Читать книгу О чем говорят женщины - Алиса Лунина - Страница 8

Отсыпал снегами февраль, пришел март, но весны все не было. «Ох, уж эти затяжные русские зимы! Ждешь весну как чудо, а она потом промелькнет так, что и заметить не успеешь, за ней лето пронесется скоростным поездом, а потом снова осень и бесконечная зима, и все опять по кругу…»

Ева выглянула в окно: засыпая любые надежды на весну, шел снег.

На часах было уже за полночь; увы, их ресторан с претенциозным названием работал до последнего посетителя, и значит, надо было ждать. Вот в такую бессонную ночь и вспомнятся вдруг сцены из детства: зимним утром так не хочется вставать и идти в этот ненавистный детский сад, но тебя, маленькую, сонную, будят засветло, и потом по зимнему холодному городу мама везет тебя на санках, а ты лежишь в них, как в лодке, и долго, до головокружения – пока опять не заснешь – смотришь в небо, в котором плывут огромные звезды.

– Ева Юрьевна, хотите чай? – в кабинет заглянула официантка Катя.

Ева кивнула.

…Библейским именем Еву наградила мать – та любила звучные и громкие имена, а это имя (уж как в веках прогремело!), как ни крути, было и заявлением, и поступком, и налагало ответственность на его носительницу.

Мать вообще связывала с Евой большие надежды – дочь категорически и бесповоротно должна была стать счастливой, успешной, любимой, и все это – в двойной степени, и за себя, и за нее, так и не сделавшей карьеры, и не знавшей счастья в нелепом, наскоро развалившемся союзе с Евиным отцом. Мать часто твердила Еве о ее особом предназначении «быть счастливой» и, готовя дочь к будущим победам, выбивалась из сил на двух работах, чтобы оплачивать дочкины наряды принцессы, уроки английского с репетитором, сольфеджио и бальные танцы. Благодаря материнским стараниям Ева к семнадцати годам имела все задатки для блестящего будущего, включая неординарные внешние данные, однако то ли счастья на всех не хватает, то ли Евина судьба выкинула финт, а только получилось так, что Ева разочаровала мать, не оправдав ее надежд на дочкино тотальное счастье.

Скажем, нынешнюю работу дочери мать бы, конечно, не одобрила – вместо того, чтобы стать специалистом по искусству эпохи Возрождения, как Ева собиралась в юности, она стала администратором в ресторане; да и с личной жизнью у Евы «незачет» – особенной любви, такой, чтобы оправдать ею всю жизнь, у Евы не случилось.

А почему, отчего не сложилось, не сбылось, кто его знает?! Уже когда в графе «счастье» у Евы стоял прочерк, мать, глядя на дочь, вздыхала: «Верно говорят – не родись красивой, а родись счастливой».

Ева, даром что родилась красивой (мать уверяла, что дочка – вылитая Брижит Бардо в ее лучшие, сочные годы), свою красоту конвертировать в счастье не сумела. В итоге Евина мать, погоревав, пришла к выводу, что, видимо, у них в роду по женской линии это генетическое: «Вот и твоя бабка была разведенкой, и прабабка, овдовев молодой, растила детей одна».

Недавно, в свои тридцать семь лет, Ева услышала фразу: «Надо было прожить жизнь, чтобы понять, что она тебе не принадлежит», которая многое проясняла в ее женской судьбе. Действительно, так, чтобы пожить «для себя», у нее – либо пока, либо уже – не получалось. Все время что-то мешало – разные жизненные обстоятельства, как говорится, непреодолимые. И в этом смысле и у Евы, и у ее матери, и у Евиной бабки эта особенность была общей, тем самым «генетическим» свойством, о котором говорила мать.

…Чай не помог – от усталости клонило в сон. Повезло же ей работать в этом гиблом месте: смены выпадают преимущественно ночные, вот она и торчит тут за полночь. Кстати, устроиться сюда на работу оказалось непросто.

У Евы тогда ситуация сложилась не из легких – ее сократили из музея, где она работала искусствоведом, на горизонте маячил развод, и надо было как-то выживать и растить сына. И вот тогда, воспользовавшись советом и рекомендацией подруги Ляли (неугомонная Точкина, кажется, была знакома со всей Москвой), Ева пришла в этот ресторан «на кастинг». Собеседование проводила сама владелица ресторана – пожилая армянка Мариам. При этом персонал Мариам себе отбирала, как рабов на плантацию.

– Красивая какая, – неодобрительно заметила Мариам, оглядев Еву при первой встрече. – Небось, полная дура?!

Ева флегматично пожала плечами: вопрос, надо понимать, был риторический.

Мариам взглянула в резюме Евы:

– Такой взрослый сын! Во сколько ты его родила?

– В восемнадцать.

– Ладно, давай так: месяц – испытательный срок, – усмехнулась Мариам, – а там посмотрим, на что ты годишься.

…С тех пор прошло три года. Поначалу, конечно, было непросто, но ничего – справилась. Потом втянулась. От нечего делать стала учиться готовить. «Я же должна досконально знать, что у меня на кухне происходит!» Теперь Ева знает все блюда, соусы, десерты. Если понадобится – сама за шеф-повара встанет к плите.

С Мариам они, на удивление, друг к другу притерлись. Босс из Мариам, конечно, не подарочный вариант – резкая, требовательная, без сантиментов, но справедливая и щедрая. Мариам, кстати, зачастую ругает Еву за присущую той излишнюю мягкость и манеру «либеральничать» с персоналом и советует ей быть с сотрудниками «пожестче». При этом Ева и сама понимает, что жизнь вообще и люди в частности устроены странно – как только с кем-то начинаешь «либеральничать», человек тут же наглеет и садится тебе на шею. А почему так, непонятно. Парадоксальная закономерность: чем с человеком лучше, тем он к тебе… задом.

Это как с Гавриловым, ее бывшим мужем. Уж она ему и так пыталась угодить, и этак: и обед из семи блюд накрывала чуть ли не в вечернем платье, и страстной любовницей в постели прикидывалась, и выставки с ним посещала, чтобы ему казаться интересной, и терпела, и молчала, а Гаврилов задом поворачивался. И пока она это поняла, прошло семь лет. Причем он наглел ровно пропорционально ее стараниям. Сначала она пыталась как-то разрешить эту закономерность, а потом ей надоело, и захотелось просто покончить со всем раз и навсегда, уже не пытаясь ни в чем разобраться.

Сейчас ее бывший муж потихоньку спивается. Еве его искренне жаль, и она желает ему только хорошего. В конце концов, о любом человеке можно вспомнить что-то доброе. Так и о Гаврилове – что-то ведь есть в их общем прошлом светлое и радостное. Например, когда они поженились, ее сын Ваня был совсем маленький, и Гаврилов много им занимался, относясь к нему как к своему сыну. Ваня от родного отца столько внимания не получал, как от отчима. За это она Гаврилову благодарна. Так посмотреть – Ева ему вообще за многое благодарна. Например, за то чувство терпения, которое он ей привил. Еве кажется, что уж после жизни с Гавриловым она все может вытерпеть.

…Все, смена закончена и можно идти домой.

Ева вышла в холодную ночь и тут же озябла. Ну что за город?! Зимняя Москва совсем не предназначена для жизни, здесь быть женщиной уж точно геройство. Еве зимой все время зябко и неуютно. Непонятно, какую одежду и обувь носить в этом суровом климате, под ледяными ветрами?! Капроновые колготки или, упаси господи, чулки? Да вы что – так под юбку дунет, что скрючит в тот же день. А Ева терпит, мужественно отказавшись от толстых гамаш и бабулькиных рейтузов. Да, в нашенских широтах красота требует жертв, и, выбирая сапоги на шпильках, ты должна сознавать, что зимой в России каблуки – это повышенные риски, все равно что ехать на роликах.

С трудом балансируя на своих шпильках (только бы не свалиться!), Ева шла по обледенелым тротуарам в этом царстве вечной мерзлоты и думала, что ведь где-то есть теплые страны, яхты, красивые набережные, залитые солнцем, вдоль которых гордо прогуливаются женщины на высоченных каблуках?!

«Ну где-то же все это есть?!» – вздохнула Ева, поскользнувшись и больно ударившись об лед.

Сил едва хватило на то, чтобы на автопилоте доплестись до дома и принять душ. Потом она накрылась одеялом с головой и послала весь мир к такой-то матери. Ей хотелось спать, спать долго, лет этак сто, просыпаться только для того, чтобы выпить чая и снова проваливаться в сон.

* * *

О чем говорят женщины? О своей усталости.

Это самое то – похныкать подругам, пожаловаться на то, как ты устала, и встретить в ответ понимание и сочувствие. Потому что в чем-в чем, а в этом вопросе женщина всегда найдет понимание у другой женщины. Эта накопившаяся, хроническая усталость объединяет большинство женщин, мы все сестры по усталости. Раннее утро, на улице опять холодно и мерзко, ты не выспалась, а надо вставать и куда-то идти, и где-то там работать… И вот ты – невысокая, изящная или, наоборот, большая и толстая – сжимаешься и чувствуешь себя такой же слабой и беззащитной, как в детстве. Когда зима казалась бесконечной и по утрам так не хотелось вставать и идти в этот ненавистный детский сад или школу.

…С работы – домой, покачиваясь от усталости. А дома дети, муж, животные, и все они смотрят на тебя и чего-то ждут. И, в общем-то, это, конечно, счастье. Но труднодающееся счастье. Пополам с усталостью.

Ты устала… Да, ты ведь не конь педальный, а женщина! Но кому это интересно именно сейчас? В данный момент твоим домашним интересен сложносочиненный ужин, постиранное и выглаженное белье. С сыном надо сделать работу над ошибками по математике и проверить у него задания по французскому, кот требует еды (а еще он любит, чтобы у него в лотке было чисто!), у мужа вообще исключительно богатый райдер с запросами. И в этой дурной круговерти ты будешь кружиться до полуночи, пока не упадешь с ног от усталости.

Гаврилов, бывший муж Евы, однажды некстати заметил (он всегда все делал как-то некстати), что, возможно, Ева ничего не успевает потому, что не умеет планировать время.

«А вот есть такая наука о правильном планировании времени!» – загундел Гаврилов.

А Ева в этот момент, как раз очень кстати, держала в руках тяжелую сковороду, и хоть и не замечала раньше в себе особой кровожадности, вдруг захотела ударить Гаврилова этой сковородой по голове. И, видимо, было в ее взгляде что-то такое выразительное, отчего Гаврилов не стал развивать тему правильного планирования времени и заткнулся.

И вот: уроки, микстуры, кастрюли, рубашки… Наверное, если посчитать – уйма часов, а то и лет ее жизни ухнула в эту пропасть. Ну ладно… Вот станет она старой и можно будет «пожить для себя». Воспарить ненадолго в свободном полете – гордой, независимой, пусть даже с нагрянувшим радикулитом и морщинами! Хотя… На такую-то пенсию?!

* * *

Выспаться ей не удалось. Довольно скоро из кухни стал раздаваться шум. Ева взглянула на часы – ну да, конечно, уже одиннадцать! Вот скотина, когда он, интересно, в институт собирается?

Ева вышла на кухню. Ее сын Ваня сидел за столом и завтракал.

– Привет, ма! – улыбнулся Ваня. – Кофе сварить?

– Почему ты не в институте? – сочла возможным поинтересоваться Ева.

– Да брось ты, мать, – отмахнулся Ваня, – что я там забыл?

Ева возмутилась: хороший вопрос, особенно если учесть, что за его обучение платит она. Притом значительную часть своей зарплаты. Пора бы ей, что ли, характер проявить, к примеру, стукнуть кулаком, поставить вопрос ребром.

– Что за разговоры? – Она стукнула кулаком по столу что есть силы и больно ударила руку.

– Ты чего, ма? – растерялся сын. – Что-то случилось?

– Просто устала, – вздохнула Ева, – я вам не робот, а человек, между прочим, женщина! А ты вот в институт не ходишь, поганец! Запорешь сессию, и привет!

Ваня присел рядом и погладил ее руку:

– Мам, да перестань. Сессию я сдам, даже не сомневайся! Ну, хочешь, с завтрашнего дня вообще не буду прогуливать?

– Что за странный вопрос, Иван? Сколько тебе лет?

– Восемнадцать! – улыбнулся Ваня, – знаю-знаю, я уже взрослый мужчина, и вообще в этом возрасте у тебя уже был я!

– Прекрати! – сморщилась Ева.

Она терпеть не может, когда ей напоминают, что она родила сына в восемнадцать. Ева вообще не любит вспоминать о том времени.

После сделанного внушения Ваня резво побежал в институт. «Интересно, куда он теперь успеет, на последнюю пару разве что!» – усмехнулась Ева.

Она наблюдала из окна, как сын пересекает двор, и не могла насмотреться на своего Ивана, понимая, что ей, как матери, за этого высоченного красавца впору повесить на грудь знак качества – хорош! Ваня схитрил, от всех взял самое лучшее: большие голубые глаза от матери, атлетическое сложение и чувственные губы от отца. Должно быть, девушки сильно беспокоятся на его счет; правда, пока у Вани ничего серьезного, основное его время занимает учеба в институте, а свободное Ваня тратит на интернет, просиживая за компьютером часами.

Ева даже начала волноваться – парень запутался во всемирной паутине; а липкая паутина так просто не отпускает. К примеру, на днях Ева спросила у него: «Есть будешь?» В ответ молчание. «Иван, как дела в институте?» Ваня буркнет: «Нормально!», при этом смотрит мимо нее – в свой ноутбук. В итоге у Евы возникло устойчивое ощущение, что с некоторых пор вместо Вани в доме завелась потусторонняя сущность.

Ева пожаловалась подруге Ляле – так и так, мол, «мы его теряем».

– Парень приболел интернетом? Это нормально, это лечится! – утешила Ляля.

– Чем лечится?

– Как и все на свете – любовью. Подожди, мать, вот скоро парень влюбится, и его захватит реальная жизнь. А ты пока займись собой! Ева, ну, в самом деле… Сын вырос, давно пора подумать о себе. Надо тебя замуж выдать!

Услышав о замужестве, Ева поперхнулась.

Ляля покатилась со смеху:

– Что, небось, своих мужей вспомнила?!

– Их забудешь, как же! – фыркнула Ева.

* * *

Своего первого мужа Ева встретила в семнадцать лет, сразу после окончания школы и поступления в институт культуры. В то лето довольная мать Евы (она считала, что высшее искусствоведческое образование весьма уместно дополнит Евины блестящие внешние данные), узнав о Евином зачислении, отправила дочь на пару недель в Петербург – отдохнуть и развеяться.

И на пути в Петербург, в поезде «Красная стрела», Ева нежданно – негаданно встретила своего рокового демона-соблазнителя.

Сорокалетний Вадим – чиновник петербургской городской администрации – был красив, умен, галантен. Сердце девушки стучало, как колеса вагона, тем более, что ее попутчик по купе СВ не терялся – польстившись на девственные прелести вчерашней школьницы, бывалый ловелас пустил в ход все свое обаяние и опыт. Они проговорили до самого утра, а когда поезд прибыл в Петербург, Вадим взял девушку под опеку. Он дарил ей подарки, читал стихи, водил по ресторанам и театрам. Ева влюбилась в него без памяти. Их роман продолжился уже в Москве, куда Вадим наезжал в частые командировки.

Между страстями и нешуточными переживаниями Ева как-то умудрилась начать учебу в институте, но уже на первом курсе выяснилось, что она беременна.

Известие о беременности дочери для матери Евы стало шоком. Тщательно выстроенная ею концепция блестящего будущего дочери рушилась на глазах, и мать в сердцах сказала, что уж лучше бы Ева ее убила, чем сделалась матерью одиночкой в восемнадцать лет.

Вадим отказался жениться даже под изрядным напором Евиной матери и вскоре уехал – сбежал в длительную командировку за рубеж.

Беременность протекала с осложнениями, Еву мучил сильнейший токсикоз и головные боли. Метаморфозы, происходившие с ее телом, она воспринимала как нечто досадное и обременительное, и не могла дождаться, когда снова станет свободной и обретет былую легкость. Она еще не вполне чувствовала этого ребенка и не думала о том, что вскоре ее жизнь изменится.

А потом родился Ванька. Когда этот хрупкий комочек принесли в первый раз на кормление, Ева жутко испугалась стихийно свалившейся ответственности и не знала, что делать с этим непонятно откуда взявшимся младенцем. Пожилая санитарка помогла, ободрила: «Ничего, мамочка, со временем научишься!» Молоко у Евы так и не появилось, хотя она что только не делала – пила чай литрами, сжимала грудь до посинения, а вот ничего не помогало.

После выписки из роддома Ева окунулась в новую реальность – с пеленками и бессонными ночами. Очевидно, что без помощи матери она бы не справилась с ребенком и с учебой в институте. По сути, настоящей матерью для Вани стала бабушка.

С Вадимом у Евы были какие-то странные отношения – гостиничные. Он приезжал в Москву на несколько дней, после чего возвращался в Петербург. Еве с ребенком переехать к нему Вадим не предлагал – его страшили быт, официальные узы, ответственность и проза жизни. Со временем его визиты становились все реже, а потом он вообще перестал появляться, сведя отцовский долг к выплате алиментов; алименты, впрочем, скоро стали весьма скромными, так как Вадима убрали с прежней административной должности, а на новой работе, с его слов, он зарабатывал в разы меньше. Об ту пору Ивану было два года. Ева бралась за любую работу – продавщицы, диспетчера, подрабатывала моделью на показах, а параллельно училась в институте.

Когда Ивану исполнилось четыре года, заболела и вскоре умерла Евина мать. Ева тогда высохла от горя и окончательно повзрослела.

По ночам она ревела в подушку, ей казалось, что жизнь кончена.

* * *

Вот и получается, что все эти годы она живет с чувством вины и просит у своей матери прощения за то, что у нее не сбылось, не случилось полноценного «женского счастья» (хотя знать бы еще в чем оно, это счастье…)

Скажем, подруга Евы, Лена, несокрушимо уверена в Евином счастье: «У тебя же есть сын!» Надо полагать, бездетная Лена знает, что говорит. Ева ей верит: «Да, я счастливая! Потому что у меня есть сын – смысл жизни, ее оправдание. Ну а с личной жизнью не сложилось…»

Хотя вскоре после расставания с Вадимом она встретила Гаврилова – свою вторую попытку в виде спорта, называемом замужеством (кстати, тоже неудачную). Вообще Гаврилов – это отдельная история под названием «Как Ева сходила замуж и как ей там не понравилось».