Читать книгу ЯММА №4 (10) - Алина Талалаева - Страница 7

Поутру выскользнула из дома и, замерев, заспанными глазами восторженно наблюдала, как из-за горизонта величественно поднимается солнце, будто всполох надежды окрасил холодную синеву неба, подарив ощущение жизни, нужности, грядущих перемен. Улыбнулась, подумав о своих мечтах – этих хрупких грёзах, взлелеянных ещё с раннего детства. Сегодня всё изменится, всё сбудется. Да, сегодня!

Важно заголосили петухи, а по улочке уже вальяжно брели откормленные бурые и чёрно-белые коровы. Сонно потявкивали собаки, пастух же что-то бурчал себе под нос да изредка грозно присвистывал на какого-нибудь неугомонного телёнка.

– О, Любаня! – заприметил девушку. – Свою-то бурёнку выпускать будешь, аль нет?

Ухмыльнулся, на миг обнажив гнильё, сплюнул жёлтым в траву. Люба смущённо опустила голову: коровы у них не было. Имелись поросята и несколько растрёпанных кур, за которыми Люба ухаживала сама, так как маменька днём была занята на производстве, а по вечерам предпочитала гулянки, песни и всевозможных гостей… Пастух это знал и не упускал случая позубоскалить.

– А у меня Петька сегодня возвращается, – поделилась Люба своей радостью.

– Дембель уже, – понимающе кивнул пастух. – Это хорошо, что не спасовал. Армия жизни учит, да. Так что молодец, парняга.

И больше ничего не сказал, пошёл себе дальше.

Люба же присела на крыльце, зачарованно уставилась на рассвет. Вот она – истинная красота, отражённая в летнем утре. Таком чудесном и спокойном. Лучше могли быть только если вечера с Петей, когда гуляли вдали ото всех, разговаривали о всяком, обнимались и даже порой целовались… А незадолго до армии он сделал её женщиной. На чужом сеновале, среди жужжащих комаров и терпкого запаха скотины, под звуки гитары в соседнем дворе да грубого бабьего смеха. «Женюсь! – заявил тогда Петя. – Вот как вернуся, так сразу и свадьбу сыграем. Ты, главное, жди. И ни с кем другим не ходи!» Пустое: ни о ком другом Люба и не думала. Честно ждала положенные два года, хранила у сердца потускневшую фотокарточку, с остальными парнями была немногословна, а ночами представляла, как выдохнет томительно-сладостное «да», каким будет подвенечное платье и какое устроят празднование.

– Петенька, милый мой, – нашёптывала, словно заклинание, расчёсывая перед мутным зеркалом длинные русые волосы. Смотрела на себя в отражение, хмурилась. И вовсе не красавица. Самая заурядная. А ему вот понравилась. Недостойна его. Нет, совсем недостойна! Ему, вон, девку типа Маринки надо, или как Светка, чтобы груди побольше. Парни таких любят.

В душе, правда, радовалась, что именно её выбрал, а не этих всех.

– Интересно, а каково это – быть мамой?

Гладила плоский живот, даже подушку под сарафан запихивала. Но всё тайком, чтоб не дай бог маменька не увидела. А то ведь ещё чего подумает, скажет гадость какую-нибудь или просто рассмеётся.

«Дура ты у меня, – как-то раз выдала маменька. – На кой хуй ты ему сдалась? Он же с тобой, бестолочью, поиграется, да и вышвырнет к едрене фене. Знаю я всё. Ты мать-то слушай, мать и не такое повидала. Мужики – народ хитрожопый. Уж мне-то известно. Да-да. Взять хоть папашу твоего… – умолкла, злобно покусывая губу. – Ну, ответь-ка, выебли тебя уже, а? Выебли?» И Люба краснела: ну разве можно о подобном говорить? Да и вдруг права маменька?.. Нет, Петя не такой! Он ласковый, добрый… жениться вот обещал… «Ну чё? Выебли же, да? – продолжала допрашивать маменька, с прищуром посматривая на Любу. – По глазам твоим коровьим вижу, что выебли. И как, понравилось?» Люба и вовсе пунцовой становилась, утыкалась взглядом в пол и с трудом сдерживала слёзы. Почему маменька так груба? За что? Ведь она, Люба, ничего дурного не сделала. Ведь любит же она Петю… Другие девчонки вон уже вовсю с парнями шашни крутят, а некоторые ни по одному разу! Да и сама маменька…

Но спокойным ранним утром думать обо всём этом не хотелось. Ни о сплетнях из-за спины, ни о язвительных насмешках, ни о словах подвыпившей маменьки… И уж тем более о том, что прошлым летом сделал мерзавец Мишка…

Нет! Утро дарило надежду: с этого дня всё изменится, будет иначе. Счастье однажды уже улыбнулось – в тот день, когда она встретила Петю, – и обязательно улыбнётся вновь. А все эти разговоры… – злые языки, что с них взять? Господь рассудит.

Тут распахнулась входная дверь, и на крыльцо вывалился маменькин приятель. Скосившись на Любу, извлёк из кармана сильно заношенных брюк мятую пачку сигарет и долго чиркал зажигалкой. Но разыгравшийся ветер то и дело крал хиленький огонёк.

– Твою ж, сука, за ногу!

Люба старалась на него не смотреть – ещё увидит улыбку, обидится.

Всё-таки закурил.

– А ну-ка двинься, красавица.

Важно уселся рядом, пустил чётко очерченное колечко дыма.

– О-па! Глянь, как умею!

– Красиво, – тихо отозвалась Люба.

– То-то же. – Он с довольным видом почесал заросшее чёрными волосами брюхо. – Бля, ну и ненасытная ж у тя мамаша! Стока сил вчера высосала, аж ебаный в рот! Давненько так не потел, ага. До сих пор спина ноет, ноги не гнутся… – Оценивающе поглядел на Любу. – А ты как, подобными штуками не промышляешь?

– Какими такими штуками? – захлопала ресницами Люба.

– А-а… забей, короче. Это… Курнёшь?

– Я не курю.

– Умница, – похвалил мужик. – Баба курить не должна. А то от неё потом хуетой всякой разит. Противно, бля. Ну, ты понимаешь…

– Понимаю.

Он воровато оглянулся на дом.

– Слышь, а ты это… хошь женщиной тя сделаю?

Люба заалела, словно маков цвет.

– Что вы! Да ведь я же… да ведь как можно-то?!

– Э, крика-то не поднимай, – огрызнулся мужик. – Я от тя ниче не требую. Так, предложил. В этом деле, если чё, я поспособней всех твоих хахалей буду. Опыта хоть наберёшься… Впрочем, забудь. Ясно? Не говорил я ничего. И мамаше своей чтоб ни слова.

Швырнув окурок, он поднялся и, кряхтя, потянулся – так, что захрустели суставы. Ушёл обратно в дом.

– Вот вернётся сегодня Петька, и съеду я от вас! – буркнула Люба.

Затем встала, подобрала тлеющий окурок и, поморщившись, отнесла его к бочке с отходами. Практически тут же из дома послышался маменькин голос:

– Любка, кофейку нам сваргань!

– Уже иду!

И вот вся утренняя прелесть смазалась: мир пробудился, и гноящаяся повседневность хлынула в него со всех сторон…

Встречающих на перроне было немного. Так, местные торгашки, ожидавшие товар из города, да пара бабулек-сплетниц.

В лучшем своём платье, с трудом унимая прущую из груди радость, Люба упорно вглядывалась в даль, откуда вот-вот должен был показаться поезд. Солнце припекало, и даже птицы на какое-то время притихли, не иначе как ошалев от жары.

– Смотри-ка, дочурка шалавы местной пасёт кого-то…

Люба обернулась. Толстые бабы с вызовом уставились на неё. Их красные лица лоснились испариной, в глазах сгущалась злоба. Хотела было что-то им сказать, да, споткнувшись об эти враждебные взгляды, передумала.

– Хули пялишься? – гаркнула одна из торгашей. – Чужих разговоров послушать интересно, да?

– Извините, – ответила Люба и поспешила отвернуться.

Наконец вдали замаячил поезд, и сердце забилось учащённей. Но в тот момент, когда состав начал замедлять ход, возникло дурное предчувствие. Счастье было всего в паре минут, и оттого в него, почему-то, не верилось. Казалось, нет – не бывать этому! Не приедет сегодня Петя. Может, передумал и решил там остаться? Или… вдруг случилось чего?!

Всеми силами Люба гнала вздорные мысли прочь.

Петя приехал.

Он шагнул из вагона – высокий, загорелый – и, увидав Любу, заулыбался. Она не выдержала. Не обращая внимания на едкие усмешки торгашек, бросилась к нему на шею.

– Петька, Петенька! – целовала гладко выбритые щёки, гладила ёжик волос. – Любимый мой. Вернулся! Слава богу, вернулся!

– Привет-привет, – шептал ей Петя. – Соскучилась, небось? Ну конечно, вернулся. Как и обещал. Вот он я!

Следом из вагона высыпали какие-то смуглые парни с бутылками пива в руках. Коротко стриженные, в зелёных армейских майках и защитного цвета штанах, с наколками на плечах, они шастали маслеными взглядами по Любе.

– Вот, пацаны, знакомьтесь, невеста моя, – представил её Петя. – А это парняги, с которыми служить довелось, мои кореша. Тоже домой едут. Всё уже, отслужились мы.

Люба скромно улыбалась молодым людям, но держалась от них поодаль – чуяла недоброе. В глаза же им вовсе не смотрела. Не нравились ей эти Петины друзья, совсем не нравились. Судя по лицам – такие же, как Мишка со своей ватагой. Сразу видно, что ничего хорошего ждать не стоит.

– Ничё так у тя гёрла, Петян, – грубо оценил кто-то.

– Зачётная, – подхватил другой.

– К такой самое оно возвращаться, – добавил третий.

– Спасибо, мужики, – улыбался Петя, обнимая Любу за талию. – И сам знаю, что хороша. Дождалась меня. Люблю, души в ней не чаю!

От таких слов Люба засмущалась, крепче прижалась к Пете.

Минут десять спустя поезд готов был отправиться дальше, и пьяненькие физиономии начали убираться обратно в кислую затхлость вагона. Петя прощался с сослуживцами, хлопал каждого по плечу, жал руки. Звучали какие-то напутственные речи, пожелания успехов в жизни и заверения, что когда-нибудь все они обязательно снова встретятся.

И в тонкой эмоциональной паутине этих слов отчётливо различалась некая грусть – что-то неумолимо ускользающее, что-то исчезающее. Может быть, даже и навсегда.

А вечером были гулянья. Молодёжь со всего села пьянствовала и дебоширила, гремела музыка, полыхал костёр. Взрослые не вмешивались, спуская всё на важность причины. Как-никак человек из армии вернулся, надо и с друзьями поболтать, отпраздновать завершение службы.

Ближе к полуночи магнитофон уступил место гитаре. Замурлыкали струны, и щедро смоченные самогоном глотки, путаясь в словах, загорланили, даже завыли столь полюбившиеся песни из Цоя, Круга или Высоцкого. Несколько парочек чудодейственным образом растворились в непроглядной бархатной темени.

Та же участь постигла и Петю с Любой.

Нырнув в дом, Петя направился прямиком в спальню, где принялся жадно целовать Любу, нетерпеливо стаскивая с неё платьице и нижнее бельё.

– У тя, надеюсь, не эти дни? – задыхаясь от возбуждения, спросил он.

– Нет-нет, – заверила Люба. – Всё хорошо, милый.

От Пети пахло водкой, потом и сигаретами. И чем-то ещё пахло… С этим запахом Люба раньше не сталкивалась, но на каком-то подсознательном уровне поняла, что это запах взрослого мужчины. Да, её Петя изменился – он больше не тот заикающийся мальчишка с прыщами на щеках и пушком на подбородке, скромняга, которого два года назад она провожала служить. Теперь это самый настоящий лев, грозный и сильный. Вон как неистово сдёргивает с неё трусишки, и вон как полыхают в душном мраке его подогретые алкоголем глаза. Лев! И пахнет от него львом, а не котёнком.

И это нравилось Любе, распаляло её, зарождая тайную гордость в душе. Отныне всё будет иначе. Не так, как раньше. Всё изменится!

А Петя уже навалился сверху, помог себе рукой и грубо ворвался в ахнувшую от неожиданной боли Любу. Конвульсивно задёргался, натужно засопел. Она же ласково поглаживала его липкую спину, осторожно ощупывая неровности заработанных в армии шрамов. И всё это время он пыхтел, пыхтел, пока наконец его движения не начали набирать темп, сделались и вовсе стремительными. Мышцы на спине вздулись, жилы на шее напряглись. А ещё через мгновение Люба ощутила склизкое и горячее, расплескавшееся по животу.

Петя улёгся рядом, невидяще уставился в потолок. Оба тяжело дышали. Молча слушали, как за окном бренчит гитара, как смеются и спорят о том, чья очередь идти за бутылкой…

А Люба лежала и думала: «Да, теперь я женщина. Женщина! И очень скоро стану женой, буду растить детей. А Петька, любимый мой, на работу устроится, в дом к нему перееду…».

И за всеми этими мыслями сама не заметила, как свинцом налились веки, тихой сапой подкрался сон. То сказалось напряжение дня – все эти надежды и дурные предчувствия. Усталость и растворенное в ней умиротворение накрыли Любу с головой, подхватили и понесли куда-то далеко-далеко…

Но сон не подарил спокойствия. Напротив, подобно химере, он обернулся кошмаром, закинув Любу в такую же летнюю ночь годом раньше.

В ту самую ночь, когда непоседа-Маринка, ещё с пелёнок прозванная Кудряшкой, а ныне сбежавшая от отца-алкоголика и подавшаяся на заработки в город, всё же умудрилась вытащить Любу на дискотеку.

– Пойдём уже, ничего страшного не случится, – уверяла Маринка.

– Не хочу, – стояла на своём Люба.

Маринка продолжала возмущаться:

– Да нельзя ж так два года взаперти сидеть! Думаешь, твой Петька там прям весь из себя такой правильный? Ага – как же! Мне пацаны рассказывали, как там, в армейке, всё бывает. Они как год отслужат, так халявничать начинают, пьянствуют и в самоходы к бабам таскаются.

Люба сердито глянула на Маринку.

– Не говори так!

– Ну-у… – Маринка замялась, – твой, может, и не ходит. Но бухает он по-любому. Иначе просто нельзя. Им на втором году только и остаётся, что синячить да дурью всякой маяться. Ты уж меня послушай.

«Прям как маменька! – раздражённо думала Люба. – Послушайте её, всё-то она, видите ли, знает!»

– Я не из-за Пети не хочу, – сказала она. – Просто настроения нет.

– Так вот и появится! – не унималась Маринка. – Хуль дома-то чахнуть?! Маман твой всё равно ночует у… э-эм… приятеля, а ты тухнешь здесь. Пошли, хоть проветришься. А как заебёт, свалим.

Люба поняла, что так просто от навязчивой подруги не отделаться. Решила: бог с ним, дойдёт до дискотеки, постоит там с полчасика, да и обратно двинет.

– Ладно, – сдалась она.

– Вот и заебись, – улыбнулась Маринка.

На дискотеке народу было полным-полно. Как обычно, на мотоциклах прикатили парни из соседних деревень. Больно долбила по ушам музыка, а воздух в помещении клубился табачным дымом, пронизанным лучами дискобола.

Маринка потерялась почти сразу. Приметила кого-то из знакомых и унеслась к нему. Больше Люба её в тот вечер не видела.

Сама же, насупившись, стояла в сторонке ото всех. Денег у неё не было, да и алкоголь она не шибко жаловала. Пила лишь изредка, за компанию, так сказать. И то слабенький. От водки или – того хуже – самогона её тошнило.

Выждав немного, Люба решила, что с неё хватит. Свой долг перед подругой она выполнила, да и подруги-то уже след простыл. Что ж, можно смело возвращаться домой.

Но на выходе столкнулась с Мишкой. Тот был вдрызг – на раскрасневшемся лице блестели капли пота, глаза же обжигали какой-то ненасытной свирепостью.

– Ба-а, Любаня! – остановил её Мишка.

– Привет.

– А ты чё… чё тут ваще делаешь? Потанцевать пришла? Мож, пивасиком тебя угостить, а?

– Нет, спасибо, – покачала головой Люба. – Я уже ухожу. Домой надо.

– Да ты погодь, погодь… – Мишка преградил ей дорогу. – Куда спешить-то? Бля, веселье тока начинается. Тут самое интересное дальше будет, вот увидишь.

– Домой надо, – испуганно повторила Люба.

– Хуй с ним, с домом этим, – отмахнулся Мишка. – Оставайся, потанцуем. Расскажешь хоть, как Петян поживает, чё пишет. Кстати, – хлопнул он себя по лбу, – чуть не забыл! У меня ж это… корефаны на днях дембельнулись. Они, если чё, с ним в одной части служили, вестей привезли.

– Правда? – Люба удивлённо посмотрела на Мишку. – А я и не знала…

– Да ты много чего не знаешь, – хохотнул Мишка. – Мы ж с тобой практически не общаемся.

Люба кивнула: не поспоришь.

– И что говорят твои друзья?

– Бля, разное говорят, – пространно отозвался Мишка. – Не здесь же я те рассказывать буду. Не в проходе же!

Люба замялась.

– Да лан, не ломайся, я ж не кусаюсь. – Мишка положил ей на плечо свою мясистую тёплую ладонь. – Айда, побалакаем о том о сём… или, мож, потанцуем, не? Я те всё и расскажу, чё там да как у Петяна в части.

Люба оглянулась на заполненный зал – яблоку негде упасть! – и поморщилась от одной только мысли вернуться в наглухо прокуренное помещение, окунуться в это бурлящее пьяной агрессивностью столпотворение, захлебнуться в этом гвалте…

– Мы там друг друга не услышим.

– Чё?

Люба повторила.

– А-а, ну да… Твоя правда. – Мишка почесал затылок. – Ну-у… тогда пошли за клуб. Тама пустырёк небольшой, со столиком и лавочками. Это пацаны наши сварганили, чтоб было где посидеть. Ну как?

Люба испытующе глянула на Мишку. Не нравился он ей, ох как не нравился. Чувствовалась в нём подлость какая-то – нечто такое, от чего лучше держаться подальше. Да и девчонки советовали обходить его стороной, словами всякими называли. Но… так хотелось о Петеньке услышать, выведать, как там ему на самом деле служится. Ведь он ей знай одно пишет, а в реальности всё может быть совершенно иначе.

И Люба согласилась.

– Круто! – обрадовался Мишка. – Секунду тока обожди, я за пивасиком сгоняю.

Он исчез во чреве клуба, а Люба осталась ждать у входа. Одна-одинёшенька стояла у стены и думала: может, бросить всё, развернуться и уйти? Бог-то с ним…

– Э-э, мадама, прокатиться не желаешь?

Какой-то явно нетрезвый паренёк на мотоцикле лукаво посматривал на неё и приветливо улыбался. Не из здешних. Видать, приехал откуда-то.

– Нет, спасибо.

– А чё так? – не отставал паренёк. – Садись, промчимся с ветерком. Понравится, ещё и сама просить будешь!

– Слышь, чучело, ну-ка съебался в ужасе, – прогремел грозный Мишкин голос.

– Не, а чё? – опешил паренёк. – Чё как базаришь?

Мишка шагнул вперед, сжал свободную руку в кулак и прорычал:

– Ба-а, я не въехал. Те ебасосину раскроить, что ли?

Окинув его встревоженным взглядом, паренек стушевался, пробормотал:

– Да ладно-ладно. Извини, братан…

– Я те не братан.

Паренек поспешил отвести мотоцикл.

– Ну как, идем? – Мишка вновь беззаботно улыбался.

– Угу, – кивнула Люба.

Они обошли здание клуба и углубились в дебри пышно разросшегося кустарника. Мишка

не соврал: в самом центре этих зарослей действительно имелась прогалина, на которой одиноко

топорщились наспех сколоченные из неотесанных досок столик и две лавки. Вокруг валялись

бутылки из-под пива и водки, окурки и прочий сор. Вытоптанная земля была обильно сдобрена

шелухой от семечек.

Мишка шмякнул бутылку на столик, вынул из кармана сигареты. Люба же уселась на

дальнем краю лавки, сжала колени, притихла.

– Ну так что там? – наконец спросила она. – Что друзья твои говорят?

– Погоди, – буркнул Мишка.

Взяв бутылку, он умело сковырнул зажигалкой пробку, сделал несколько жадных глотков

и в кульминации звучно рыгнул. Люба отвернулась, прислушалась к звукам музыки и эху

голосов. Казалось, они доносятся из потустороннего мира…

Когда повернулась обратно, Мишка уже стоял рядом.

– Целоваться умеешь? – спросил он.

– Что?!

– Да тише ты, я те больно не сделаю. – Мишка опять положил свою потную ладонь Любе

на плечо.

– Я лучше пойду…

– Конечно, я ж тя не держу. Можно тока поцелую?

– Нет…

– Да не ломайся.

Ладонь на плече вдруг налилась тяжестью. Люба попыталась ее стряхнуть, но не смогла.

– Хорош уже! – рявкнул Мишка.

– Мне идти надо, – жалобно произнесла Люба.

– Пойдешь, пойдешь… Чуть позже.

И тут он резко схватил её за шею, больно дёрнул и повалил на землю.

– Отпусти! – взвизгнула Люба.

– Вопить начнёшь, плохо будет, – пригрозил Мишка. – Я с тобой, сукой недоёбаной, церемониться не собираюсь. Или по-хорошему давай, или челюсть сломаю.

– Пожалуйста…

– Да не хнычь ты! – Мишка задрал подол её платья и теперь возился с ремнём на своих джисах. – Знаю же, что не впервой. Петька твой тогда всему селу хвалился, как выеб тя на каком-то там сеновале.