Читать книгу Филфак - Алиса Гордеева - Страница 6

Фил 

– Со-ко-лов… – Уже минут десять разглядываю себя в зеркале, примеряя звучную фамилию к своей смазливой роже, и жду, когда что-нибудь щёлкнет в опустевшем мозге. – Ни-че-го!

– Разговариваем сами с собой, Илюша? – Как всегда, не вовремя в палату забегает Шестаков с кипой бумаг. – А я выписывать вас собрался. Видимо, рановатенько.

– Куда выписывать? – Отталкиваюсь от одинокой раковины и подхожу к окну. Там, за стенами больницы, меня никто не ждёт. Даже бабка, и та, сославшись на уборку картошки, отказалась приехать. Мол, не маленький, справлюсь сам.

– Сокол мой, не раскисайте! – Поправив на носу очки, доктор усаживается на стул и раскладывает на столе мою историю болезни. Толстенную историю, надо сказать. – Поверьте, на свободе вам будет гораздо лучше. Либо могу перевести вас в психиатрическое отделение. Полежите там, а то в токсикологии делать вам больше нечего.

– В психушку? – прыскаю со смеху, но тут же беру себя в руки. Ещё не хватало, чтобы толстяк приписал мне какое-нибудь расстройство.

– Вот и я, соколик, полагаю, что лучше на волю. Верно?

– Верно, – обречённо киваю и растерянно смотрю за окно, совершенно не представляя, куда мне идти.

– Тогда собирайтесь, Илюша. Аннушку я уже обрадовал. Она обещала привезти ваши вещи и помочь добраться до дома, ну, или где вы там живете.

– Аннушку, – повторяю задумчиво, мыслями уносясь в пустоту.

 Эта девочка с огромными глазами и копной русых волос – единственная, кому есть дело до меня. Уже больше недели она прибегает в больницу после учёбы и делится со мной новостями. Находит время и силы, чтобы помочь мне восстановить документы. Взваливает на свои плечи общение с участковым. И даже в минувшие выходные вместе с ним доехала до Дряхлова, чтобы заручиться словами бабки касательно моей личности. На моей тумбочке теперь тоже лежат апельсины, а приёмные часы перестали быть пустым звуком.

– Вот и ладненько! – Шестаков звучно хлопает по столу моей выпиской и потирает пухлые ладони. – Вот и в вашем, соколик, непростом случае могу поставить галочку. Долгие прощания терпеть не могу, поэтому давайте больше к нам не попадайте.

 Шумно выдохнув, доктор поднимается на ноги и спешит прочь. Успеваю крикнуть в спину «спасибо» и снова устремляю взгляд к окну: вариантов нет —жду Аню.

***

– Вот я не понимаю, честно. – Уступив место молодой мамочке с карапузом на руках, мы с Румянцевой устраиваемся в самом хвосте «Икаруса». – Почему ты помнишь, что борщ – это борщ, что ботинок бывает левым и правым, а, например, сколько стоит проезд в автобусе, забыл?

– Не знаю, – пожимаю плечами и, как баран на новые ворота, продолжаю смотреть на кондуктора, собирающего с пассажиров плату за проезд: это же можно рехнуться – обилечивать так каждого!

– Кстати, о ботинках… – Носом киваю к странного вида кедам цвета детской неожиданности, что красуются на моих ногах. – Это точно мои?

– Если в прошлом ты не промышлял кражей чужой обуви, то да, – чеканит пуговица, сияя глазками, как драгоценными кристаллами. – Я их взяла из твоей комнаты в общаге. Кстати! – Отпустив поручень, Аня скидывает с плеча рюкзак и начинает что-то усердно искать.

– Это не то, это тоже, – бурчит себе под нос, плавно покачиваясь в такт движению автобуса, пока я, как настоящий трус, цепляюсь обеими руками за всё, что только можно, лишь бы устоять. Бред! Как вообще люди ездят стоя?! И почему мне всё это в диковинку? Неужели я настолько пропитан деревенской жизнью, что боюсь общественного транспорта, как огня?

– Вот! – ликует Румянцева, протягивая связку ключей, и награждает меня обворожительной улыбкой, немного наивной, но такой искренней и чистой, что я зависаю и отпускаю поручень. Хочу, как Аня, быть смелым и ловким.

– Это от твоей комнаты. Держи! – напоминает о себе пуговица, не понимая, что я сейчас целиком  и полностью сосредоточен на удержании равновесия. Она смеётся. Ну конечно! Потом берёт меня за руку, вкладывает ключи и сжимает мою ладонь в кулак. – Так-то лучше!

– Да! Намного! – срывается с моих губ. Правда, думаю я совсем не о ключах.

– Илья, а что с кедами не так? – щебечет Румянцева и вновь хватается за поручень, оставляя меня одиноко болтаться возле задних дверей.

– Они мне велики.

– Сильно?

– Размера на два.

– Странно… – Аня забавно сдвигает брови, пытаясь придумать объяснение.

– Наверно, всё же не мои, – помогаю с ответом.

– Твои, Илья, твои! – со стопроцентной уверенностью заявляет девчонка. – Просто другого размера не было в магазине, а искал ты именно такие.

– Такие? – Нет, я, конечно, смирился со своим деревенским прошлым и дипломом лучшего баяниста, но, чёрт побери, что было с моим вкусом? Мало того, что на мне джинсы, облегающие ноги ничуть не хуже капроновых колготок, футболка с идиотской надписью «Аbibas», и ветровка, насквозь пропахшая печкой, так ещё и кеды непонятного оттенка я оттяпал в магазине последние. Пижон, ё-моё.

– Не нравятся, да? – с наигранным сочувствием смотрит на меня Аня, а сама еле сдерживает рвущийся на свободу смех. Та ещё ехидна!

– Нет! – недовольно бурчу и даже не падаю, когда автобус заходит в поворот.

– Мне, честно говоря, тоже, – признаётся Румянцева, наморщив аккуратный носик. – Но другой обуви я в твоей комнате не нашла. Ты бы, Илюш, за поручень взялся, а то мало ли…

– Не упаду – не переживай! – Получается как-то грубо и самоуверенно.

– Как знаешь. – На щеках Ани тут же проступает лёгкий румянец. Она немного растерянно отворачивается к окну и молчит. Чувствую себя не в своей тарелке: что мне стоило перевести всё в шутку, а не срываться на единственном человеке, протянувшем мне руку помощи?

– Я знаю, как было на самом деле, – продолжая удерживать равновесие, делаю шаткий шаг навстречу. – Мне их купила бабушка.

– Бабушка?

Получилось! На губах Ани улыбка, а в глазах – интерес.

– Ага! На вырост.

Полупустой автобус моментально наполняется звонким смехом.

– А вот и не на вырост, – хихикает Румянцева, наплевав на осуждающие взгляды других пассажиров. – А чтобы ты носочки шерстяные пододевал.

Стоит представить эту картину, как невольно и сам начинаю сотрясаться от смеха и забываю взяться за поручень, когда автобус резко тормозит на светофоре.

– Ой! – только и успевает пискнуть Аня, волею судьбы прижатая моим телом к пыльному окну.

– Прости! – шепчу, утопая губами в мягком шёлке русых волос. Понимаю, что должен отойти, ещё раз извиниться, но с головой пропадаю в лёгком, едва уловимом аромате, исходящем от девчонки. Сладкий жасмин переплетается с почти невесомой терпкостью мимозы и рождает поистине магическое послевкусие.

– Соколов, сделай шаг назад! – приводит меня в чувство пуговица и отчаянно упирается ладошками в мою грудь.

– Прости! – бубню невнятно и тут же нахожу предлог не отходить: – Мне кажется, я что-то вспомнил.

– Наша остановка, – смущённо бормочет Аня и юрко высвобождается из-под моего веса. – Илья, идём!

Она берёт меня, немного растерянного, за руку и тащит за собой. Чёрт, как все же неудобны эти автобусы: мало того, что постоянно трясёт, какие-то чужие и незнакомые люди так и норовят ткнуть локтем побольнее, так ещё и выйти из этого ада нужно успеть, а не то ржавые двери ногу откусят или шею передавят. Бр-р!

– Так что ты там вспомнил, Илья? – Не выпуская моей руки, Аня ведёт меня за собой по узкому тротуару, с двух сторон украшенному кустами ярко-красного шиповника.

– Неважно, – бурчу под нос, на ходу отрывая пару ягод. Если честно, очень не хочу вдаваться в подробности. Да и что я ей скажу? Что её волосы такие же мягкие и нежные, как у кого? Непонятной девушки из моего прошлого, которую даже вспомнить не могу? Да и была ли она, эта девушка? Так, одни эфемерные образы на грани ощущений. Ну нафиг! И так кажусь себе жалким и убогим в этих кедах. Лишний повод для смеха над собой давать точно не стоит.

– В твоём случае важна каждая мелочь! Рассказывай! – не унимается егоза и, заметив, что я тащу шиповник в рот, возмущённо бьёт по рукам.

– Фу! Илья, он же грязный! – морщит носик, а я радуюсь, что сработало: внимание Пуговицы смещено.

 Анька напоминает сейчас электрический чайник, готовый вот-вот закипеть: так же пыхтит и хмурится.

– Привык в своей деревне всё с грядок немытым жевать! – возмущённо взмахивает руками. Смешная! – Здесь так нельзя!

– Я просто голодный. – Повожу плечами и выкидываю остатки ягод в кусты. – На завтрак была манная каша, а обед я пропустил.

– Что плохого в манной каше?

– Не знаю. Она просто мерзкая.

– А я люблю манку.

– А я греческий омлет со шпинатом обожаю. Особенно, если добавить туда оливки каламата, шампиньоны и, конечно, тимьян. И вместо водянистого больничного какао обязательно чёрный свежезаваренный кофе с тонкой пенкой и кусочком тирамису.

 Чувствую, как слюнные железы сходят с ума от одного только упоминания о еде. Правда, пока я предаюсь мечтам, Аня начинает заливисто хохотать, возвращая меня к кустам шиповника и серой реальности.

– Оливки каламата? – Сквозь смех едва получается разобрать смысл её слов. – Ты фантазёр или фанат кулинарных программ?

– Почему?

– Ну просто, – немного успокоившись, пытается объяснить Аня. – Я же была у тебя дома. Какие оливки и шпинат? Какой тирамису? Откуда?

– Думаешь, если я деревенский…

– Нет! – Девчонка резко тормозит и, развернувшись ко мне, с очередной порцией жалости заглядывает в душу. – Насколько я поняла, вы концы с концами еле сводили. Жили на одну бабушкину пенсию да твоё пособие. Какой там тирамису? Дай бог, на хлеб да на чай хватило бы. А ты – шампиньоны, оливки…

– Может, ты и права. – Резко отступаю и несусь вперёд. Осознание собственной никчёмности больно ударяет по самолюбию.

 Остаток пути мы проходим молча. Я проклинаю дурацкие картинки, то и дело всплывающие в памяти, но, как выясняется, совершенно не относящиеся к моей жизни. Аня держится рядом и, волнуясь, кусает губы, страшась снова сболтнуть лишнее. Правда, у дверей общежития она всё же решается заговорить.

– Вот здесь ты и живёшь.

 Скептически осматриваю видавшее виды пятиэтажное здание из серого кирпича с величавой табличкой у самого входа.

– Комната 234. Это на втором этаже. – Взобравшись по раздолбанным ступеням крыльца, она тянет на себя скрипучую металлическую дверь непонятного цвета, за которой нет ничего, кроме непроглядной темноты, и с улыбкой зовёт за собой.

 С опаской переступаю порог: может, зря я отказался от психиатрического отделения?

– Илья, смелее! – подбадривает Румянцева и наконец выводит меня к свету. – Мария Ивановна, добрый день!

 Что за идиотская привычка у Ани всем улыбаться?! Ладно бы Шестакову и порядком уставшей кондукторше, но этой престарелой грымзе с перекошенным лицом и взглядом Цербера зачем?

– Румянцева, опять ты? – скрипит вахтёрша из своей застеклённой клетки, вытягивая любопытный нос к небольшому окошку. – Паспорт или студенческий давай. И в журнал себя вписывай.

– Так я же уже…

– Правила, Румянцева, для всех едины, – безапелляционно цедит старушка, вынуждая Аню озадачиться поиском документов. Не знаю, что девчонка носит в своём рюкзаке, но уже в который раз отыскать нужную вещь ей удаётся с трудом.

– Вот! – Спустя минуты три Аня радостно сдаёт в плен студенческий билет и привязанной к столешнице авторучкой ставит закорючку в раскрытом журнале, а потом спешит ухватить меня за руку, чтобы поскорее окунуть в общажные будни.

– Стоять! – верещит вахтёрша, вскочив со стула, и подозрительно осматривает меня с ног до головы своими рыбьими глазками. – А ты кто такой?

– Первый парень на деревне. —Меня коробит от этой морщинистой генеральши в юбке, а ещё больше – от перспективы задержаться здесь надолго. – Неужто не признали, Марья Ивановна?

– Да я… да ты… – пыхтит, как паровоз, вахтёрша, отчего выглядит ещё более нелепо.

– Мария Ивановна, это Соколов. Тот самый, – спешит сгладить углы Аня, усердно дёргая меня за рукав. – Илья, ну ты чего?

– Тот самый – не тот самый! – скалится грымза в отместку. – Мне всё равно! Или пусть пропуск показывает, или идёт на все четыре стороны отсюда!

 Сгораю от желания развернуться и последовать дельному совету: это всё не моё, не для меня! Господи, как же хочется уже всё вспомнить, чтобы перестать офигевать от каждого шороха!

– Это, конечно, не моё дело! – Румянцева чешет по лестнице, продолжая отчитывать меня, как безмозглого первоклашку, на весь пролёт. – Но нужно быть полнейшим идиотом, чтобы, живя в общаге, приобрести в лице коменданта главного врага. Ну почему ты ей сразу не показал этот дурацкий пропуск? Зря я, что ли, бегала по всему универу, чтобы вовремя успеть восстановить тебе все документы.

– А тебе не тошно пресмыкаться перед такими, как эта Мария Ивановна? – усмехаюсь в ответ, лениво разглядывая странные надписи на стенах и идиотские рисунки мужских гениталий. Тоже мне, будущие педагоги! – Вместо коллекционирования студенческих лучше бы жильцов запрягла стены вымыть.

– Нам сюда, – отчаянно вздыхает Аня и сворачивает к длинному коридору, чем-то напоминающему больничный: такие же наполовину выкрашенные тёмно-зелёной краской стены, множество похожих дверей и бьющие в нос запахи. Вот только если в отделении пахло хлоркой и стерильностью, то здесь воняет старыми залежалыми вещами и прокисшим супом, дешёвым средством от тараканов и неустроенностью. Невольно прикрываю нос тыльной стороной ладони, с ужасом понимая, что так в скором времени будет вонять и от меня.

– Здесь кухня, – щебечет Румянцева, не обращая внимания на въедливые ароматы. – Там душевая, а за ней прачечная.

– Можно сдать вещи на стирку?

– Скорее постирать самому, – ухмыляется девчонка. – Готовить, кстати, тоже придётся самому. Умеешь?

– Разумеется, – вру, придав голосу излишней самоуверенности, и сожалею, что не остался в больнице.

– А вот и твоя комната. – Пуговица тормозит возле неприметной двери с номером 234, не решаясь зайти.

– Чувствуешь? – Веду носом, улавливая в воздухе съестной аромат, на сей раз не кислый, не мерзкий, а вполне себе аппетитный.

– Время обеда, – разводит руками Аня. – У тебя в холодильнике есть яйца и пельмени. На сегодня хватит, а завтра сходим в магазин. – Согласен?

– Согласен!

Заручившись моим кивком, Румянцева изо всех сил колотит кулачком в дверь.

– Ты чего делаешь? – Недоуменно хлопая глазами, достаю из кармана ключи. – Хозяин комнаты здесь, перед тобой.

– Ой! – Аня виновато смотрит на меня. – Я забыла тебе сказать, что ты живёшь не один, а с Мишей.

– С каким ещё Мишей? – настороженно уточняю: всё это похоже на дурной сон, которому ни конца, ни края.

– С Петуховым, – преспокойно отвечает Аня.

Ответ, конечно, по существу, но беспокойство на душе множится с космической силой.

– Давай, я задам вопрос по-другому. – Дабы удостовериться, что я ни фига не с шальной планеты, хватаю Румянцеву за плечи и, жадно елозя по ней взглядом, уговариваю мужика внутри себя проснуться. – Почему я живу с Мишей, а не с Катей или Мариной, например?

– Не знаю. – От неожиданности распахнув глаза, Аня трепещет в моих руках и сбивчиво пытается оправдаться. – Я не в курсе, как у вас тут всё устроено, правда.

– У кого «у нас»? – голос дрожит, как и руки, всё крепче сжимающие хрупкие плечи.

– Илья, успокойся. Миша хороший. Вот увидишь, он тебе понравится.

– Понравится? Мне? – Теперь ясно: долбанные джинсы в обтяжку на мне неспроста. – Ты серьёзно?

– Конечно! Если бы не он, я бы только-только собрала твои вещи, а Миша с ходу сообразил, что нужно и где искать. Илья, я тоже думаю, что лучше тебе с ним пожить, чем одному.

– Но я не хочу! – Как чумной, снова зарываюсь носом в мягкие волосы Румянцевой, нескромно прижимая её тело к своему, всё ещё мужскому, и шепчу: – Я не такой, понимаешь?

– О, а вот и вы! – Скрип двери сменяется бодрым мужским голосом, вынуждая меня отпустить девчонку.

– Илья, это Миша, – суетится Аня, стараясь не смотреть на меня. Да и щёки Румянцевой горят огнём.

Заторможенно перевожу взгляд в сторону Петухова. Рыжий, конопатый, высокий, как жираф, и немного сутулый, он с кривой ухмылкой смотрит на меня, а в моей голове яркими вспышками мелькают картинки из прошлого: захламленная квартира, рыжая шевелюра, нос в веснушках и мой кулак, жаждущий крови. Кого я бил? Рыжего? Или, напротив, заступался за него. Не помню. Хоть убей, ни черта не помню. Но что рыжая каланча в моей жизни была – это факт!

– Здорова, Сокол! – басит парень и заключает меня в объятия, со стороны, конечно, дружеские, но я-то знаю, что скрывается за ними. Наверно, поэтому шарахаюсь в сторону, брезгливо скидывая с себя руки Петухова.

– Не помнишь меня? – хохочет придурок и подмигивает Румянцевой. – А я тебе не верил, Анька! Ну ничё, справимся!

– Вот и отлично! – шелестит девчонка, поправляя на плече рюкзак. – Я тогда побегу, а то дел много.

 Умоляюще мотаю головой, чтобы Аня не смела оставлять меня одного в этом дурдоме, но Румянцева продолжает смущённо избегать меня. Ну, конечно, чувствует себя третьей лишней!

– Лады, – кивает Петухов. – А мы тогда пообедаем. Сокол, я пельмени твои сварил, ты ж не против?

– Пельмени? Да. То есть нет, – продолжаю буравить взглядом раскрасневшиеся щёки Пуговицы. – Аня…

– Илья, —перебивает меня девчонка. – Номер телефона у тебя мой есть. Если что понадобится, звони. А пока оставляю тебя Мише. Не скучайте, мальчики. Ладно?

– Да не боись, Анька! – чешет репу Петухов. – Я быстро нашему Соколу мозги вправлю, вот увидишь!

– Вот и хорошо! – Румянцева хлопает себя по бокам и не прощаясь убегает. А я смотрю ей вслед с какой-то непередаваемой тоской, мечтая снова всё забыть.

– Сокол! Приём! – Петухов щёлкает тощими пальцами перед моим носом. – Хватит Аньку глазами пожирать, слышь? Она не для тебя. Не для таких, как мы.

 Миша запросто закидывает руку мне на плечо и тянет за собой в комнату.

– Я не такой! – скалюсь в ответ, упираясь пятками в бетонный пол, и ору, как сумасшедший. Впрочем, лучше быть психом, чем жить с парнем. – Я нормальный! Нормальный!

 Остервенело смахиваю с себя руку Петухова и непроизвольно сжимаю кулаки: пусть только попробует перетянуть меня на сторону зла!

– Ну тебя и шибануло! – Петухов тут же отскакивает от меня, испуганно выставляя перед собой раскрытые ладони.

– А ты ручонки свои похотливые не распускай! – наступаю на рыжего, а тот пятится, пока не упирается спиной в косяк. Хлопает своими глазками-щёлочками, а потом как давай ржать, аж пол под ногами содрогается!

– Сокол, ты идиот? – булькает сквозь смех Миша. – Ты что, подумал, что я с другого берега? Поверь, с ориентацией у меня проблем нет.

– Тогда какого лешего мы живём вместе?

– Вот ты лопух, Илюха! Мы просто соседи, – никак не угомонится Петухов. – Совсем мозги перегорели? Это общага, а не отель пять звёзд! Здесь все так живут.

– Так мы… так я… – Растерянно отхожу от пацана, с небывалым облегчением вдыхая кислород полной грудью.

– Сокол, пошли лучше пельмени жрать – Конопатая физиономия Миши расплывается в улыбке. – Не бойся, приставать не буду, даже если начнёшь умолять! У меня невеста есть.

Рыжий открывает дверь, и в нос с новой силой ударяет запах еды. Но если поначалу этот запах казался аппетитным, то сейчас он побуждает желудок вывернуться наизнанку.

– Вот чёрт! – орёт Мишаня, широченными шагами подходит к захламленному столу возле небольшого окна и выдёргивает из розетки электрический чайник, из носика которого клубится пар с едким привкусом тухлого лука. Правда, Петухова запах нисколько не смущает. Он суетливо ищет ложку и зачем-то лезет с ней внутрь прибора.

– Сокол, твоя койка слева, – орёт он, не глядя на меня. – Сейчас пельмени достану и экскурсию по комнате проведу.

– Откуда достанешь? – настороженно уточняю, хотя ответ и так лежит на поверхности, просто никак не находит места в моей голове. – Почему ты пельмени в чайнике варишь?

– Потому что на кухню идти влом, – пожимает плечами Миша. – Тут, пока они варятся, я кучу дел успеваю переделать. А там стоять над ними надо, чтобы не убежали.

– Куда не убежали?

– Да хоть куда, – хмыкает Петухов и с гордым видом достаёт из чайника нечто бесформенное и склизкое. И это меня Шестаков хотел в психушку отправить. Видел бы доктор, что за стенами больницы творится!

– Тут же как, – на полном серьёзе продолжает Петухов. – Чуть недосмотришь за харчами, и их обязательно кто-нибудь слопает. Недоваренное, сырое, пересоленное —не важно, главное, что на халяву. И самое обидное: никто даже спасибо не скажет.

 С нескрываемым отвращением наблюдаю, как Миша перекладывает в тарелку жалкое подобие пельменей. Ладно, их внешний вид пострадал от неправильного приготовления, но что с запахом? Почему пельмени из мяса воняют просроченной рыбой?

– А чай ты как пьёшь?

 Не в силах больше смотреть, как из чайника выныривает еда, начинаю изучать комнату. Маленькая, с засаленными обоями на стенах и грязно-кирпичным линолеумом на полу, она доверху забита небрежно брошенными вещами: не первой свежести одеждой, горой потрёпанных учебников и таких же конспектов; на стене висит гитара советских времён, а дверца обшарпанного шкафа держится на честном слове и вот-вот отпадёт.

– Для чая есть кипятильник, да и чайник можно ополоснуть. – Петухов на мгновение оборачивается и смотрит на меня, как на дурака. – Тоже, проблему нашёл! В крайнем случае всегда можно в гости к кому-нибудь зайти и под шумок не только чайком обзавестись, но и чем-нибудь более сытным.

– Ладно, – отмахиваюсь от соседа и иду к отведённой для меня кровати, узкой и какой-то хлипкой, на первый взгляд. Серое узорчатое покрывало аккуратно прикрывает неровный матрас, усердно продавленный посередине, а тонкие металлические ножки, проеденные рыжими пятнами ржавчины, немного косят, словно отговаривают меня даже близко подходить к шаткой конструкции. И как на этом можно спать?

– Забавный ты парень, Илюха! – бросает мне в спину Петухов, продолжая громыхать ложкой по металлической поверхности чайника. – Вот, вроде, память потерял, а на кровать всё так же с недоверием смотришь.

– Спать на этом опасно для жизни.

– Ты поэтому сбежал?

– Сбежал? – Не рискнув сесть на это ржавое недоразумение, подхожу к столу: лучше задохнуться от пельменного амбре, чем ненароком сломать спину.

– Ну да! – Стараниями Петухова перед моим носом вырастает тарелка с переваренным тестом. – Ты ж заехал сюда в конце августа, вещи раскидал и исчез.

– А ты? – Стараюсь не смотреть на еду, если это вообще позволительно так назвать.

– Я? – Выловив ещё дюжину пельменей, Петухов берёт чайник и, как кипятком, заливает содержимое своей тарелки бульоном. – Так я в этой комнате третий год живу. До тебя здесь Косолапый спал, с математического. Парень он крупный был, вот кровать и наджабилась. Этим летом Стасян диплом защитил и свалил, а на его место тебя заселили.

– Ясно. – Разочарованно тру лоб: получается, Мишаня ни черта обо мне не знает и не сможет развеять туман в голове, а жаль.

– Да ты садись. – Петухов выдвигает стул, а сам, схватив тарелку и алюминиевую ложку, наваливается пятой точкой на подоконник и начинает со зверским аппетитом уминать пельмени.

– Ты прости, что я тебя принял за этого … ну… .

 Вступать в новую жизнь с обидами не хочу, да и чувствую себя неуютно. Беспорядок, пыль, пельменная вонь – хаос вокруг не по-детски напрягает.

– Да пучком всё! – чавкает Петухов. – Я ж понимаю, что ты малость не в себе.

– В точку! – обречённо ухмыляюсь. – «Не в себе» – верно сказано. Ощущение, что всё это дурной сон. Забавно даже: я наизусть помню Конституцию, но понятия не имею, что делаю здесь, в этой общаге, как вообще дошёл до жизни такой, что поступил на филфак.

– О, Сокол! – Мишаня чуть не давится пельменем. – Запоздалое прозрение? Я, честно говоря, тоже не въезжаю, как тебя на филфак занесло. Там же одни девчонки да ботаники-очкарики с прыщавыми мордами, а ты, вроде, вполне себе ничего.

– Загадка, – усмехаюсь, потирая подбородок.

– Не переживай, всё наладится. – Петухов брякает пустой тарелкой и, пуская слюни, смотрит на мою, всё ещё доверху набитую пельменями. – Ты, Илюх, ешь давай, пока не остыло.

– Я не голоден. – Под предательское урчание в желудке отодвигаю от себя неудавшееся блюдо дня и решаю сменить тему: – А что ты там про Румянцеву говорил?

– В каком смысле?

– Ну, мол, она не для таких, как мы…

– А, это! – Рыжик переливает остатки бульона из чайника в тарелку и залпом её опустошает. – Не бери в голову.

– И всё же…

– Просто шансов у тебя нет, хоть и рожа смазливая.

– Это ещё почему? – Внутри разгорается чисто спортивный интерес.

– Ты, может, и нормальный пацан. – Явно не наевшись, Миша гипнотизирует голодным взглядом мою порцию пельменей. – Но, если на Румянцеву плотоядно смотреть не перестанешь, Царёв все нормальности твои отобьёт.

– Какой ещё Царёв? – будто случайно подталкиваю свою тарелку к Мише.

– Местный мажорчик с моего курса. – Петухов облизывается и всё же решается спросить: – Точно не будешь?

– Не буду! – С превеликой радостью отдаю обед соседу. – Расскажи мне об этом Царёве.

– Да что там рассказывать? – Рыжий с тарелкой в руках возвращается к окну. – Обычный папенькин сынок, разучившийся считать деньги. Надо Артурчику квартиру в центре – папа подгоняет. Хочет мальчонка новый седан – отец не думая дарит. Прогулы ему сходят с рук, девки липнут, как мухи на варенье, ну а набедокурит – сухой из воды всегда выходит.

– А Аня?

– Что «Аня»?

– Она, вроде, не такая.

– Ну да, все они не такие, – усмехается сосед.

– Полагаешь, она с Царёвым ради денег?

– В душу я к ней не заглядывал, не знаю. Может, она и любит Артура. Они, вроде, с первого курса вместе. В любом случае ты, Сокол, в пролёте. Нищий общажный первокурсник с пробелами в голове против упакованного, перспективного Царёва – заведомо проигрышное дело.

–Понятно. – Как зелёный юнец, отвожу взгляд. Хотя я есть зелёный, да и до Румянцевой мне дела особого нет: чувствую, что сердце давно занято другой, которую, увы, не помню. – Слушай, Миш, а где здесь душ можно принять?

– Из комнаты выходишь, и налево. Душевая рядом с кухней. – Петухов озадаченно смотрит на меня. – А ты не сейчас ли туда собрался?

– Да, а что? – уверенно отрезаю и встаю из-за стола. – Запах этот больничный с ума сводит, да и одежду Аня выбрала маломерную какую-то. Всё тянет.

– Слушай, и правда, ты на больничных харчах возмужал, что ли, – елозит по мне взглядом Петухов. – Это тебе не шустрики раз в день лопать, да?

– Шустрики? – Меня корежит от дебильного слова.

– Ну, там, лапша всякая, – поясняет Петухов, – которую кипятком залил, и готово. Или пельмени эти из соевого белка. В больнице, небось, первое, второе и десерт?

– Да тоже не фонтан. – Размяв шею, подхожу к шкафу. – Мои вещи здесь?

– Ага, – кивает с набитым ртом сосед. – Твои три полки снизу, мои верхние.

– Негусто.

 На нижней замечаю стопку постельного белья, чуть выше – пару полотенец, а на самой верхней – ещё одни джинсы, кучку нижнего белья и вязаный свитер морковного цвета. Пожалуй, мои ненавистные кеды —лучшее из всего гардероба.

– Негусто, – соглашается Миша. – Слушай, Сокол, ты бы с душем обождал немного.

– Почему?

 Впрочем, какая разница, если даже переодеться не во что. Отрешённо плюхаюсь на продавленную неким Стасом кровать и, прикрыв глаза, стараюсь не обращать внимания на предсмертный скрип матраса.

– Горячую воду дают по расписанию, – сетует Петухов. – Экономия! А под холодной, сам понимаешь, долго не помоешься. Хотя…

– Что?

– Если невтерпёж, возьми на кухне тазик. Он там как раз для таких случаев.

– Стоп. – Распахнув глаза, вскидываю руки. – Какой ещё тазик?

– Жёлтый, эмалированный. Наберёшь в него воды, на газу подогреешь – и вуаля! Это, конечно, не джакузи, но освежиться хватит.

– Я, пожалуй, до вечера потерплю. – Бьюсь затылком о стену. Соседи, тазики, пельмени —да когда это всё закончится?!

– Вот и правильно! – горланит Миша и падает на многострадальный матрас рядом со мной. – Вечером нормально помоешься, а пока пошли в 202-ю, чайком угостимся, может, даже с пряниками. Нинель нынче именинница!

 Не успеваю оглянуться, как уже тащусь по серому коридору за Петуховым. Мне не столько хочется чая или знакомства с некой Нинелью, сколько просто отвлечься, перестать думать, хотя бы на мгновение снова обо всём забыть.

– Сокол, – бросает на ходу Миша. – Нинка девчонка добрая, но обидчивая. Ты с ней поосторожнее, ладно?

– Нинка?

– Нинель, она же Нина Комарова.

– Твоя девушка?

– Упаси Бог! – в шутку крестится Петухов, остановившись у потёртой двери с покосившимся номером 202. – Сам всё увидишь.

– Слушай, Миша, а это нормально, что мы с пустыми руками? У девчонки днюха, как-никак.

– Я не с пустыми, – подмигивая, гогочет Петухов и без стука врывается в чужую комнату. – Нинель, с днём рожденья! А я к тебе с подарком. Смотри, кого привёл!

Рыжик театрально указывает на меня пальцем.

– Если это шутка, то неудачная! – шиплю, на автомате всё же заваливаясь в комнату.

– Ладно тебе! – толкает меня плечом Петухов, как закадычного друга, а затем отходит в сторону, являя моему взору именинницу.

– Нинель, – не теряясь, тянет девушка… или не девушка… короче, я не знаю. Но единственное, чего хочу сейчас – это бежать со всех ног. Прямо передо мной то ли на стуле, то ли на табуретке сидит нечто с тройным подбородком и стрижкой, как у меня, и что-то монотонно пережёвывает.

– А это Илья, – отвечает за меня Петухов.

– Немой? – басит чудище в ядрёно-розовой футболке и леопардовых бриджах.

– Скромный! – находится с ответом Миша.

– Всё, как я люблю! Чаю хотите, мальчики?

Медленно, со скоростью дохлой улитки Нина начинает подниматься, а я только сейчас замечаю в её руках ноутбук, который всё это время удачно маскировался под очередную складку на животе хозяйки.

– Да! – Нет! – одновременно голосим с Петуховым. Придурку весело! Ну, конечно, не он принесен в жертву сумасшедшей толстухе.

– Тогда располагайтесь, – игриво шепчет Комарова и как заправская обольстительница закусывает нижнюю губу. Боже, какое счастье, что в желудке моём пусто!

– Расслабься, Сокол. – Миша подталкивает меня к аккуратно заправленной кровати. – Чаю попьём и уйдём.

– Что-то мне уже не хочется, – морщусь, наблюдая, как неуклюже передвигается по комнате Нинель.

– Зря ты, Илюх, нос воротишь, – откровенно издевается надо мной Рыжик, находя что-то смешное в этой ситуации. —Присмотрись!

– Да пошёл ты! – отмахиваюсь от него, твёрдо намереваясь уйти.

– Куда это мой подарочек собрался? – Комарова перекрывает единственный путь к отступлению широкой и до ужаса объёмной грудью. – Я ещё не успела тобой насладиться, мой пупсик!

– Петухов меня заменит, – плачу Мишане той же монетой.

– Так не пойдёт, – грозит пухлым пальчиком Нинель. – Я рыжих не люблю, а ты милый.

 Комарова проводит ноготком по моей футболке в районе груди, медленно, но весьма ощутимо. Уверен, она находит этот жест интимным и интригующим, но мурашки по моей коже разбегаются сейчас скорее от страха, чем от желания.

– Такой напряжённый, – шепчет Нина, влажным дыханием касаясь моей шеи. Бр-р! – Ну ничего, я помогу тебе расслабиться!

– Н-не н-надо, – умоляюще выдыхаю. Чёрт, как же не хочется прослыть хамом, но и терпеть домогательства малознакомой пышки тяжко!

– Новенький? – На мгновение потеряв ко мне интерес, Комарова оборачивается к Мише. – Почему я его раньше не видела?

– Ага. – Вечно голодный Рыжик уже стащил пряник и жадно суёт тот в рот. – С филфака.

– М-м-м, – томно мычит Нинель. – Забираю мальчика себе.

– Что значит «забираю»? – не оставляю попыток вежливо протиснуться мимо хозяйки комнаты и незаметно испариться. Хрен с ним, с чаем! Но мимо Комаровой даже муха не пролетит, куда уж гордой птице соколу!

– А что? Не хочешь под моё крылышко? – нараспев предлагает себя Нинель, своим авторитетом загоняя меня в угол.

– Соглашайся, Сокол, – насмешливо пыхтит Миша, поглощая пряники, как не в себя. – С Нинель всегда будешь сыт, одет и счастлив.

– И раздавлен, – бурчу под нос.

– Раздавлен? Мной? – хмурится Комарова, будто не догадывается, что уже давно не балерина.

– Прости, – снова порываюсь уйти. – Мне пора.

– Стоять! – приказывает дама и в подтверждение своих слов придерживает меня за плечо, ясно давая понять, что не шутит. – Я всегда получаю то, что хочу. И сейчас я хочу тебя, красавчик.

 Задыхаюсь от близости безобразно огромного тела и приторного запаха дешёвых духов Комаровой. В поисках спасения кручу головой, но всё, что вижу – это сытую улыбку соседа. Вот урод!

– Дай пройти! – Веду плечом и с силой отталкиваю от себя местную Мата Хари. – Ты не в моём вкусе!

– Пожалеешь, Илюша! – язвительно цедит в спину Нинель, но на сей раз позволяет сбежать.

 Как ошпаренный выскакиваю из комнаты номер 202 и под смешки местных несусь к себе.

– Зря ты так с Нинкой. – Спустя пару часов в комнату возвращается Мишаня. – Она девушка злопамятная.

– Плевать!

 Разговаривать об озабоченной Нинели – тратить впустую время, а я всё ещё мечтаю о душе.

– Проверь лучше, своё ли я взял, – киваю на аккуратную стопку мыльно-рыльных принадлежностей.

– Вроде, да. – Бегло осмотрев мои пожитки, Петухов разваливается в своей кровати. – И всё же, Илюх, будь осторожен: Нинель – внучка нашей комендантши.

– А сразу сказать? – раздражаюсь на пустом месте и, схватив шампунь и бритву, перекидываю полотенце через плечо.

– Я намекал.

– Хреново намекал! – Отворачиваюсь от рыжей морды и несусь в душ.

– Виноват, – доносится мне в спину, но я делаю вид, что не слышу.

 Душевую нахожу по мокрым следам на полу и беспрерывному журчанию воды. Внутри ничего необычного: ряд белых умывальников, кафель на стенах, чуть поодаль – отдельные раздевалки для мальчиков и девочек, душевые кабинки, разделённые между собой тонкими перегородками, и чужие голые задницы, спешащие насладиться горячей водой. Общественная баня, не иначе! Интересно, к такому вообще реально привыкнуть?

Чтобы не толпиться среди намыленных тел, решаю ещё немного подождать и возвращаюсь к душевой в районе десяти вечера, все это время бесцельно шатаясь по гудящим коридорам общежития.

 На моё счастье, ряды желающих освежиться резко поредели, а в мужском отделении и вовсе никого не осталось. Довольный своей находчивостью, резво раздеваюсь и, повесив одежду на крючок, спешу в душевую кабинку.

Пожалуй, вот оно, счастье: тёплая вода струится по моей коже, больничный аромат сменяется терпкой отдушкой мужского шампуня, глаза закрыты, а в мыслях наконец покой и умиротворение. Неспешно, наслаждаясь каждым мгновением, наношу на тело гель для душа и тщательно массирую голову кончиками пальцев, взбивая на волосах воздушную пену, но вдруг вместо живительной влаги из труб начинает доноситься утробное рычание, и душ, несколько раз дёрнувшись напоследок, засыпает вечным сном.

 Отгоняя панику, на ощупь кручу краны, но воды как не было, так и нет. Мыльными руками пытаюсь протереть глаза, но выходит только хуже: к бешеной тревоге добавляется жгучая резь и временная слепота. Самое поганое, что в мужском отделении я совершенно один и даже попросить полотенце мне не у кого.

 Глубоко дышу, медленно, по стенке продвигаюсь в сторону раздевалки, но даже не уверен, что иду в нужном направлении. А когда натыкаюсь на очередную перегородку, отчаянно вою: да провались оно всё!

– Эй, есть здесь кто-нибудь? – истошно ору, сходя с ума от разъедающей глаза боли. – Ау!

Заслышав вдалеке шаги, забываю, что голый, и снова кричу:

– Помогите! Пожалуйста!

 В ответ улавливаю лишь глухое покашливание, но не теряю надежды, вовремя вспомнив о тазике на кухне.

– Прошу, принесите с кухни воды! Можно холодной. Любой!

– Ладно, – доносится смутно знакомый голос, вот только кому он принадлежит, я понимаю слишком поздно.

 Что-то холодное и вонючее окатывает меня с ног до головы спустя пару минут, а рядом на кафельный пол с грохотом приземляется тот самый эмалированный тазик.

– Мы в расчёте, пупсик, – заливается Нинель, и пока нечто тягучее, напоминающее протухший гороховый суп, медленно струится по намыленной коже, уходит.

– Сука! – рву горло и через силу продираю глаза. Подобно зомби плетусь к раздевалке. Спотыкаюсь, шатаюсь, толком ни черта не вижу и даже не удивляюсь, когда не нахожу на крючке своей одежды. Долбаный Винни-Пух!

 Голый, под срабатывающие вспышки мобильных и истеричный смех собравшихся зевак, задрав нос, я плетусь в свою комнату. И пока Петухов ошарашенно пялится, хватаю его смартфон, небрежно брошенный на столе.

– Мне нужно позвонить! Срочно!

– З-з-в-вони, конечно! – заикается Миша, но, тут же сообразив, подскакивает к шкафу и достаёт полотенце. – Прикройся, Сокол, а?

 Вытираю лицо и руки и, продолжая пребывать в костюме Аполлона, звоню по единственному номеру, отпечатавшемуся в моей голове.

– Алло, Аня? Это Илья. Ты мне нужна прямо сейчас!