Читать книгу Под властью отчаяния. Часть 2. Катарсис - Алиса Лиделл - Страница 2

В жизни каждого человека бывают минуты,

когда для него как будто бы рушится мир.

Это называется отчаянием. Душа в этот час полна падающих звёзд.

«…помню, как в детстве несколько раз принимал участие в «Часе страшных историй», когда на резной лавочке собиралась и малышня, и взрослые ребята, чтобы поделиться друг с другом страшилками. Длился он, конечно, не час, а куда дольше. Тот, чей рассказ был более жутким, обычно забирал все конфеты, который каждый участник «Часа страшных историй» обязан был принести. Только сейчас понимаю, какими пророческими были те, казалось бы, невинные детские игры.

Я, конечно, никогда ничего не выигрывал. Но как сейчас помню одну историю про утопленника, после которой я не мог спать несколько ночей подряд. Мне мерещился его силуэт в окошке, я чувствовал запах болота, слышал шорохи и сторонние звуки. Зато помню, как помогала мне тогда справиться с моим навязчивым страхом мама. Как жаль, что теперь она не может помочь мне избавиться от всего того бреда, что царствует в моей голове.

Сейчас я понимаю, что видел в своей жизни утопленников, которые утопились не в озере, а в своих зависимостях. И это куда более жуткое зрелище…»

Kaleo – Vor í Vaglaskógi

С потолка свисала тоненькая, еле заметная ниточка паутины, на которой в разные стороны крутился паук, быстро забираясь наверх, на потолок, где уже соорудил своё великолепное и огромное жилище, похожее на настоящее произведение искусства. Удивительно то, что пауки способны создать куда больше, чем некоторые люди.

Существо же продолжало забираться наверх, учуяв запутавшуюся в своей паутине мелкую несчастную мушку, которая отчаянно пыталась выбраться из ловушки, не понимая, что тем самым только ухудшает своё положение. А паук всё ближе и ближе. Ещё чуть-чуть – и несчастное насекомое станет лишь обедом для ужасного кровопийцы. Паук не подумает о том, что у мухи, возможно, была семья, амбиции, цели и мечты, потому что это всё уже не имеет никакого значения. Если каждое членистоногое будет думать о своей еде как о личности, то не сможет насладиться ужином и погибнет от своей доброты.

Можно ли перенести эту ситуацию на мир людей? Кажется, да. Среди людей есть те, которых можно назвать пауками, и те, которые зовутся мухами. Но разве можно винить хищный тип человечества в его тяге к физическому и моральному садизму над другими, если выходит, что для него это пища? Жестокий кровожадный изголодавшийся по чужим страданиям паук, который пытается отыграться на других за свою печальную судьбу, и мушка, глупая запутавшаяся в паутине мушка, которая уже не пытается выбраться, смирившись со своей мучительной гибелью. «Эрик Ричардсон и Йоханесс Ольсен – паук и муха» – трагикомедия в трёх действиях. Покупайте билеты, пока не раскупили.

Блять. Он же обещал себе не думать об этом.

Йоханесс резко сел, ощутив очередной приступ удушья, к которым, на самом деле, уже привык.

– Йенс?

На полу, сонно щурясь и потирая глаза, пытаясь разглядеть что-нибудь в непроглядной тьме, полулежала Эльфрида.

– Что ты, блять, здесь делаешь? – громко прошептал Йенс, протягивая руку подруге, чтобы помочь ей подняться.

– Когда я пришла, ты спал. Не хотела тебя будить. Но ты слишком долго не просыпался, так что я тоже немного заснула, – смущённо ответила девушка, поднимаясь с пола с помощью Ольсена.

Фрида принялась энергично отряхивать от пыли свои широкие брюки, на ходу придумывая, как подвести Йоханесса к серьёзному разговору. Сам мужчина же пытался понять, как смог не заметить появление в доме целого постороннего человека, учитывая то, что в последнее время Эльфрида и Гловер были частыми гостями на этой улице отбросов, а каждое их посещение сопровождалось громкими разговорами, дребезгом посуды, постукиванием дверок шкафчиков, а иногда даже руганью Томсона в сторону Оливера. Йенс даже не помнил, как отключился. Видимо, некоторое количество бессонных ночей подряд, а мужчина уже даже не помнил, сколько раз пропускал сон, дало о себе знать.

– Зачем ты пришла? – тяжело вздохнул Йоханесс, поднимаясь с дивана.

Он подошёл к окну, прикрытому старыми грязными занавесками, которых не стирали, возможно, аж со времён переезда отсюда хозяев дома. Ольсен отодвинул в сторону ветхую ткань и выглянул на улицу. Всё как обычно. Тихая ночная дорога блестела и сверкала от серебряных полос лунного света, старые редкие деревья вяло покачивались от слабого ветра, на обочинах одиноко стояли ржавые уродливые машины таких же мерзких хозяев, позабывших о заботе и любви. Кажется, Йоханесс не имел никакого права судить их, потому что уже давно и сам входит в число тех людей, на которых наплевал этот мир и которые в ответ упорно продолжали плевать на окружающих.

По небу, заросшему тёмными тучами, пролетала небольшая стая отвратительных птиц, крики которых можно было услышать даже не находясь на улице. Вся эта странная атмосфера наводила на душу ужасную тоску по свету, по солнцу, по весне. Хотелось наконец-то позабыть эту темноту и серость и впустить в свою жизнь любовь, гармонию и спокойствие. Но с каждой секундой и с каждой мыслей, которую категорически нельзя было пускать в свой разум, краски вокруг становились все более и более тусклыми. Йенс, честно говоря, уже фактически не видел вещей, которым можно улыбаться.

– Затем, что хочу тебе помочь. Твоя несчастная любовь зашла слишком далеко. Нельзя так убивать себя только из-за какой-то женщины, недостойной тебя, – слабым голосом произнесла Эльфрида.

Чёрт подери, какая же она наивная с этими своими вечными умозаключениями и обвинениями, которые Фрида называла беспокойством. Только почему-то Йоханесс не верил ни ей, ни Гловеру, искренне не понимая, почему те ещё не оставили его в покое.

– Любовь к какой-то женщине, недостойной меня, говоришь? – прошипел Ольсен, резко повернувшись лицом к подруге. – Ты не знаешь эту женщину, так что держи язык за зубами. Ты не знаешь, сколько всего скрывается за её хрупкими плечами, ты даже представить себе не можешь, какая она сильная и храбрая хотя бы по той причине, что всё ещё находит в себе силы идти дальше, несмотря на все глубокие шрамы на её сердце. Ты не имеешь права судить о человеке, которого не знаешь, ясно?

Эльфрида удивлённо уставилась на мужчину, которого всего трясло от сильных эмоций, терзающих душу. Она давно не видела Йоханесса таким живым. Пускай он и был разгневан, но Пауэлл так привыкла видеть за стеклянными очками пустые уставшие глаза, что сейчас даже злость казалась огромным прорывом и, в первую очередь, шансом на разговор. Может быть, на ссору, но Эльфрида готова даже пожертвовать своими нервами, лишь бы услышать голос настоящего Ольсена, а не его депрессивной тени.

– Этот человек разбил сердце моему другу, неужели за это я должна любить твою красавицу? – попыталась как можно увереннее произнесла Пауэлл, но голос всё равно немного дрожал от страха то ли перед предстоящим разговором, то ли перед самим Йоханессом.

– Она не виновата в том, что не любит меня, – медленно проговаривая слова по слогам, ответил Ольсен, чувствуя дикую, но отрезвляющую боль в сердце.

– Неужели это важнее твоего сына, Йенс? Неужели это важнее Оливера, который нуждается в своём отце? У него ведь нет никого, кроме тебя.

Мужчина поднял глаза, в которых отражалась самая настоящая трагедия, на Эльфриду. Она прекрасно видела, что Ольсен запутался в самом себе и не мог выбраться из капкана мыслей и чувств.

– Разве это честно, Фрида? Разве честно, что у моего сына нет никого, кроме меня? Я правда пытаюсь собрать себя снова в единое целое, в то, кем я был до всего этого, но что-то тяжёлое вязкое и колючее не даёт мне сделать это. Я самый хреновый отец на свете – я знаю. И Олли заслуживает большего, чем отец-алкоголик и мать-кукушка, съебавшаяся за своей мечтой в блядскую Америку. Кажется, Америка – одно сплошное проклятие, – Ольсен вяло усмехнулся. – Я бы очень хотел избавиться от того, что тянет меня вниз, но я даже не понимаю, от чего именно мне нужно избавиться.

– Это твоя любовь к той женщине. Ты должен её отпустить ради Оливера, – продолжила настаивать на своём Эльфрида. Она говорила очень тихо, пытаясь разобраться, какие слова окажутся Йоханессу действительно нужными.

Девушка вспоминала свою влюблённость в человека совершенно другого социального положения. Вспоминала то, как плакала по вечерам, свернувшись в клубочек, а на следующий день ходила воодушевлённой и вдохновлённой, стоило только утром увидеть Гловера. Да, Фрида думала, что её любовь не взаимна, но все равно могла дышать и жить своей почти привычной жизнью. Это чувство не душило Пауэлл, а иногда даже приносило самое настоящее счастье, которое Эльфрида не испытывала никогда до своей нежной влюблённости в очаровательного взрослого мужчину.

У Йоханесса была совершенно другая ситуация. Конечно, можно было бы всё свалить на то, что у каждого человека своя реакция на эмоциональный стресс, к тому же жизнь Ольсена, как, впрочем, и жизнь самой Пауэлл, никогда не отличалась обилием белых полос. Однако поведение Йенса было ненормальным даже для несчастно влюблённого ранимого художника. Эльфрида невольно вспоминала бледное худое лицо Ренди Грина, про которого ходило очень много странных историй по городу, и хрупкие бесконечные слёзы его матери на глазах. Тогда состояние парня обозвали словом «затяжная депрессия», из которой несчастный не мог выбраться до сих пор.

– Мне кажется, это уже не просто любовь к ней, – тихо и неуверенно произнёс Йоханесс после продолжительной паузы, опустив голову вниз, – это что-то совершенно другое.

Grizzly Bear feat. Victoria Legrand – Slow Life

Он провёл большим пальцем по уродливым шрамам на руках, оставшимся после того, как стёклышки разбитого зеркала вонзились в кожу. Эльфрида проглотила образовавшийся ком в горле, вспоминая, как обрабатывала эти странные раны, попутно пытаясь выяснить у Йенса, откуда они вообще взялись.

– Я соврал тебе тогда. Зеркало упало не случайно, – как ни странно, Пауэлл об этом давно уже догадывалась, но до ужаса боялась, что её сумасшедшие гипотезы окажутся правдой. – Я разбил его. Я ударил по нему.

Эльфрида трясущимися руками закрыла своё лицо, подавив в себе крик ужаса. Это правда давно уже никакая не любовь! Это сумасшествие. Это то, что медленно и мучительно убивало её друга, того, кто стал единственной надеждой в этом безумном мире.

– Мне жаль, – тихо пробормотал Ольсен.

– Нет. Нет! Нет-нет-нет! – взволнованно протараторила Эльфрида, подбегая к Йенсу и хватая его за руки. По лицу текли слёзы, затуманивая обзор, но Пауэлл сейчас плевать хотела на свои чувства и ощущения. – Йенс… Йенс, я сделаю всё, чтобы помочь тебе, хорошо? Мы сделаем всё, чтобы помочь тебе! Это мне жаль, мне жаль, ведь я так боялась, что все мои страхи окажутся реальностью, что закрывала глаза на такую очевидную правду! Но клянусь, мы выберемся из этого. Я ещё не знаю как, но мы что-нибудь придумаем, хорошо? Йоханесс, я люблю тебя, Оливер любит тебя, да даже Гловер любит тебя, поверь, я знаю. И мы сделаем всё ради тебя, слышишь меня? – она гладила мужчину по лицу, сжимала его старую рубашку, а в конечном итоге крепко прижалась к широкой груди и обняла Йоханесса, невольно надавливая на его кожу тонкими пальцами. – Я не заслуживаю этого, – Ольсен покачнулся в сторону, пытаясь отцепить от себя подругу, но та ещё сильнее вжалась в него, боясь отпустить даже на секундочку.

– Ты заслуживаешь куда большего, Ольсен. Скажи мне, кто она? Кто эта женщина? – обливая слезами плечо Йенса, тихо спросила девушка.

– Зачем тебе это? – прохрипел художник, продолжая пытаться выбраться их цепкой хватки Фриды.

– Скажи, пожалуйста, скажи, – продолжала беспокойно шептать Пауэлл.

Мужчина, наконец, сдался и принял своё поражение, осторожно обняв подругу. Возможно, нет ничего плохого в том, что он рассказал всё Эльфриде. Кто знает, может быть, именно с её помощью Йоханесс сможет выбраться из этого тумана, в котором заблудился фактически без шанса на голубой свет, способный вывести Йоханесса.

Он метался из крайности в крайность, прекрасно понимая, что любовь к Эрику разрушает. Может быть, он даже допускал желание избавления от этого грызущего и душащего чувства. А ещё Ольсен представлял Ричардсона, разбитого внешне и давно погибшего внутри, который тоже заблудился в своём тумане, только более ядовитом и плотном, один лишний шаг в котором мог привести к неминуемой гибели. Безусловно, Эрик и сам нуждался в путеводителе, который протянет руку и выведет к свету. Что если Ричардсон никогда не найдёт свой луч солнца?

Йоханесс понимал, что не сможет быть хорошим отцом и тем более не сможет спасти Эрика, если сам не выберется из той ямы, в которую стремительно летел.

– Я заварю чай, ладно? – вяло спросил Ольсен у подруги. – Тебе нужно успокоиться.

– Конечно. Тебе тоже.

Йоханесс быстро ушёл на кухню, что совершенно не удивило Эльфриду. Кажется, она и так вытянула из мужчины слишком много информации. Девушка совсем не удивится, если Ольсен снова замкнётся, боясь вновь на эмоциях выпалить то, что терзает и кусается где-то глубоко внутри.

Пауэлл подошла к дивану и стащила с него свёрнутое в клубочек одеяло, а затем на пол полетели подушка и простыня. Девушка хотела перестелить постель Йоханесса, но всем её вниманием завладела маленькая бумажечка, свёрнутая несколько раз, которая лежала под подушкой. Пауэлл резко обернулась и уставилась на дверь, ведущую в коридор. Ольсену явно понадобится хотя бы минут десять, чтобы справиться со всеми своими делами. Что такого в том, что Эльфрида прочтёт сейчас эту записку? Она просто волнуется, а Йоханесс упёрто молчит и не хочет ничего говорить.

Девушка быстро пробежалась глазами по первым абзацам, из которых можно было понять, что, по всей видимости, та самая таинственная девушка когда-то была в гостях у Ольсена.

Мы должны были соблюдать определённые рамки и ни в коем случае не заходить за их пределы.

Про какие рамки она здесь пишет? Почему женщина и Йенс не должны были заходить за их пределы?

Мы не должны были лезть в душу друг друга, не должны были подпускать друг друга к сердцу.

От мысли о том, что между Ольсеном и жестокой незнакомкой, возможно, была какая-то близость, а по всей видимости она была душевной, но нежеланной, становилось как-то не по себе. Эта женщина испугалась того, что Йенс коснулся её сердца, сбежала? Чёрт, Эльфрида тогда даже представить не могла, какую боль после этого поступка любимой ощутил Ольсен.

Можешь относиться к этому, как хочешь, но моё сердце принадлежит Анджелль, однако желать с ней физического контакта я не могу.

Внутри Пауэлл всё похолодело от внезапной догадки, которая окатила девушку с ног до головы ледяной водой. Как же сильно Эльфриде не хотелось думать о том, почему незнакомка упомянула в своём загадочном прощальном письме какую-то Анджелль. Как забавно, но по чистой случайности жену Эрика Ричардсона, кажется, звали именно так. Но это ведь просто совпадение, верно? Разумеется, в мире полно девушек, носящих это прекрасное имя. Тем более его может носить не только жена безумного гангстера, но и маленькая дочка до ужаса красивой, но очень одинокой и измученной женщины. Однако зачем тогда незнакомка пишет про физический контакт?

Ты был должен мне, поэтому подчинить тебя своим желаниям было не трудно.

Она использовала Йоханесса? Господь всемогущий!

Мне жаль, что так вышло. Твоё сердце выбрало не того человека, кто сможет пообещать тебе счастье и спокойное будущее. В мире много прекрасных женщин. Было бы чудесно, если бы ты увлёкся одной из них. Это явно куда лучше, чем влюбиться в больного на голову криминального босса.

Не пытайся найти меня и выйти со мной на связь, иначе в этот раз, я клянусь, я точно застрелю тебя. Считай, что свой долг ты выплатил.

Кажется, обманывать себя тем, что всё может сложиться куда лучше, чем вообразила себе Эльфрида, – глупо. Это письмо буквально насквозь было пропитано жестокостью, колкими словами, чувством превосходства, но в тоже время какой-то странной грустью. Нет, это бред! Кто бы ни писал эти строки, он явно безумец, и нет ему оправдания за то, что так больно и неожиданно вонзил острую стрелу в сердце Йенса.

Пауэлл все никак не решалась убрать руку, которой прикрывала подпись, с письма. Да, это всё тот же вечный её недостаток: Фриде куда проще было принять красивую ложь, чем вкусить горькую правду, ядом которой вполне можно было отравиться. Из коридора послышались шаги. У Пауэлл оставалось всего пару секунд. И все же она решилась убрать руку от бумаги, да причём так резко, словно обожглась о красивые буквы, выведенные чужой неровной рукой.

Эрик.

Эльфрида резко свернула письмо и бросила его на пол, подвинув ногой подушку так, чтобы та закрыла клочок бумаги. Йоханесс почти тут же открыл дверь в гостиную и внёс туда две кружки чая, которые поставил на кофейный столик.

– Ну ты чего вещи мои разбросала? – недовольно протянул Ольсен, нахмурив брови. – Я понимаю, конечно, что ты у меня бываешь чуть ли не чаще, чем у себя дома, но это уже перебор.

– П-прости, – тихо отозвалась Эльфрида. – Я хотела перестелить твою постель.

– Так чего ты сидишь тогда, а не перестилаешь? – фыркнул Йенс.

Внезапно Йоханесс резко замер на месте, после чего медленно перевёл взгляд на подругу. Он внимательно смотрел на неё достаточно длительное время, а потом сорвался со своего места и бросился к дивану, сев перед ним на колени.

– Ты ничего не находила странного такого? Такую маленькую бумажку? Я там… эээ… записал одну важную вещь, – Йоханесс принялся осматривать диван со всех сторон, пытаясь найти письмо Эрика.

Эльфрида подняла с пола бумажку и осторожно дотронулась до плеча друга.

– Ты не это ли случайно ищешь?

Йоханесс обернулся и уставился большими глазами на Пауэлл, которая крепко сжимала в руке письмо, при этом внимательно глядя прямо на мужчину.

– Ты прочла, – испуганно произнёс Ольсен.

– Значит, ту женщину зовут Эрик Ричардсон, верно? – спокойным голосом спросила Эльфрида, пытаясь не выдавать весь тот ураган эмоций, бушующий внутри.

– Да, ту женщину зовут Эрик Ричардсон. И я люблю Эрика Ричардсона, – с вызовом прохрипел Йоханесс, испепеляя подругу недовольным взглядом.

Зато теперь всё встало на свои места. Теперь Эльфрида могла понять, почему Ричардсон не объявился после того, как обанкротился Гловер. Потому что на самом деле Эрик все-таки начал диктовать свои условия, просто немного с неожиданной стороны. Теперь было ясно, отчего Йоханесс настойчиво не хотел называть имя своей избранницы. Теперь Эльфрида знала, откуда у Ольсена взялось то самое лекарство.

Однако почему-то легче от всего этого не стало.

***

Nothing But Thieves – Six Billion

По крышам домов моросил мелкий дождь, каплями разбиваясь о твёрдую поверхность, так, как разбивался Йоханесс каждый раз, сталкиваясь с мучительной реальностью. Он давно уже потерял способность натягивать улыбку и притворяться, что всё в порядке, хотя изначально честно пытался выдавать себя за другого человека, счастливого и необременённого никакой болью.

Но уход Эрика – чёрт, как же больно об этом думать – разрушил любое внутреннее спокойствие Ольсена. Мужчина перестал ощущать себя полноценным человеком, он словно лишился какой-то жизненно необходимой части себя и теперь медленно двигался к самому дну, к неизбежной гибели. Да, может быть, это глупо – говорить о любви к тому, о ком почти ничего не знаешь. Но Йоханесс был уверен, что все равно продолжит любить Эрика, даже если тот окажется безумным маньяком, жаждущим пролить кровь невинных, сумасшедшим, сбежавшим из психушки, и даже чокнутым учёным, который ставит эксперименты на ни в чем не повинных людях. Ольсен все равно будет считать Ричардсона ёбаным совершенством, блядским идеалом. Гангстер все равно продолжит сидеть в больном сердце художника, которое бешено бьётся в груди каждый раз, когда Йенс слышит любимое имя.

Эльфрида быстрым шагом шла вперёд по скользким улицам, крепко вцепившись пальцами в тонкий старый зонтик. Ольсен представлял, каково ей сейчас было пытаться осознать и принять то, что девушка услышала ночью. Наверное, если бы Оливер признался в том, что влюбился в гангстера, который держит в страхе почти весь город, Йенс бы беспрекословно попытался утащить сына куда-нибудь подальше. Возможно, в ту же Данию, в которую и сам Ольсен пытался сбежать от своих разрушающих чувств. Только разве может это помочь его любящему сердцу?

Иногда Ольсену чудилось длинное серое пальто, висящее на вешалке в коридоре, чёрная шляпа с широкими краями, лежащая на полке, или пачка дорогих сигарет, забытая на прикроватном столике, или белоснежная рубашка, брошенная на пол. Но хуже всего было, когда Йоханесс видел перед собой Эрика, улыбающегося той чистой и искренней улыбкой, которую художник успел заметить в последний день их общения. Ольсен протягивал руку вперёд, желая прикоснуться к гладкой коже, не веря своему бесконечному счастью, не веря тому, что снова видит Ричардсона. Но вот галлюцинация рассеивалась в воздухе, оставляя Йоханесса одного со своими разрушенными надеждами. Со своим горем.

Ольсен медленно плелся по мокрой дороге вслед за подругой, не пытаясь защитить себя от крупных каплей дождя. Уже было всё равно на то, заболеет мужчина или нет. Чёрт, да даже если он умрёт, то всем станет только лучше! Не будет больше лишних забот, лишних переживаний и вопросов. Не будет даже лишних разочарований, а Йоханесс своим существованием приносил только их. Ох, а как обрадуется Эрик, который всегда так стремился избавиться от этой назойливой блохи, никчёмной маленькой блохи, сосущей из него дорогую кровь, пропитавшуюся наркотиками, ох, как же он будет рад! Блять, да все будут рады, если Ольсен исчезнет нахуй из этого ёбаного мира, в котором никак не мог найти своего места, которого, возможно, просто-напросто не существовало. Что если Йенс – это тот, кто родился по чистой случайности, по глупому стечению обстоятельств? Он ошибка природы, которая может только все портить. Он никто.

– Йенс, ты идёшь? – раздался тихий голос Фриды. Девушка остановилась и повернулась назад, дожидаясь того, когда Ольсен дойдёт до неё.

Йоханесс напрочь отказался идти вместе с Пауэлл под зонтом, объяснив это тем, что дождь освежает его и приводит в чувства. Конечно, Фрида понимала, что это не правда, но даже не пыталась спорить, потому что и сама нуждалась в личном пространстве, чтобы подумать о некоторых важных вещах.

– Не беспокойся, – тихо произнёс Ольсен, не доходя до подруги на пару шагов, – я не сбегу.

– Я беспокоюсь не об этом, – серьёзным тоном ответила Фрида, внимательно ловя взглядом каждое движение друга.

Йоханесс лишь вяло пожал плечами, хотя на самом деле прекрасно понял, о чем говорила Пауэлл. Да, конечно, она волновалась за своего медленно сходящего с ума товарища, который уже натворил немало глупых дел. Например, отдал своё сердце в лапы настоящего чудовища, имя которому было Эрик Ричардсон. Наверное, больше всего в этой ситуации Ольсен ненавидел то, что все поголовно считали гангстера моральным ублюдком, который не заслуживает любви.

– Куда мы идём? – безразличным тоном спросил Йоханесс.

– К моему давнему знакомому, – ответила девушка.

– К Гловеру, да? – усмехнулся Ольсен.

– Я решила, что и слова не скажу Гловеру. В конце концов, это твоё дело – решать, кому ты хочешь сообщать такого рода информацию.

– Спасибо, – вздохнул Ольсен. – Тогда куда мы?

– Я познакомлю тебя с Ренди Грином. Вам, я уверена, будет о чём поговорить, – Эльфрида горько усмехнулась.

Ольсен лишь нахмурился и придвинул ближе к носу очки.

***

Evanescence – My Immortal

Дверь нежданным гостям открыла уставшая женщина, облачённая в довольно тёмную одежду. Она словно пряталась за грубой тканью, не желая показывать миру себя настоящую. Йоханесс видел в её глазах тяжёлое горе, которое с воздухом попадало в тело и по венам дотрагивалось до самого сердца. Незнакомка вяло кивнула головой Эльфриде, а потом медленно и словно с большой неохотой перевела взгляд с красивого лица девушки, на котором застыла дружелюбная сочувствующая улыбка, на Ольсена. Мужчина замер в неестественной позе на месте, чувствуя на себе изучающие каждый миллиметр тела глаза печальной женщины.

– Миссис Грин, добрый день, – милым голосом произнесла Эльфрида, чувствуя кожей, как сильно хозяйка дома была не рада визиту незнакомца. – Это Йоханесс Ольсен, мой друг. Будьте уверены, он порядочный человек. Я понимаю, что Вы вряд ли рады нашему визиту, который не вписывался в Ваши планы, но Вы даже не представляете, как это важно! – Пауэлл подтащила к себе Йенса ближе за локоть, цепко схватив пальцами промокшую куртку мужчины.

– Ты знаешь, что я всегда рада твоему визиту. В этих четырёх стенах можно свихнуться, – тихо ответила миссис Грин. – Проходите.

Пауэлл свернула зонтик и зашла в дом, затаскивая следом онемевшего Йоханесса. Мужчина едва передвигал ногами, пытаясь успеть за торопящейся куда-то подругой. В груди разрасталось ощущение чего-то крайне неприятного.

Зачем Пауэлл притащила Ольсена в дом к этой печальной женщине, у которой – не надо быть дураком, чтобы понять это, – случилось тяжёлая трагедия? Разве не будет визит постороннего человека для неё лишним?

Миссис Грин ушла в недра дома, благодаря чему с сердца Йенса словно свалился огромный тяжёлый камень. Дышать в её присутствии было куда тяжелее, чем без неё.

Ольсен сделал шаг в сторону, уступая дорогу Фриде и чуть не свалил на себя огромную тяжёлую вешалку, которую вовремя подскочившая на помощь Пауэлл смогла удержать.

– Йенс! – прошипела девушка.

Нужно быть предельно осторожным, чтобы не наступить никуда в этом доме. Вокруг царил полный кавардак. На полу были раскиданы разные вещи: целые стопки книг, одежда, посуда. Чёрт, да здесь было полно всяческой старой разломанной мебели, которую, видимо, запихали по углам из-за невозможности вынести прочь.

– Зачем я здесь? – недовольно спросил Йоханесс, потирая ушибленное вешалкой место. – Если ты так хотела наказать меня за твоё открытие, то… блять, разве я этого заслуживаю?

Эльфрида взяла Ольсена за руку, тепло улыбнувшись ему, и потащила за собой куда-то вглубь дома.

– Я ни за что не наказываю тебя, Йенс, – спокойно ответила девушка, но были слышны в её голосе нотки беспокойства. Как бы хотелось мужчине видеть сейчас лицо Фриды, а не её напряжённую тонкую спину. – Наоборот, я хочу помочь тебе.

– Чем общение с этой старушкой, на которую, очевидно, упало огромное горе, поможет мне? – продолжал ворчать Йоханесс, одновременно пытаясь вырвать руку из крепкой хватки девушки.

Эльфрида тяжело вздохнула и резко остановилась на месте, из-за чего Ольсен почти врезался в девушку. Пауэлл развернулась лицом к мужчине, находясь теперь напротив него на запредельной близости. Йенс чувствовал на себе её слабое дыхание, вблизи видел глаза, в которых теперь вместо привычных лучиков света можно было заметить исключительно неописуемую словами боль. Это из-за того, что Пауэлл узнала об Ольсене? Неужели эта новость так сильно сокрушила всегда такую сильную девушку? Или, быть может, Эльфрида уже давно чувствовала себя сломленной, просто Йенс этого не замечал, потому что сам валялся почти на полу в омертвлённом состоянии. Видимо, эмоциональный распад на атомы причинял боль не только самому Ольсену, но и его близким людям. А что чувствовал тогда Оливер, который видел отца, единственного своего близкого человека, в таком состоянии? По коже пробежал холодок.

– Прекрати ворчать, – вздохнула Фрида. – Тебе ещё нет сорока, а ты уже напоминаешь мне старого деда.

– Прости, – ответил Йенс, после чего крепко сжал тонкие сухие губы.

Девушка покачала головой и прошла дальше, быстро приземлившись на шаткий стул, стоящий возле старого стола. Ольсен неуверенно присел рядом.

Через пару минут появилась женщина с чайником в руках.

– Давайте я помогу? – предложила Эльфрида.

– Нет, не нужно, – грустно улыбнулась миссис Грин, бросив на девушку нежный взгляд.

Она поставила на стол чайник, достала из шкафчика кружки и налила туда тёплую целебную для этой мрачной осени жидкость.

– У меня нет ничего к чаю, к сожалению, – смущённо произнесла женщина, расставляя кружки.

– Ничего страшного. Спасибо большое за чай! – улыбнулась Эльфрида, и Йенсу стало как-то не по себе из-за того, как тщательно скрывала девушка свои настоящие эмоции. Пауэлл пихнула Йоханесса ногой под столом, кивнув в сторону миссис Грин, как бы требуя, чтобы он сказал хозяйке хотя бы одно слово.

– Эм, да, спасибо, – неловко прохрипел Ольсен, помешивая в кружке ложкой сахар уже на протяжении нескольких минут.

Она снова перевела два своих стеклянных глаза на Йоханесса, словно пытаясь разглядеть в нём что-то глубоко зарытое и запрятанное, то, что мужчина не хотел показывать другим людям. От этого взгляда по коже бегал холодок, а в истерзанный разум закрадывались самые болезненные мысли. Он снова вспоминал океан, бесконечно глубокий океан, покрытый толстым слоем холодного льда. Его жестокие бирюзовые глаза словно видели человека насквозь, читая обо всех самых удушающих воспоминаниях детства через неловкие жесты и запоминая о них, чтобы впоследствии знать, куда нужно бить.

– Как Ренди? – робко спросила Эльфрида.

Ох, да, точно, она же привела сюда Йоханесса ради этого самого знаменитого и загадочного Ренди Грина, про которого зачем-то так часто говорила.

Женщина опустила взгляд вниз и прикусила бледную губу. Её слабая грудь быстро начала подниматься наверх и опускаться вниз, а рот неловко хватал отравляющий воздух.

– Ему хуже, – наконец, произнесла миссис Грин. – Я боюсь… я боюсь, что меня может не оказаться рядом однажды… и он… и он совершит огромную ошибку…

Женщина закрыла лицо руками, вздрагивая от истеричного плача, который разрывал её лёгкие и прожигал её глаза. Эльфрида резко поднялась с места и бросилась к хозяйке дома, крепко обнимая за плечи и нашёптывая слова утешения. А Йоханесс все это время даже не мог пошевелиться, чувствуя, как онемела каждая частичка тела от захвативших его разрушающих эмоций.

Ренди – это сын этой печальной женщины, верно? И, судя по её словам, этот парень был на грани самоубийства. Но почему? Что такого страшного случилось с этим человеком, о чём так боится рассказать Эльфрида, каждый раз отводя в сторону взгляд, когда упоминает Ренди?

Ольсен снова перевёл взгляд на чахнущую женщину, которая теперь уже казалась несчастной старушкой, потерявшей всё на свете, оставшейся в полном одиночестве в этом безумном мире. Он прекрасно понимал, что чувствовала миссис Грин.

– Папа, а куда унесли бабушку? – спросил Оливер, прижимавший к себе подушку, с которой ещё не успел расстаться после недолгого сна, прерванного приездом врачей.

Йоханесс резко развернулся и столкнулся с потерянным взглядом сына, который заметно дрожал то ли от страха, то ли от холода. Ольсен постарался улыбнуться и на недолго выкинуть из головы вялое умирающее тело матери и громкие хрипы, исходящие из влажного рта.

– Малыш, тебе нужно в кровать. Не стой на холодном полу, ты ведь заболеешь, – ласково произнёс Йоханесс, изо всех сил стараясь заглушить боль в голосе, вырывающуюся из грудной клетки наружу.

– Что с бабушкой? – проигнорировал Оливер слова отца, уже растирая ладонями слезящиеся глаза.

Конечно, он уже взрослый мальчик, поэтому и сам может всё понять. Вивьен в последние дни стала очень плоха, потому что болезнь знатно выжимала из неё все соки. То, что произошло сейчас, было всего лишь вопросом времени, каждый из членов семьи знал, что рано или поздно конец все-таки настанет. И пускай Йоханесс готовил себя к смерти матери, жгучая боль все равно охватывала всё сердце и сжимала каждый орган. На уме крутился лишь один вопрос: что делать дальше? Как жить? Как найти в себе силы утром подняться с кровати и пойти на работу?

– Почему дедушка плачет? – срываясь на истерику, повторился Оливер, делая небольшой шажочек назад.

Йенс мягко улыбнулся, пытаясь собраться с силами, чтобы не сорваться самому, вместе с тем пытаясь придумать то, как рассказать обо всём сыну. Оливер был ещё слишком мал для того, чтобы переживать трагедию такого масштаба.

– Олли, иди ко мне, – слабо произнёс Йоханесс, жестом подзывая к себе мальчика.

Сын быстро бросился вперёд, чтобы утонуть в тёплых объятиях отца и раствориться в них, так, чтобы все ужасные мысли ушли из головы, чтобы маленькое неокрепшее сердце перестало плакать. Йенс крепко обнял мальчика, бережно покачивая его из стороны в сторону и нежно поглаживая по голове. Олли уткнулся носом в грудь мужчины, издавая тихие всхлипы, которые сначала даже пытался сдержать в себе.

– Людям свойственно уходить, это нормально, слышишь? Но бабушка никогда не уйдёт из твоего сердца. Она будет наблюдать за тобой с огромного светлого облака и улыбаться твоим успехам, – шёпотом произнёс Йоханесс, не решаясь говорить в полный голос, чтобы Оливер не понял, что сам Ольсен тоже плачет.

Но в первую очередь Йенс думал не о своих чувствах, а о том, сколько теперь потребуется поддержки и заботы мальчику, чтобы пережить эту огромную трагедию, свалившуюся на их семью. Ольсен думал о том, что обязательно встанет с кровати и пойдёт на работу, потому что теперь на него свалилась куда более серьёзная ответственность. Мужчине нужно оставаться сильным, чтобы не дать свалиться своему отцу и маленькому сыну, у которого впереди ещё целая жизнь, которая не должна быть загублена в столь раннем возрасте.

– Я всегда буду любить её, – слабо произнёс Оливер, сильнее прижимаясь к отцу.

– Она тебя тоже, малыш. И я буду любить её. И дедушка. И она будет любить всех нас, – шептал Йоханесс, оставляя на макушке мальчика мягкие поцелуи.

– Папа, я люблю тебя.

– И я люблю тебя, солнышко.

– Ты никогда не оставишь меня? – мальчик поднял на Йенса слезящиеся глаза: такие же тёмные и большие, как и у Иды, которая когда-то смогла бросить родного сына.

– Никогда, мой хороший. Никогда.

Голова резко начала кружиться вместе с миром вокруг. Йоханесс крепко вцепился в ручку стула, пытаясь удержаться на месте. И почему в комнате вдруг стало так душно?

Ольсен, казалось бы, помнил каждую слезинку, которую уронил тогда маленький Оливер на деревянный пол, оплакивая смерть своей любимой и единственной бабушки, заменившей ему сбежавшую мать. Чёрт, а как долго тогда Йоханесс пытался вернуть мальчику его светлую улыбку. Мужчина старался продолжать работать так же продуктивно, чтобы прокормить свою семью, и в тоже время изо всех сил надеялся сохранить в Оливере веру в счастливое будущее. Тогда Ольсен буквально тонул в темноте, но продолжал держаться и бороться дальше, при этом не допуская даже мысли о том, что может порваться, словно гитарная струна.

Но всё стало куда хуже, когда через год ушёл и отец.

– Папа, почему все уходят? – спросил Оливер через неделю после похорон Ульрика.

И тогда Йоханесс заблудился в этом вопросе, бесконечно долго пытаясь найти на него ответ, но почему-то в голову не приходили нужные слова. Наоборот, Ольсен своими размышлениями только куда сильнее запутывал клубочек ниток, с ужасом понимая, что найти начало и конец теперь практически невозможно. – Что будет с человеком, если он останется в полном одиночестве? – уже гораздо тише произнёс Расмуссен.

Наверное, он разобьётся на тысячу мелких осколков, словно бутылка, которую кинули в стену, или зеркало, которое упало на пол. Из этих маленьких стёклышек, как ты не старайся, уже нельзя будет собрать то, что было изначально.

– Малыш, ты не останешься один. Никогда, – уверенно ответил Йоханесс, присаживаясь рядом с расположившимся на диване Оливером.

– Но если бабушка и дедушка ушли, то ты ведь… ты тоже можешь… – тихо сказал мальчик, отворачиваясь в сторону, чтобы отец не видел его выражения лица.

В груди невольно сжалось сердце от этих болезненных слов. Ольсен метался глазами по комнате, словно надеясь в каком-нибудь предмете найти подсказку или совет того, чтобы наконец определиться, что ответить сыну.

– Слышишь, нет. Я не оставлю тебя. Даже когда весь мир отвернётся от тебя, я всё равно буду на твоей стороне. Я всё равно сделаю всё, чтобы помочь тебе. Даже когда меня не будет рядом, я всё равно буду с тобой, – тихо ответил Ольсен, осторожно заправляя длинный тёмный локон волос сына за маленькое ушко.

– Даже когда тебя не будет рядом?

– Даже когда меня не будет рядом.

Оливер повернул голову в сторону отца, с зарождающейся надеждой в глазах всматриваясь в его лицо, чтобы убедиться в искренности сказанных слов. Наконец, мальчик робко улыбнулся, почувствовав поддержку Йенса. Ольсен улыбнулся в ответ, думая о том, что действительно сделает всё, чтобы не дать Оливера в обиду.

Ruelle – Genesis

– Йенс, дорогой, ты в порядке? – обеспокоенно спросила Эльфрида, подбежав к своему другу.

Ольсен поднял на неё глаза, понимая, что видит вокруг лишь большие чёрные пятна, мешающие разглядеть Пауэлл, которая стояла прямо возле Йенса, крепко схватив его за руку. Всё тело мелко дрожало, охваченное дикой паникой, которая теперь сидела под кожей и царапала внутренности. Чёрт, Ольсен же обещал, что никогда не оставит Оливера, что продолжит стараться ради него. Но что было сейчас? Теперь Йоханесса затягивало в бесконечную бездну трагедии и страха.

Мужчина до ужаса не любил вспоминать тот год его жизни, когда скончались оба родителя, но каким-то удивительным путём Йоханесс смог выбраться из него и не сломаться. Но если следовать этой логике, то выходит, что самый худший промежуток жизни у Ольсена наступил сейчас, потому что он больше не мог ни работать, ни следить за своим сыном. Йенс банально потух из-за какой-то никчёмной мелочи по сравнению со всем тем, что Ольсену пришлось пережить раньше. Неужели с возрастом Йоханесс стал настолько слабым и неприспособленным к жизни, что уже готов был сдаться?

– Йенс, ты слышишь меня? – продолжала паниковать Эльфрида, осторожно хлопнув Ольсена по щеке.

Наконец, темнота вокруг рассеялась, и Йоханесс сделал пару глубоких вдохов, медленно приходя в себя.

– Слышу, да, – сипло произнёс мужчина.

– Что с тобой было, чёрт возьми? – воскликнула Пауэлл, вытирая заслезившиеся глаза.

– Всё нормально, правда. Я в порядке.

Эльфрида скривилась и покачала головой. Конечно, она не поверила мужчине. Конечно, она лучше остальных понимала, что Йоханесс давно уже совсем не в порядке.

– Простите, миссис Грин, – вяло произнесла Пауэлл, значительно растратив свой былой оптимизм. – Наверное, зря я всё это затеяла. Не нужно было тревожить Вас.

– Ты хотела увидеть Ренди? – растерянно спросила женщина, тоже, видимо, значительно испугавшись странного поведения своего гостя.

– Я… я очень глупая, я знаю, – прикусила губу Фрида, опуская глаза в пол. – Я скорее хотела, чтобы Йенс увидел Ренди. Потому что… потому что Йоханесс, он… он… но я хотела помочь… я глупая, да? Это не может помочь.

Ольсен с беспокойством смотрел на разбитую Пауэлл, которая тщательно пыталась найти себе оправдания, но никак не могла этого сделать. Миссис Грин легко покачала головой, словно прекрасно понимая все ощущения и чувства Эльфриды.

– Ренди будет рад тебя видеть, – грустно улыбнулась хозяйка дома. – Расскажи ему о том, как поживает Стивен, и познакомь его с мистером Ольсеном.

Пауэлл резко подняла на женщину недоумённый взгляд, внимательно вглядываюсь в черты её лица, которые стали куда мягче, чем пару минут назад.

– Вы уверены? – тихо спросила девушка.

– Ренди любит тебя и твоего чудесного брата, Фрида. Я уверена, – улыбнулась миссис Грин.

Эльфрида прикусила губу, явно борясь с какими-то внутренними сомнениями и не решаясь всё-таки согласиться с хозяйкой дома и со своими недавними убеждениями. Её уверенность заметно поубавилась, но Ольсен терпеливо продолжал ждать окончательного решения подруги.

Наконец, Пауэлл выпрямилась, тяжело вздыхая.

– Вы очень добры к нам, миссис Грин, – грустно улыбнулась девушка. – Пойдём, Йоханесс.

Мужчина послушно поднялся со своего места и направился вслед за подругой по длинному коридору.

– И всё-таки кто такой этот Ренди? – озадаченно спросил Ольсен.

– Лучший друг Стивена, – коротко ответила девушка, остановившись возле большой деревянной двери. Она неуверенно положила руку на ручку, не решаясь надавить вниз и войти в комнату.

– Твоего старшего брата, да?

– Очень мило, что ты помнишь, – Фрида коротко улыбнулась, бросив на Йенса доброжелательный взгляд. – Ренди сейчас не в лучшем состоянии, из которого не может выбраться уже несколько лет. Поэтому следи за языком, ладно?

– Не нужно считать меня напрочь отбитым, ладно? – передразнил Ольсен, недовольно скривившись.

Пауэлл виновато кивнула головой, после чего медленно стала нажимать на ручку, пытаясь тянуть время как можно дольше. Йоханесс стоял рядом, опираясь на старую стену, покрытую облезлой краской, и ждал, когда Фрида, наконец, сможет пересилить себя и открыть дверь. Конечно, он понимал, что девушка, возможно, сейчас собирается совершить какой-то очень важный поступок. Кто знает, как давно Эльфрида видела Ренди? Но даже за то, что Пауэлл не посещала больного парня, девушку нельзя было винить, потому что очень трудно видеть человека, который раньше источал жизнь и энергию, в почти убитом состоянии. Йоханесс с этим, к сожалению, был знаком очень хорошо.

– Я чувствую себя виноватой, – тихо произнесла девушка. – Стивен и Ренди всегда были лучшими друзьями. Даже когда Стивен переехал в другой город, они всё равно продолжали общаться через письма. А я… я с детства крутилась возле мальчишек. Они брали играть меня с собой. Не поверишь, но Ренди даже объяснялся мне в любви. Но когда на него настигло всё это… мы не смогли его уберечь. Ренди всегда был великим мечтателем! Он мечтал стать учителем, который будет нравится детям, мечтал о красивой любви. Но именно любовь и сожгла Ренди Грина, который умел и знал, как общаться с детьми, который всегда мог заинтересовать и привлечь их. Я пыталась помочь ему, но мне было так страшно, потому что сердцем я чувствовала, что собираюсь влезть в игру с огнём. А Ренди всегда так злился, когда я пыталась ему указывать. Он говорил, что я ничего не понимаю в этой жизни. Но в итоге всё вышло так, как я боялась. Если бы я могла, я бы многое изменила в этой ситуации.

Эльфрида резко отпустила ручку и закрыла лицо руками, дёргаясь от сильного порыва эмоций. Ольсен тут же подошёл к ней и обнял худые плечи, вздымающиеся вверх при каждом всхлипе. Теперь Йоханесс прекрасно понимал, отчего Пауэлл так боялась теперь и за самого Ольсена, который медленно, но верно утопал в том же ядовитом болоте, способном или убить, или свести с ума, как то произошло с Ренди.

– Хочешь, пойдём домой? Никто не заставляет тебя заходить в эту комнату, – прошептал Ольсен, крепче прижимая к себе плачущую девушку.

– Нет, Йенс. Не жалей меня. Мы должны это сделать, – Фрида подняла на мужчину покрасневшие глаза, пытаясь улыбнуться сквозь слёзы. – Я хочу, чтобы ты знал всю правду.

Йоханесс кивнул головой, отпуская подругу. Пауэлл сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, после чего, наконец, подошла к двери и уверенно открыла её.

У Ольсена перехватило дыхание сразу, как только он увидел лежащего на кровати достаточного юного парня, которому, наверняка, ещё не было тридцати лет. Лицо молодого человека было болезненно бледным, под глазами красовались сине-жёлтые круги, искусанные губы почти не были видны, потому что сливались с кожей. Когда Эльфрида и Йоханесс зашли в комнату, осторожно прикрыв дверь за собой, Ренди даже не пошевелился, так и продолжая лежать на кровати, раскинув руки в стороны. Лишь два его тёмно-синих глаза резко метнулись с потолка на гостей.

Грин казался свежим трупом, который погиб всего пару минут назад крайне мучительной смертью. Он словно пережил какое-то жестокое испытание, после которого так и не смог прийти в себя. И возможно, Ренди бы даже показался Йенсу красивым, если бы не отросшие грязные спутанные волосы, если бы не лёгкая щетина, покрывающая всё лицо, если бы не бледная кожа, украшенная неровностями, и пустые стеклянные глаза, больше похожие на глаза куклы, чем на глаза человека.

– Здравствуй, Ренди, – тихо произнесла Фрида, присаживаясь на стоящий возле кровати стул.

Йоханесс так и продолжил стоять возле двери, с ужасом разглядывая лежащего на кровати человека. В груди всё сжималось только от мысли о том, что и сам Ольсен медленно, но верно двигался к такому трагичному и глупому концу своей жизни.

– Стивен много писал тебе. Он очень волнуется, Ренди. Сказал, что постарается приехать этим летом, – девушка осторожно взяла руку парня и мягко сжала её.

– Как Лия? – почти одними губами спросил Грин, смотря на Фриду, но в тоже время куда-то сквозь неё.

– Кажется, в порядке. Мы с мамой уже гадаем, когда она родит Стивену первенца. Ты же знаешь, как сильно он любит детей.

– Знаю, – Ренди вяло улыбнулся, а Пауэлл в ответ подарила парню свою самую светлую улыбку. – Это твой парень? – молодой человек одними глазами указал на Ольсена.

– Нет-нет, это мой друг, – Фрида жестом поманила к себе Йенса, а мужчина тут же выполнил её немую просьбу.

– Йоханесс Ольсен, – уставшим голосом представился художник.

– Мистер Ольсен, у Вас удивительные глаза. Вы знаете, что за одни только глаза можно простить человеку всё? – сипло произнёс Ренди.

– Правда? – спросил Йоханесс, попытавшись выдавить из себя улыбку.

– Вы когда-нибудь видели в глазах целый океан? – в голосе Ренди стали едва различимы нотки какой-то необъяснимой нежности, да и все его лицо в целом стало куда мягче.

– Видел, мистер Грин, – Ольсен больно сжал губы, пытаясь не вспоминать эти самые бирюзовые глаза, причиняющие ему одновременно дикую боль и дарящие необъятное счастье.

Эльфрида внимательно переводила взгляд то на Йенса, то на Ренди, чувствуя некое напряжение в воздухе, которое увеличивалось все больше и больше буквально с каждой минутой. Удивительно и страшно, но именно они могли так хорошо понять друг друга.

– Я знал человека, чьи глаза… чёрт, они похожи на бирюзовый океан, – Ренди закрыл глаза и скривился. – На самый настоящий бирюзовый океан, в котором мне так повезло утонуть.

Йоханесс резко перевёл взгляд на Эльфриду, которая очень виновато и пристыженно смотрела на мужчину в ответ. В лёгких внезапно начало не хватать воздуха. Чёрт, нет, Ольсен не верит в такие совпадения. Это ведь просто совпадение, верно? Просто его больной разум, который теперь во всех вещах видит одного лишь Эрика Ричардсона.

– Простите за нескромный вопрос, но кто был этим человеком? – хриплым голосом спросил Ольсен, жадно хватая ртом воздух, которого почему-то с каждым вдохом становилось все меньше и меньше.

– А Вы ещё не знаете? – грустно усмехнулся Ренди. – Одни люди считают его Божеством, великим и талантливым человеком, гребаным олицетворением искусства, – Грин выдержал долгую паузу. – А другие – чудовищем, моральным уродом, монстром, чьё имя нельзя произносить вслух.

Йоханесс словно ощутил, как две крепкие руки больно сжимали его шею. Он резко развернулся, постоянно бросая себе под нос тихие извинения, и вышел в коридор, даже не запомнив то, как смог выйти из комнаты на покачивающихся слабых ногах. Вокруг всё погружалось в темноту, а руки всё крепче и крепче сжимали шею. Ольсен слышал, как где-то далеко-далеко кричала Эльфрида, но не обращал на этого никакого внимания, потому что вообще не понимал, где и зачем находится.

Но, наконец, наступила полная темнота.

***

Evanescence – Bring Me To Life

Что будет, если воткнуть нож в человека, а потом спасти его от смерти, вылечить рану, помочь ему восстановиться, заботиться о нём, буквально вдохнуть в него жизнь, а потом вновь разрезать кожу ледяным прикосновением острого лезвия?

Эрик закрыл глаза, пытаясь выкинуть странные мысли, которые закрались в его изрядно хмельную голову. Тонкие пальцы держались за шею, надавливая на бледную кожу. Но Ричардсон прекрасно знал, что не сможет задушить сам себя.

Чёрт, как же обидно.

Эрик поднял глаза на стену и заметил незнакомый силуэт человека, который странным образом сумел попасть в кабинет. Дыхание перехватило, а ледяное сердце в груди на несколько мгновений перестало биться. На самом деле, мужчина начинал понимать, что уже знаком с этими острыми плечами, тонкой талией и длинными ровными ногами.

Он стоял возле окна, красивый и вечно молодой, когда-то готовый продать душу за нестареющее тело, а теперь, обрётший его, недовольный таким исходом событий. Тёмные волосы спадали на худые плечи, которые так давно, но по ощущениям только вчера, были усыпаны яркими рубинами, губы скривились в надменной усмешке, в глазах словно громыхали молнии из тёмно-синих туч, но парень стоял гордо и молчаливо, как великий император, подготавливающий наказание провинившемуся людскому сброду. Рука гангстера невольно нащупала пистолет в кармане, но спокойнее не стало. Он, всегда хрупкий и слабый, теперь был похож на льва, который обязательно сейчас набросится на свою трясущуюся жертву, загнанную в угол.

Парень прикусил мягкую губу, оттягивая её белоснежными острыми зубами. По спине невольно побежали мурашки, чувство тревоги внутри нарастало, а сердце забилось в ускоренном темпе. Он, не шагая, а буквально паря по воздуху, медленно опустился на колени, приблизился к гангстеру и положил ледяную бледную руку на грудь, как раз в то место, где больное и взбешённое сердце пыталось пробить ребра.

– Теперь ты боишься, – голос убийственного красавца был едва слышным, напоминающим ласковое шептание листьев между собой, но в то же время сравнимым с шипением ядовитой змеи. – Теперь ты меня боишься. Не бойся. Я тебя не обижу. В твоей груди бьётся моё сердце, верно? Я умер из-за тебя. Из-за любви к тебе. Смог бы ты сделать тоже самое? Нет. Потому что тебя волнует лишь своя жизнь. Эгоист! – выплюнул разъярённый парень, прожигая взглядом такого жалкого гангстера, который сидел на полу, теперь ища поддержку исключительно в ничтожной бутылке крепкого алкоголя.

– Т-ты сам так решил. Я тут не причём! – прошептал гангстер, чувствуя горькие слёзы, стекающие по щекам.

Юноша обвил руками шею гангстера. На его устах все ещё была та странная улыбка, чем-то отдалённо напоминающая самый настоящий звериный оскал. Парень приблизился к лицу бывшего возлюбленного и оставил на его губах обжигающе холодный поцелуй. Гангстер моментально оттолкнул от себя парня, но руки нащупали лишь воздух.

– Это не так. Я не мог держать тебя возле себя, как верную собачку. Ты бы все равно ушёл, оставив меня одного. А я не мыслю жизни без тебя. Ты сумасбродный эгоист, ты мудак и моральный урод, но я настолько привык к разлукам, к издёвкам, к тому, что я отдаю тебе всё и ничего не получаю в ответ, что просто не смог бы начать жить другой жизнью. Я мог бы стать самоубийцей, но продолжаю бултыхаться в этой луже, надеясь, что однажды мой кровавый принц вспомнит обо мне, – в его голосе было столько холода и боли, что все эмоции невольно передавались и самому гангстеру. Он словно прочувствовал всё, что успел пережить бывший любовник. – Ты уничтожил меня. Ты меня загубил. И тебе теперь придётся с этим жить. Ты причиняешь боль каждому, в чью жизнь бесспорно и бесцеремонно влезаешь. Но признайся, тебе самому не нужен никто. Ты вполне мог бы жить и в одиночестве. Но так же не интересно! Ты всего лишь хрупкий бездушный фарфор. Ты не умеешь любить. Твоё предназначение – убивать.

От подобных слов по лбу стал стекать холодный пот. Дыхание перехватило, а в груди сердце словно сжали крепкие руки в кулак. Слишком много слов, которые могут уничтожить одного человека. Перед глазами внезапно потемнело, а голова начала кружиться в бешенном темпе. Он никогда ещё не чувствовал себя так скверно.

По кабинету раздалась звонкая трель телефонного звонка. Эрик резко повернулся в сторону устройства, но когда обернулся обратно, то обнаружил полное отсутствие Ренди, который сидел напротив гангстера ещё пару минут назад. Подождите. А откуда здесь вообще мог взяться грёбаный Ренди Грин? Разумеется, парень никаким образом не мог бы попасть в кабинет Ричардсона, если только… если только Эрик только что не видел перед собой галлюцинацию.

Однако эта телефонная трель мешала сосредоточиться! Гангстер не мог ни о чем думать, когда прямо под ухом играла эта назойливая громкая мелодия. Мужчина еле подполз к телефону и поднял трубку.

– Крестный Отец, извините за столь поздний звонок, – раздался на том конце провода бодрый голос Кристиана.

– Чего ты хотел? – тяжело вздохнул Ричардсон, пытаясь собрать остатки самообладания.

– Помнишь того мальчишку, который за тобой таскался всегда? Ренди Грин, кажется? – незатейливо спросил Эдвардс, в то время как Эрик вновь стал дрожать, словно от сильного холода.

– Помню, – мрачно отозвался гангстер.

– Говорят, он вены вскрыл.

Эрик резко положил трубку.