как-то рассказывал о том, что жил здесь много лет назад продолжительное время. В какой-то степени он привёз нас в гости, на одну из своих Родин. Он дал нам возможность обрести воспоминания, сформировать в памяти свои главы индийской истории.

Осмотреть Кришна-мандир возможно только снаружи – иностранным гостям вход внутрь запрещён. Ветхие створки калитки были надёжно скреплены проволокой. Приходящие туристы часто норовили ворваться в священный обитель.

Храм привлекал к себе туристов простотой и неприступностью. Выгравированные на стенах фигурки божков постепенно разрушало время и ливневые дожди. Через крышу дома к храму вились ветви старого дуба. Проходя под ними, я заметила мужчину, латающего протекающую крышу. Он отвлёкся от монотонной работы и посмотрел на нас, как на нечто обыденное, в то время как мы любопытными взглядами бродили по древним стенам храма.

Девочки, спрятав подарки, танцевали во дворе с планшетом в руках и подпевали знакомой песне из включенного мультфильма. Вдруг из спальной комнаты вышел их дедушка. Худой, покрытый бороздами морщин, в круглой с плоским верхом шапочке, немыслимо хрупкий в движениях, он аккуратно спустился с высокой ступеньки к нам, приподняв оранжевый подол дхоти12, поверх которого были одеты длинная белая рубашка и вязанная безрукавка.

– В прошлом году он выглядел куда лучше, – Азат удивился внешнему виду старика и спросил его, что случилось.

Старик расслышал вопрос с третьего раза. Безразличным к произошедшему событию тоном он объяснил, что получил сильный ожог при пожаре. Где именно случился пожар, не расслышала уже я. Он поспешил поднять подол выше и показал лиловое пятно ожога, охватившее тощее бедро, после чего, опустив подол обратно, засеменил к дверцам храма.

Перед тем, как войти в Кришна-мандир, старик с почтением поклонился до земли несколько раз. Затаив дыхание, мы смотрели ему вслед, но подойти ближе не решились. Вскоре старик вышел, держа в дрожащих руках медную чашечку и кисть. На лбу каждой из нас он оставил по оранжевой точке, а в правую руку насыпал просад13.

Принимая угощение, я чуть по привычке не протянула левую руку, но вовремя оправилась. В этой вере, собственно, как и в любой другой, моей левой руке были не рады. Правила правилами, а помнить о них и соблюдать нелегко, привычка берёт своё. В последующих посещениях святых мест Азат нередко одёргивал меня.

Я буду гореть в аду. Или куда там попадают особо одарённые…

В качестве угощения мы получили из морщинистых рук старика горсть изюма. Оставив на калитке пожертвование, поблагодарили его и направились к выходу со двора. Пока я обходила высокий порог, ещё по приходу приметив, что с краю он более низкий, а, значит, безопасный, с террасы донеслись оживлённые голоса. Домой вернулась мама девочек.

Женщина была одета просто, но со вкусом. Из причёски, собранной в тугой пучок, выбились пряди густых чёрных волос, льняная рубашка свободно свисала поверх юбки, из-под которой виднелись лишь стопы в плетёных сандалиях. Она затараторила на английском языке, всё время улыбаясь и бегло осматривая каждого из нас. Её возвращение оживило серую атмосферу, царящую во дворе из-за дождя и тучных облаков.

В поездке мы никогда не были предоставлены сами себе – нас встречали, к нам относились, соответствуя традициям, позволяли смотреть на свою жизнь. Мы не вносили в привычный поток жизни местных жителей изменений – меняться должны были мы.

Неосвещённая сумеречная терраса никому не мешала общаться, женщин поглотила первая реальная возможность межнациональной коммуникации с обычной индийской семьёй. Перед тем, как попрощаться, Азат потянулся руками к ногам женщины, тем самым выражая своё уважение. Смутив её окончательно, мы повторили за ним. В ответ на наши наивные попытки проявить почтительность она рассмеялась и прикрыла рукой покрасневшее от неловкости лицо.

Женщины начали обуваться, а мне предстояло ощутить всю сырость кроссовок. Расправив дьявольски мокрые носки, я поняла, что ни за что на свете не натяну их на ноги, и отправила в карман ветровки. На голые ноги обувь оказалась не так уж плоха. Выйдя на покрытую лужами дорогу, я и вовсе забыла о неудобстве.

Обратно мы спускались по тропинке, протоптанной местными жителями с противоположной стороны от просёлочной дороги. Тропа размылась под каплями частых ливневых дождей, но нас это не остановило. Мы пересекли ряд хозяйственных зданий, именно здесь когда-то стоял дом, где жил Азат. Перед нами возникла настоящая реальность, а не та, что рисовалась в воображении во время его рассказов. Жизнь выглядит иначе представлений о ней, и остаётся только внимательно смотреть на то, что она показывает.

Какое-то время мы молча брели через яблоневые сады. Осенью жители Наггара собирали обильные урожаи яблок и везли их на продажу в соседние поселения. Поскольку мы приехали в сезон дождей, попробовать их не удалось.

Я скользила по слякоти и спотыкалась о скрытые под вязкой грязью корни. Перестав вертеть головой, уткнулась под ноги. Мой самый любимый вид. Будь земля сухой, никаких проблем бы не возникло. Из-за дождя не получалось устойчиво ставить ноги, и меня мотало из стороны в сторону.

Гюляра не спешила и воспользовалась помощью Азата. Я осталась с ними и, руководствуясь стратегией «шаг вперёд – два назад», мы спускались в течение, быть может, часа. Оставаясь одна впереди или, наоборот, позади, я передвигалась самостоятельно до тех пор, пока не понимала, что преодоление очередного метра может закончиться стремительным полётом вниз.

– Стой здесь, сейчас приду, – моя очередная остановка состоялась у кустов конопли.

Ранее я её почему-то не замечала. Резные зелёные листочки торчали в разные стороны и кивали мне, волнуемые ветерком. Конопля в Индии растёт как крапива. Я сорвала веточку и покрутила в пальцах. К приходу Азата она благополучно завяла. Во время своего болезненного сна в день приезда я пропустила не только поход в кафе, но и фотосессию возле куста конопли, которая теперь никого не волновала.

После резкого перехода вниз тропинка, как молния, разошлась на две части. Азат ушёл за Гюлярой, а я спустилась по узкому ответвлению от тропинки на небольшую, скрытую высокой травой поляну. Заросли скрывали местный святой источник, огороженный плоскими покатыми камнями. Его местоположение я определила по громкому журчанию воды.

Источник шумел, студёная вода растекалась по разбитым ею же камням. Разбив, она заботливо сглаживала и отправлялась дальше. Я смотрела на чистую горную воду и не хотела думать о её святости, есть ли она, настоящая ли она. К чему об этом думать и заискивать перед ней?

Я смотрела на воду, и она текла по мне, во мне, вместе с кровью. Я узнавала её холод, её чистоту внутри себя, стояла рядом, и она мощным ледяным потоком вымывала изнутри всю грязь и тревоги.

Она захватила мою голову, горло и живот. Вымывала оттуда всё, что попадалось на пути. Её пульс стал моим пульсом, и, чем отчетливее она билась внутри меня, тем мягче я становилась.

Она не давала сил, слов… Только вымывала всё, что во мне было.