Читать книгу Она такая разная. Современные рассказы о любви - Алиса Тишинова - Страница 3

На домике, возле которого остановился поезд, не было даже названия станции. Больше всего он напоминал овощной склад. Ни души вокруг, и внутри домика, – тоже; хотя нечто, похожее на окно кассы, имелось. Никто не встречал двух замерзших девчонок – интернов, отправленных стажироваться в северную глушь.

Катя с Ларисой недоуменно переглянулись. Обе слишком устали, чтобы возмущаться, да и пугаться уже чего-нибудь. Ушедший поезд не догонишь; им оставалось лишь ждать. Через некоторое время к станции подкатила видавшая виды «скорая».

– Замерзли, девушки? Прощения просим, не могли раньше, – вызова! Машин мало. – Усатый водитель подхватил их сумки, забросил в машину. – Залезайте, держитесь крепче!

Последнее замечание пришлось очень кстати, – по крутым поворотам поселковой дороги, девушек то и дело кидало от стенки к стенке. Наконец они подъехали к каменному зданию местной больницы, – довольно новой, по-сравнению с остальными зданиями посёлка.

– Здравствуйте! – приветствовала их симпатичная моложавая заведующая. – Как вовремя вас прислали! Я, наконец, смогу уйти в отпуск. Одну отправим в поликлинику, другую, – в стационар… Если что, – коллеги помогут.

Вот так. Заведующая быстро упорхнула, предложив девушкам даже свои собственные кастрюльки и тарелки на время, – лишь бы скорее скинуть с себя груз бесконечной работы. В ней чувствовалась усталость на грани истерики.

Лариса взяла на себя поликлинику, а Катя радостно подхватила доставшийся ей стационар, – пусть он считается более сложным и проблемным, но для неё он привычнее. Ей нравилось тщательно изучать больных; размышлять, и назначать лечение, а не бегло осматривать незнакомых пациентов, и за пять минут что-либо решать. Пусть её пациенты тяжелее, зато у нее есть время запомнить их, подумать.

Поселили девушек в элитном «финском» домике, где, казалось бы, всё дышало комфортом и местной колоритной роскошью. Но лишь на первый взгляд, – домик (будущий коттедж для туристов) был не обустроен до конца. Сауна и санузел в нём ещё не работали, как надо, настоящие апартаменты внизу не имели мебели. Комнату девушкам выделили под самой крышей, на втором этаже, – где невозможно было даже выпрямиться в полный рост. Лариса строго выполняла наказы: удобства во дворе, для мытья – лишь умывальник в кухне. Воду сливать в тазик, и выливать во двор. Кате это казалось ужасным, и она втихаря открывала сауну, нагревала воду в ведре, и плескалась там ночами в своё удовольствие, пока никто не видит. Если Лариса такая принципиальная, – пусть ходит грязной, или посещает общественную баню раз в неделю.

…

Палат было много; запомнить, изучить сразу всех пациентов оказалось сложно. Особенно привередничали бабки. Одна из них при каждом обходе презрительно произносила нечто, вроде: «А вот Надежда Ивановна всегда помнит моё давление…» Ну, еще бы! Ты же достанешь кого угодно, – попробуй, не запомни за несколько лет. Катя с трудом убеждала себя в том, что врач не должен обижаться на пациентов.

Другая строила из себя скромнейшую мученицу, которой ничего уже не надо, и ничего она уже не ждет, и все прекрасно понимает, – дни её сочтены, – поэтому не стоит с ней возиться, а лучше уделить внимание той самой Алле Петровне, – массивной, черноволосой и краснолицей, чьи колебания цифр артериального давления (утреннего и вечернего), – весь уважающий себя медперсонал должен помнить наизусть. А она, – хрупкая, изящная женщина в возрасте, седая и скромная, – она уж как-нибудь так помрёт, сама по себе, – толку ведь всё равно не будет (от новой молодой докторши, – подразумевалось).

Мужские палаты, – в этом смысле, – являлись светлым оазисом. Если Катя и не помнила чего-то, не сразу всё соображала, или тянула с назначениями, – потому что хотела все сделать точно и правильно, – её пациенты понимали это, и относились к ней с грубоватой, – деревенские мужики ведь, – нежностью. Они видели ее старание, и доброжелательность; уважали, и не давали в обиду. Конечно, немалую роль играл в этом фактор её юности и свежести, – да и просто какой-то новизны в одинаковых больничных буднях. Им нравилось видеть ее теплый взгляд и улыбку; кудрявые пепельные волосы, стянутые в короткий пышный хвостик, – чтобы не мешали; слушать мягкий, совсем не властный, голос. Катя была приятным разнообразием для мужской половины пациентов, уставшим от одних и тех же строгих лиц докторов; а с ней и пошутить можно. В пределах разумного, – они уважали её. Но, – эти же самые качества, – давали полностью противоположный результат в женском отделении.

В одной из мужских палат находился молодой человек двадцати восьми лет, – как было указано в истории болезни. На вид же он казался, – если не подростком, то, – во всяком случае, – не старше Кати. Лишь слабо пробивающиеся усики сообщали, что это не так. Очень худой, с прозрачными синими глазами и светлыми волосами до плеч, – он походил на изможденного Христа. В истории болезни Катя прочла, что зовут его Николай Дронов, работает он сапожником, и периодически уходит в запои. Совсем не объект для девичьего интереса. И все равно она смущалась, проводя осмотр. Впалый живот юноши пересекал огромный страшный шрам. «Удалено 3/4 желудка после кровотечения, осложненного перитонитом». Жалость затопила сердце. Ему нельзя пить! А что ему еще делать? В этой глухомани пьют все, – кроме тех, кто не живёт здесь постоянно, а имеет лишь дачи для отдыха; да, возможно, самих врачей (и то не факт).

Бывает такое? Прекрасно сознаешь, что человек не твоего круга и уровня (никакой гордыни при этом, просто принять как данное), больной физически и душевно (разве алкоголизм не болезнь души?), – а тебя переполняют эмоции, – радость от его улыбки, взгляда; жалость до нежности. Возникает безудержное желание помочь хоть чем-нибудь, – настолько сильное, что ты готова поплатиться за это.

Катя заметила, что остальной персонал махнул на него рукой, все относятся несерьезно, – все равно, мол, – смертник: алкоголик-язвенник, с культей желудка. Скоро выписка, а ФГДС-контроль не сделан. Из всей терапии – диета, да фамотидин. Недрогнувшей рукой Катя подключила к терапии более дорогие и эффективные препараты, назначила обследования; изменила предполагаемый срок выписки. За что и получила нагоняй, от узистки и хирурга. Затем она подошла к старшей медсестре, пожаловалась на гастрит, якобы беспокоящий её, – выпросила упаковку де-нола, и альмагель. Она знала, что для Коли не дадут ничего, и заранее позаботилась обеспечить его лекарствами, – хоть на какой-то период после выписки.

Конечно, лекарства она могла бы и купить в аптеке. Да где та аптека? Она ещё не изучила местность, и знала лишь дорогу от больницы до финского домика, да продуктовый магазинчик рядом. Посёлок невелик, но кругом сугробы по-пояс, а названия улиц и номера домов, – если вообще имеются, – скрываются в потемках полярной ночи. Тут заблудиться, провалиться в сугроб, – нечего делать. Весной найдут… К тому же, – морально это было бы для неё неприятно. Потратить личные деньги на пациента, – даже если он этого не узнает, что маловероятно в таком посёлке, – но от самой себя-то ничего не скроешь! – казалось ей чересчур интимной заботой, – Кате не хотелось бы чувствовать подобное. К тому-же, больница, – по ее мнению, – должна выписывать человека с выдачей ему необходимых на первое время препаратов. Так было заведено там, где она училась. Это нормально и правильно. Ну и пусть ей пришлось пойти на хитрость.

Как ни старалась Катя скрывать эмоции, – молодой человек заметил её внимательное отношение к нему. Трудно было не заметить. Ведь теперь, – её стараниями, – он принимал новые лекарства, и лазер-терапию получал. И о том, что лечиться ему теперь ещё больше недели, – тоже, разумеется, знал.

Впрочем, Катя всего лишь восстановила справедливость. Но Николаю её действия показались чем-то гораздо более значимым. Теперь он часто приходил на пост, где Катя заполняла истории, – здесь ей было удобнее, чем в холодной ординаторской, – не надо каждый раз бегать за медсестрой, чтобы отдать историю. Коля благодарно смотрел огромными голубыми глазами, пытался поговорить с ней о чём-нибудь, – для него это было сложным делом. Но Катя, улыбаясь, быстро пресекала его мучительные попытки благоговейного флирта, – по той причине, что ей, – в самом деле, – было безумно некогда. Больных, – на неё одну, – оказалось очень много, – она и так торчала в больнице до самого вечера.

За три дня до выписки Дронова, Катя заболела. Немудрено простудиться, – живя в спартанских условиях, переутомившись, да находясь среди чихающих и кашляющих. Пусть в инфекционное «крыло» здания она заходила крайне редко, – для консультаций, – но всё равно это случалось.

Долго болеть ей не позволили, – невролог Анна Сергеевна, – молодая, но уже мрачная и задерганная; худенькая, с мальчишеской стрижкой, – пришла навестить её. От имени всего коллектива, – сколько их там осталось? Она теперь одна вела практически всю больницу, кроме хирургии и инфекционного отделения. Тут побежишь… Заставила Катю выпить около литра горячего чаю с мёдом; не слушая протестов, плеснула в её чашку малиновой настойки; вытащила большой шмат сала (при виде которого Кате стало дурно), и велела есть, – в нем, мол, куча витаминов. Им тут болеть некогда! Чтобы дня три, – максимум, а не то… она тоже на больничный уйдет!

– Кстати, Дронова твоего выпишу завтра, – хмуро добавила Анна Сергеевна. Без всякой язвительности, или попытки надавить таким способом. Просто для неё он действительно казался лишь Катиным капризом. – Новых больных класть некуда. А он третью неделю лежит!

– Но у него же ФГДС через день, и еще два лазера осталось! – взмолилась Катя. – Нельзя же без контроля ФГДС!

– Ничего, – перепишем на завтра, – сделает ФГДС, и ещё один лазер, и завтра же выпишется.

– Тогда ладно, – успокоилась Катя.

Но вышло не очень ладно. На другой день взбешенная Анна Сергеевна прибежала снова.

– Твой Дронов! Устроил дебош! Отказался идти на ФГДС, твердил мне одно, как попугай: «Екатерина Андреевна назначила мне на послезавтра… Не пойду сегодня!» Я ему: «Твоя Екатерина Андреевна сама лежит с температурой, и твой лечащий врач сейчас – я! Сегодня пойдёшь!» – «Нет!» – «Ну и чёрт с тобой, – не ходи! Уйдешь без обследования. Собирай вещи, – ты выписываешься ты прямо сейчас, – а мне надо других больных принимать!»

Катя опустила голову. Вон как всё вышло… И ведь невролог права, – ни к чему Коля полез на рожон. Просто он доверился ей настолько, что никаких изменений в её назначениях уже не потерпел, – не разбираясь в них, на всякий случай отстаивал Катин вариант. Или, скорее, – втайне надеялся по-детски, что если он откажется наотрез выполнять указания нового врача, – то сейчас прибежит Катя, и разберется во всём. Его тоже понять можно, – уже третий лечащий врач, – и каждый резко всё меняет.

Что тут скажешь? Она ничего не ответила Анне Сергеевне. А той и не нужен был ответ, – выплеснула эмоции, сообщила о событиях, да ушла. Не до того ей, – сама с ног валится.

…

Около пяти вечера врачи ещё и не думали заканчивать работу. Они только начали писать истории, эпикризы на завтрашнее утро. В просторной ординаторской их находилось трое: хирург, Анна Сергеевна и Катя. В дверь негромко постучали.

– Да-да! – громко произнёс Павел Иванович, хирург.

На пороге возник Коля Дронов, Кате было странно увидеть его в чёрной зимней куртке.

– Здравствуйте! – Дронов улыбнулся, боязливо покосившись в сторону Анны Сергеевны. Левой рукой он безуспешно прятал за спиной букет. – А можно… Екатерину Андреевну, на минутку? – обычно бледное лицо лицо его порозовело.

– Сейчас! – Катя и так уже вскочила, сияя глазами, – она спешно искала лекарства в ящике стола, незаметно переложила их в карман халата.

– Можно, можно, – усмехнулась Анна Сергеевна. – Беги к своему протеже… это для меня теперь путь в обувную мастерскую закрыт…

Смущаясь друг друга, они спустились в темный холл по винтовой лестнице, уселись на стулья для посетителей, которых здесь и не бывало никогда, – но стулья на всякий случай стояли.

– Екатерина Андреевна… Катенька, – дрогнувшим голосом сказал Коля. – Спасибо вам, – он протянул ей букет почти засохших гвоздик, замотанных целлофаном так, что их, – оно и хорошо, – почти не было видно, (где только и раздобыл он их?), да скромную коробочку конфет «Родные просторы». Для него, наверное, было подвигом, – найти деньги сразу после больницы, не пропить их, купить цветы…

– Спасибо, Коля! – Катя занервничала. Если он сейчас начнёт какие-то признания делать, – как ей быть? Надо не допустить. – Я на минутку, очень много работы! Я рада, что ты выглядишь здоровым. Как себя чувствуешь?

– Хорошо… Но, я хотел поговорить.

– Я тоже. Вот, держи, – Катя протянула Дронову лекарства. – Я взяла их для тебя, – поскольку тебя выписали так резко, без рекомендаций… Но не надо было скандалить, лучше бы ты прошёл обследование. Я беспокоилась за тебя. А пока продолжай принимать всё по той же схеме, как и здесь. Да и в инструкции все написано.

Она отчетливо понимала, что не прочтет он никакие инструкции, и принимать ничего не станет. Он смотрел на неё горящими умоляющими глазами, не слыша, и не сознавая ничего, кроме единственного, что дошло до его сознания: Екатерина Андреевна думала о нём, переживала, и даже раздобыла для него лекарства! Ей не всё равно! Может, у него есть надежда?! Но почему же она так торопится уйти, и говорит лишь о лекарствах? Забирая таблетки, он коснулся её теплых пальцев. Не выдержал, наклонился, мгновенно поцеловал руку горячими сухими губами.

– Екатерина Андреевна! Простите… Постойте!

– Николай, милый, мне правда нужно работать. А скоро и уезжать. Береги себя, пожалуйста! Лечись. Не пей, – тебе нельзя совсем! И ещё… тебе кто-нибудь говорил, что ты безумно красив?

– Нет… – Коля оторопел от её слов.

– Так вот, знай это… И, – прощай!

Воспользовавшись моментом, Катя легко взбежала по лестнице, с конфетами и цветами. Не оглядываясь. Возле ординаторской она с трудом перевела дыхание, вытерла набежавшие на глаза слёзы. Что она может сделать? Ну вот, – что? Усыновить его? Замуж взять? Не выйти, а взять замуж, – инвалида-алкоголика, необразованного, не имеющего ни денег, ни квартиры! Да и не любит она его. Жалко – да, до безумия, сердце щемит от его нежной улыбки, необыкновенных трогательных глаз, жуткого шрама. Что угодно для него сделала бы! Кроме одного… Неожиданно для самой себя она выдала ему эту последнюю фразу, в импульсном каком-то порыве. Тем не менее, фраза имела конкретные цели: помочь ей уйти, пока он в состоянии шока. И той же шоковой терапией, – поднять ему самооценку, чтобы на всю жизнь он запомнил именно такие слова о себе, сказанные самым значимым человеком. Кто знает, – вдруг пить бросит после этого?

…

На следующий день, когда Катя возвращалась с работы, – её поджидал Коля.

– Я провожу вас!

– Проводи.

Катя не сразу поняла, – по морозу, – что от него пахнет спиртным. Держался Коля несколько развязнее. Для того и выпил. Ох, – не так на него слова её повлияли, не так! Видимо, он решил, что имеет какие-то шансы. И выпил для храбрости, – вместо того, чтобы не пить совсем! Катя ощутила бессилие и досаду.

– Коля, ну зачем? Я же просила тебя не пить; тебе же нельзя!

– Да, знаю. Но какая мне разница, если… если вы уедете! Катенька, – он вновь взял её руку, прижал к щеке. – Вы, вы такая! Я никогда не встречал девушки, похожей на вас! Не уезжайте! Я буду много работать, мне неплохо платят…

– Коля, милый… Не надо. Не мучай себя и меня. Здесь тоже есть хорошие девушки. Ты, главное, не пей! Вылечись. Видишь, и платят хорошо… И все будет хорошо. Ты мне нравишься, но пойми, – я живу другой жизнью, я не могу остаться с тобой. Хочешь? – я дам тебе адрес и телефон?

Катя нашла в сумке карандаш с блокнотом, старательно выводила на листочке буквы и цифры, зная, что назавтра, – скорее всего, – Коля потеряет заветную записку. Но хоть сейчас будет счастлив. Он бережно сложил листочек, спрятал в карман.

– А теперь прощай! Не забудь принимать лекарства, не потеряй адрес, а главное – не пей, пожалуйста!

– Хорошо… Катенька… – он ещё раз прижался губами к её руке, не желая отпускать…

…

Заперев за собой двери финского домика, Катя, не раздеваясь, без сил упала в гостевое кресло, и, уронив лицо в ладони, заплакала.