Читать книгу Битва за Севастополь. Одиночный выстрел - Алла Бегунова - Страница 3

Им пришлось ждать совсем недолго.

Ровно в восемь часов тридцать минут утра вышел служитель и открыл тяжелые кованые ворота. Вместе с другими посетителями они ступили на Главную аллею. Старинный парк дышал влажной свежестью, приветливо шелестел узорчатыми листьями. Однако Людмила, крепко сжимая ладошку сына, свернула в сторону от ряда могучих столетних дубов. Главная аллея прямая, как стрела, выводила гостей только к разрушенному господскому дворцу, а он был не единственным украшением этого огромного, искусно созданного сада.

По узкой дорожке, петляющей между рощиц и полянок, они двинулись на юг, к берегу реки. Осталось справа причудливое строение под названием «Ротонда». Затем слева появились невысокие молодые деревца здешнего «Ново-парка». Наконец впереди, среди густой зелени блеснуло зеркало пруда. Ростислав закричал:

– Мам, мам, вон они! Я их вижу!

– Ладно, беги, – сказала она и разжала пальцы.

Он обернулся к ней:

– Можно я залезу на ту стенку?

– Можно. Но будь осторожен. Камни там качаются…

Ее девятилетний сын, резвый и веселый мальчик, пустился вприпрыжку по аллее, и скоро она увидела его синюю рубашку с короткими рукавами и распахнутым воротом среди белых стен. Он взобрался на балюстраду и оттуда смотрел на водопад. Ему казалось, будто светлые струи вытекают прямо из-под ног. С тихим журчанием они спускались на замшелые ступени, скатывались по ним вниз и так добирались до пруда, где от их движения слегка покачивались желтые кувшинки.

Людмила видела, что сына тоже восхищают «Руины», одно из самых ее любимых мест в водном парке «Александрия». Внешне Ростислав сильно походил на мужа, но ей очень хотелось, чтоб сын унаследовал ее характер, разделял ее пристрастия, одобрял то, что ей нравится, не воспринимал все, ей неприятное.

В конце позапрошлого столетия графиня Александра Васильевна Браницкая, племянница светлейшего князя Потемкина-Таврического, фельдмаршала и тайного супруга императрицы Екатерины Второй, заложила сей парк. Она вознамерилась сделать его равным красивейшим регулярным садам Западной Европы, выписала оттуда архитекторов и садовников, вложила в проект немалые финансовые средства. Парк возник рядом с захолустным украинским городком Белая Церковь как явление далекого, неведомого здешним жителям мира. Честно говоря, если бы не эта выдумка русской аристократки, то в Белой Церкви, ныне расположенной на юге Киевской области, и вовсе нечего было бы показать любознательным туристам…

Семья Беловых переехала в Белую Церковь перед Первой мировой войной. Здесь на деньги, полученные по наследству, они купили небольшой дом с садовым участком. Здесь же в июне 1916 года родилась их младшая дочь Людмила. Своего отца, Михаила Ивановича Белова, она увидела не сразу. Он воевал, на фронте вступил в ряды Коммунистической партии, участвовал в революционных событиях в Петрограде, в годы Гражданской войны стал комиссаром в кавалерийском полку 17‑й Самарской дивизии, храбро сражался с белочехами, с отрядами Колчака на реке Урал, с Добровольческой армией Деникина на Юге России…

– Мама, кто разрушил этот красивый дом? – раздался голос Ростислава. Он уже стоял у стены из дикого камня, на валуне возле водопада и сломанной веткой плюща показывал на белые колонны.

– Никто, – ответила Людмила.

– Может быть, белогвардейцы?

– Нет, такое им не под силу, – она улыбнулась.

– Белогвардейцы имели пушки, – серьезно возразил ей сын.

– Все это придумал архитектор Мюффо. Француз из Парижа.

– Зачем?

– Мода восемнадцатого столетия. Руины, и обязательно – в парке. Они считали, что это очень красиво. Напоминает о прошлом человечества…

Будучи студенткой четвертого курса исторического факультета Киевского госуниверситета, недавно сдавшей весеннюю сессию на «отлично», Людмила могла бы прочитать Моржику – так звали сына в семье из-за двух выступающих вперед верхних зубов – настоящую лекцию о преемственности поколений. Но благоразумно воздержалась. Знания следует усваивать постепенно, переходя от простого к сложному. Поспешность опасна для незрелого детского ума. У них же с Моржиком впереди – половина лета. Они успеют поговорить обо всем, что интересует ребенка.

А сегодня, 9 июня 1941 года, в день его рождения, лучше думать о подарках, о праздничном застолье с бутылками сладкой воды «ситро», с мороженым «крем-брюле», с пирожками, начиненными свежей вишней и обильно посыпанными сахаром. Такие пирожки замечательно печет бабушка Ростислава по отцу, Ядвига Томашевна Павличенко. Свекровь и свекор пригласили Людмилу Михайловну Павличенко, урожденную Белову, провести в городе Белая Церковь несколько летних дней, показать им внука, по которому они очень скучали, принять от них подарки, приготовленные по случаю его дня рождения: костюм, две рубашки и хорошие кожаные ботинки.

Поколебавшись, студентка четвертого курса истфака согласилась. Она отправилась из Киева в город своего детства и отрочества. Она думала, что все-таки у ее ребенка есть отец, и пусть хотя бы иногда они видят друг друга. Сама Людмила особых надежд на встречу с Алексеем Богдановичем Павличенко не возлагала. Это была ее первая, школьная, прямо-таки сумасшедшая и безоглядная любовь. Она вспыхнула внезапно, как пожар в степи. К сожалению, иссушенные южным солнцем травы долго не горят и падают на землю черным пеплом.

Однако до сих пор они почему-то не оформили развод официально, не сходили в местный ЗАГС и не подали там заявление о расторжении брака по обоюдному согласию. Пани Ядвига о том знала. Она всячески старалась их помирить, восстановить семью, устроить так, чтобы невестка с внуком после окончания университета вернулась в Белую Церковь.

Добрые старички Павличенко приняли Людмилу и Ростислава сердечно. Алексей же появился в родительском доме только вчера вечером и, как обычно, слегка навеселе. За ужином, однако, они сидели рядом и разговаривали о новой работе Алексея, о студенческой жизни Людмилы, об успешной учебе Моржика. Беседа протекала вполне мирно, даже задушевно. Ядвига Томашевна, чрезвычайно довольная этим, хлопотала у стола и подкладывала им лучшие куски жирного, горячего жаркого.

Людмила изредка поглядывала на бывшего мужа. Алексей почти не изменился. Он был все тот же красавец мужчина, рослый и стройный. Вьющиеся волосы золотистого цвета падали ему на лоб, и он небрежно сдвигал их в сторону ладонью. Улыбка блуждала по его полным мягким губам, на щеках горел румянец. Впрочем, его большие голубые глаза избегали прямого взгляда. Или студентке Киевского университета это только казалось?

Может быть, далекие польские предки, владевшие здесь землями и крепостными крестьянами-украинцами, передали ему эту стать, этот гордый поворот головы, черты лица совершенно правильные и тонкие. Но время высокомерных ляхов, терзавших Украину два с половиной столетия, давно кончилось. Точно так же в игре, затеянной студентом 4‑го курса сельскохозяйственного техникума с ученицей восьмого класса «А» средней школы № 3, наступил финал, весьма для него неожиданный.

А жаль. Ведь все хорошо у них начиналось…

Если вспоминать по порядку, то на первое место в истории, приключившейся с Людмилой Беловой примерно десять лет назад в этой местности, надо поставить… отрез крепдешина дивного бежевого цвета с крупными розовыми и лиловыми цветами. Его привез из очередной командировки Михаил Иванович Белов. Теперь он служил в Народном комиссариате внутренних дел и был заведующим транспортным отделом трех районов Киевской области: Васильковского, Белоцерковского и Таращанского. Уезжать из дома ему приходилось часто. Возвращаясь, он всегда старался привозить какие-нибудь подарки жене Елене Трофимовне и двум любимым дочерям – Валентине и Людмиле.

Рассмотрев крепдешин хорошенько, Елена Тимофеевна сразу решила, что сошьет из него платье не старшей, Валентине, а младшей, Людмиле. Через месяц ей исполнялось 15 лет. За прошедший год она сильно выросла и превратилась из угловатого, нескладного подростка в цветущую, весьма и весьма привлекательную девушку.

Платье сделали по последней моде: приталенное, с пояском, с широкой юбкой-четырехклинкой, украшенной на подоле оборками. Людмиле оно шло необычайно. Покрой подчеркивал гибкость и стройность ее фигуры, цвет ткани чудесно оттенял пышные темно-каштановые волосы и карие глаза. В этом платье никто бы не дал Люде пятнадцати лет. Она смотрелась взрослой, уверенной в себе королевой бала.

Никаких балов в Белой Церкви, естественно, не устраивали. Но танцевальные вечера проходили регулярно, раз в две недели, по субботам, с девятнадцати до двадцати двух часов в просторном вестибюле городского Дома культуры и отдыха. Пускали туда по билетам, купленным в кассе за тридцать копеек. Оттого не все старшеклассники средней школы № 3 могли посещать их постоянно.

Однако Михаил Иванович, увидев Людмилу в новом платье, воодушевился и признал, что наряд надо обновить немедленно. Он выдал дочерям пять рублей и поручил Валентине как старшей и более опытной, ранее посещавшей танцевальные вечера в ДК, присматривать за младшей сестрой. Затем глава семейства отбыл в Киев на республиканское совещание руководящих работников НКВД, посвященное проблемам классовой борьбы, которая обострялась при построении социализма в одной, отдельно взятой стране…

Они пришли в Дом культуры и отдыха с опозданием.

Оркестр уже играл вальс «Амурские волны», по паркету скользили пары. Людмила тотчас увидела Алексея Павличенко. Да и трудно было бы его не заметить. Он танцевал прекрасно и уверенно вел по танцполу свою партнершу – рослую девушку в ярко-алом платье с синей отделкой.

Сестры Беловы скромно заняли место у стены, возле большой картины местного художника, называвшейся «Осенний вечер на реке Рось». Это время суток живописец изобразил в стиле позднего импрессионизма, в серо-синеватых и пепельных тонах. Людмила, оглянувшись на картину, лишь крепче прижала к себе сумочку из бисера. Она внимательно рассматривала танцующих и вовсе не предполагала, что на фоне иссиня-темного неба, серой воды и черных деревьев, потерявших листья, ее бежевое платье с нежными цветами смотрится празднично и очень эффектно.

Тем временем оркестр исполнил последние такты знаменитой мелодии. Пары, до того вальсировавшие по залу, замерли на месте. По странной случайности Алексей Павличенко очутился как раз напротив сестер Беловых и невольно остановил свой взгляд сначала на платье из крепдешина, затем – на лице его прелестной обладательницы. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Людмила, которой он сразу понравился, улыбнулась.

Однако партнерша повела Алексея к оркестру. Уходя, он обернулся. Золотистые вьющиеся волосы упали на высокий лоб, небесно-голубые глаза приветливо сверкнули. Людмила вздохнула. Лучший танцор этого вечера был похож на смелого рыцаря из романа Вальтера Скотта «Айвенго», прочитанного ею на прошлой неделе, но, видимо, он уже дал обет любви другой прекрасной даме.

Она немного удивилась, когда он подошел к ней вновь и вежливо, даже несколько церемонно, пригласил на танец. Музыка заиграла фокстрот. Положив руку на тонкую девичью талию, Павличенко завел светский разговор.

– Вы здесь впервые? – спросил он.

– Впервые, – как эхо, отозвалась она, испытывая незнакомое ей прежде волнение.

– Вы живете в этом городе?

– В этом городе, – подтвердила Людмила.

– Раньше я вас тут не встречал.

– У меня не было подходящего платья.

– Теперь оно появилось, – Алексей бросил быстрый взгляд на плечи и вполне сформировавшуюся грудь юной партнерши. – Ваше платье просто замечательное!

– Спасибо на добром слове. Я тоже так думаю, – ученица восьмого «А» класса средней школы № 3 постепенно приходила в себя.

– Как вас зовут?

– Людмила, – четко представилась она.

– Я – Алексей. Я люблю танцевать и бываю здесь довольно часто.

– О, вы прекрасно танцуете!

– Это комплимент?

– Нет! – горячо заверила его Людмила. – Чистейшая правда. Я так танцевать не умею.

– Научиться нетрудно, – Алексей ласково посмотрел на девушку и слегка сжал ее пальцы. – Я могу дать вам несколько уроков. Хотите?

– Хочу!..

Весна в 1931 году выдалась ранняя, теплая, солнечная. Потому вишневые сады в Белой Церкви начали цвести еще в конце апреля. В мае районный городок, расположенный на равнинных берегах реки Рось и прилегающего к ней ручья Ротка, точно накрыло белым покрывалом. Тысячи маленьких четырехлепестковых цветочков усыпали ветви деревьев и превратили их в подобие белых пирамид. Степной ветер безжалостно сбивал эти цветы. Они летали вдоль городских улиц, собирались комками ослепительно белой невесомой пены у камней, киосков, водоразборных колонок, заборов, на крышах низких украинских хат.

Жители Белой Церкви в те времена культивировали три сорта: вишню степную с невысоким стволом и раскидистой кроной, раз в три-четыре года дающую невероятно обильный урожай; вишню-магалебку, поднимающуюся вверх на десять-двенадцать метров, и так называемую вишню Максимовича с мелкими, почти черными плодами, пригодными для изготовления крепких наливок. Магалебка же им нравилась из-за сильного запаха. Сады, осыпая свои цветки на землю в последние дни мая, благоухали, и этот сладковато-терпкий запах мог пьянить не меньше, чем вино.

Людмила и Алексей обычно встречались раз в неделю во второй половине дня, после занятий. Они отправлялись гулять на окраину, засаженную фруктовыми садами. Чаще всего посещали заброшенные участки с вишней-магалебкой, где никто их не видел. Облако из белых цветов скрывало влюбленных от посторонних глаз, а божественный запах опадающих лепестков волновал молодую кровь.

Для ученицы восьмого «А» класса средней школы № 3 все было впервые, все в новинку. Этот садово-танцевальный роман захватил ее всерьез. Избранник казался ей самым красивым, самым умным, самым сильным человеком на Земле. Действительно, он был гораздо старше нее, отменно танцевал, умело ухаживал и легко вскружил голову пятнадцатилетней девчонке.

Алексей Павличенко обладал большим опытом в любви, причем не только платонической. Первый урок преподала ему соседка, шустрая молодая вдовушка. Ей приглянулся ладный паренек, и как-то она зазвала его к себе в гости на чашку чая. Чаепитие закончилось в постели. Потом это повторилось не раз и не два. Алексей открыл для себя новую сторону жизни. Он понял, что женщины – существа чувственные, податливые и недалекие. Они созданы исключительно для того, чтоб дарить наслаждение мужчине.

Но мужчина должен очаровывать особей противоположного пола с одного взгляда, с одной встречи. Если они заглатывали крючок, то далее следовал период, как он говорил, «близкого подхода»: маленькие подарки, иногда цветы, походы в кино, прогулки под луной, пространные разговоры ни о чем. Постепенно они подпадали под его влияние и в конце концов добровольно соглашались на то, ради чего он знакомился с ними.

Однако очередная его подружка – правда, слишком юная и вместе с тем обворожительно красивая – каким-то непостижимым образом выпадала из этого ряда милых идиоток, без устали болтающих о своей неземной любви. В ней чувствовалась некая внутренняя сила, она была себе на уме. Даже целоваться он научил ее не сразу. Дальше дело пока не двигалось. Алексей медлил, сам не зная, почему. Возможно, восьмиклассница сумела занять в его холодном сердце чуть больше места, чем другие девушки…

Белые цветы в вишневых садах исчезли, и между плотным, блестящими с лицевой стороны, зубчатыми листьями появились зеленые завязи. Они быстро увеличивались в размере. В июне красные плоды-шарики уже мерцали в кронах вишни степной, к началу июля – на вишне-магалебке. Тем временем Елена Трофимовна, обеспокоенная участившимися прогулками младшей дочери неведомо где, решила отправить обеих сестер на летние каникулы к своим родственникам, проживающим под Одессой.

Домой Валентина и Людмила вернулись лишь 30 августа, к началу занятий в школе. Новая встреча с сердечным другом произошла опять-таки на танцах. Алексей Павличенко объявил юной красавице главную новость: после защиты диплома, которая состоялась в середине июля, он получил распределение и уезжает на работу в Херсонскую область, в крупный зерносовхоз «Заря коммунизма». Билет уже куплен и завтра он сядет на поезд. Людмила сильно опечалилась. Раньше Алексей говорил ей, что у него есть шансы остаться в Белой Церкви.

Несмотря на протесты старшей сестры, она вместе с Павличенко покинула вечер танцев в Доме культуры и отдыха. Наступал тот самый осенний вечер на реке Рось. Взявшись за руки, влюбленные пошли к давно изученному ими заброшенному саду. Там три десятка деревьев вишни-магалебки, отдав созревшие плоды людям, теперь шелестели на ветру желтеющими листьями. Лишенные живительной влаги, они тихо падали на землю и устилали ее мягким ломким ковром.

Алексей снял пиджак и постелил его под старым большим деревом, где листьев собралось великое множество. Они сели рядом, обнялись, и Людмила впервые поцеловала его сама. Лучший танцор города Белая Церковь расценил это как сигнал к решительным действиям.

– Если ты любишь меня… – зашептал он и начал расстегивать на ней блузку из легкой шифоновой ткани. – Только если по-настоящему любишь…

– Люблю, – ответила она.

– Тогда ты сможешь… Ты поймешь…

– Что мне надо понять?

– Я же не хочу с тобой расставаться, – горячими губами он касался ее обнаженной шеи, плеч, груди, заставляя соски твердеть.

– Подожди… Ну пожалуйста, подожди… – просила она ошеломленно.

– Единственная моя! Родная! Это – всего лишь миг…

Объятия возлюбленного были крепкими, и Людмила ощущала твердость и силу мужского тела. У нее у самой кровь приливала к щекам. Жар поднимался откуда-то снизу и волной охватывал сердце. Откровенные ласки сводили ее с ума. Она теряла контроль над собой, падала в бездну. Волшебная планета, усыпанная желтыми листьями, плыла в неведомой ей огромной Вселенной, и у Люды Беловой от ее движения кружилась голова.

Только внезапная острая внутренняя боль вернула ученицу восьмого «А» класса на нашу грешную Землю…

Алексей на следующий день и впрямь уехал. Она прогуляла четвертый урок алгебры и пятый урок украинского языка, чтобы проводить его на вокзале. Там она впервые увидела его родителей: Ядвигу Томашевну, статную красивую женщину лет сорока пяти, и Богдана Григорьевича, человека неопределенного возраста, из-за своего роста и телосложения похожего на большой шкаф. Кроме того, на вокзал явилась и та девушка, которая часто танцевала с Павличенко в Доме культуры. Только теперь вместо ярко-алого платья на ней был сиреневый плащ и шляпка из итальянской соломки.

Ничуть не смущаясь, Алексей познакомил ее с Людмилой, весело улыбнулся, поцеловал в щечку обеих своих поклонниц и сел в плацкартный вагон пассажирского поезда «Умань – Киев», следующего через Белую Церковь с получасовой остановкой…

Прошло два месяца.

На задержки Людмила по своей неопытности не обратила внимания. Они ведь случались и раньше. Но по утрам ее стала мучить тошнота. Еще ужасно хотелось соленых огурцов, которые прежде она не любила. Ее самочувствие становилось каким-то странным: то недомогание, то головокружение, то необъяснимая слабость. В конце концов Люда пожаловалась маме. Затем состоялся визит к гинекологу. Его диагноз: беременность со сроком примерно одиннадцать недель – застал семейство Беловых врасплох.

При разговоре с родителями Людмила не проронила ни слезинки и держалась стойко. Она его любит и ни о чем не жалеет. Он ее любит тоже, но уехал работать после окончания сельскохозяйственного техникума в Херсонскую область, в зерносовхоз.

– А что делать с ребенком? – спросил Михаил Иванович, неторопливо разминая пальцами папиросу «Герцеговина-Флор».

– Ребенок – это всегда дар Божий, – сказала Елена Трофимовна.

Она сама была, что называется, «из молодых да ранняя». В шестнадцать лет, едва окончив гимназию, вышла замуж, в семнадцать родила старшую дочь Валентину, в восемнадцать с половиной – младшую, Людмилу. По ее мнению, лишать жизни зародыш на таком большом сроке было бы величайшим грехом, который не искупить, не замолить никогда. Разве они не вырастят внука или внучку сами, если Павличенко откажется от малыша?

– У моего наследника или наследницы должен быть отец! – грозно произнес майор НКВД. – И этот хлыщ теперь не отвертится.

– Папуля, – взмолилась Людмила, – он пока ничего не знает. Он – не классовый враг, не шпион иностранной разведки, не кулак и даже не подкулачник…

– Молчи уж, – строго сдвинул брови отец. – Отныне твое дело – беречь себя, хорошо питаться, больше гулять на свежем воздухе… И вообще, готовься к свадьбе.

– Но Херсонская область очень далеко.

– Ничего. Скоро он сюда вернется…

Молодой агроном действительно прибыл в Белую Церковь в середине декабря 1931 года. Сделал он это не по своей воле. Изрядно напугав администрацию зерносовхоза «Заря коммунизма», Павличенко арестовала милиция. Под конвоем его доставили прямиком в кабинет заведующего транспортным отделом НКВД. Любитель прекрасного пола не догадывался, что сидит перед своим будущим тестем. Он, не чувствуя за собой никакой вины, держался крайне самоуверенно. На щекотливый вопрос об отношениях с Людмилой Беловой Алексей дерзко ответил, что это никого не касается и все произошло по обоюдному желанию.

Майор усмехнулся:

– Ты знаешь, сколько ей лет?

Павличенко пожал плечами:

– Не задумывался. Красивая девушка, и все.

– Так вот, сядешь ты за растление и изнасилование несовершеннолетней.

– Почему это? – Алексей даже вскочил на ноги.

– Потому что Беловой нет еще шестнадцати. Она беременна от тебя. А я – ее отец.

– Вы?! – Алексей в полной растерянности опустился обратно на стул и некоторое время не мог произнести ни слова.

Лицо его покрыла мертвенная бледность, на лбу выступила испарина. Он здорово испугался и лихорадочно соображал, что теперь будет. Пока ясно ему было одно: при таком повороте дела тюремное заключение вполне реально. Женитьба же не входила в его планы на ближайшие десять лет потому, что настоящий мужчина всегда должен быть свободен. Известие о ребенке тут ничего не меняло. Так он по глупости своей полагал, стараясь не встречаться взглядом с грозным майором в отлично сшитом габардиновом френче и с орденом Красного Знамени на груди.

Михаил Иванович тоже молчал и спокойно рассматривал жениха младшей дочери. Он уже собрал все нужные ему сведения о семье Павличенко, их дальних и ближних родственниках как со стороны отца, так и со стороны матери, об их занятиях до Великой Октябрьской социалистической революции и после нее. Ничего криминального или подозрительного там не имелось. Выпускник сельскохозяйственного техникума вполне годился ему в зятья. Увидев Алексея воочию, Белов утвердился в своем предварительном мнении: это – начинающий ходок по женской части, но без преступных наклонностей, слабовольный, эгоистичный и трусливый. Перевоспитать его можно.

– Будем играть в молчанку, Алексей Богданович? – спросил Белов, несколько смягчив тон.

– Что я должен вам сказать? – промямлил Павличенко.

– Разве непонятно? Вы же явились сюда, чтоб сделать предложение руки и сердца моей дочери Людмиле. Правильно?

– Н-ну… В некотором смысле да…

– Вот и ладушки, – Михаил Иванович поднялся, открыл сейф, стоявший у стены, достал оттуда початую бутылку коньяка, наполнил до краев хрустальную рюмку и протянул ее молодому агроному. – Выпей-ка, голубчик. А то бледен ты, как смерть… Тебя вместе с вещами сейчас доставят на Привокзальную улицу, в дом родителей. А завтра, часика в три, мы с супругой к вам подъедем. Надо обсудить детали бракосочетания…

Влияние компетентных органов на жизнь населения Советской страны было велико, но небезгранично.

Пусть несовершеннолетнюю Людмилу Белову расписали в местном ЗАГСе с Алексеем Павличенко, отступив тем самым от статьи 186 «Б-прим» Гражданского кодекса Украинской ССР. Пусть она получила свой первый паспорт именно на фамилию мужа. Пусть его родители весьма любезно приняли юную невестку, попав тем самым в сваты к сотруднику НКВД. Пусть отец расщедрился, и «медовый месяц» новобрачные провели на снятой им отдельной квартире, в полной мере вкусив прелести уединения.

Трудности ученицу девятого «А» класса ждали прямо за порогом отчего дома. Изменить что-либо в данной ситуации оказалось не под силу даже самому могущественному ведомству. Только узнала об этом Людмила Павличенко не сразу.

Белая Церковь с населением, не превышающим сорока тысяч человек, являлась небольшим городом, где сплетни распространялись с невероятной скоростью. В Белой Церкви обитали провинциальные люди, воспитанные в строгих правилах христианской морали. Канули в Лету безумства первых послереволюционных лет, когда брак объявили вредным буржуазным предрассудком и призвали молодежь к свободным сексуальным отношениям. Ныне семью опять считали ячейкой общества, и добрачные половые связи сурово осуждали. С этой точки зрения, пятнадцатилетняя Людмила Белова, ставшая Павличенко на четвертом месяце беременности, была обыкновенной блудницей, грехопадение которой сумел прикрыть отец. Как ни странно, городское общество сочувствовало не ей, а выпускнику сельскохозяйственного техникума, красавчику и лучшему танцору.

В конце января 1932 года молодой супруг отбыл к месту работы в Херсонскую область. Людмила начала вновь посещать уроки в средней школе № 3, где училась с первого класса и где ее вроде бы все знали. Она была отличницей, хорошей спортсменкой и активисткой пионерского движения. О том свидетельствовал ее портрет на школьной Доске почета, успешно сданные нормативы на значок «Будь готов к труду и обороне», единогласное избрание в совет пионерской дружины. Но… Оказалось, что все это забыто, и отношение к ней у педагогов и учащихся данного образовательного заведения резко изменилось.

Она почувствовала себя изгоем.

Дети, и особенно – подростки – существа довольно-таки жестокие. Они могут травить любого, хоть чем-то непохожего на ту стаю, что доминирует в классе. Буквально полтора года назад Люда отлично уживалась с ними и часто верховодила: в уличных драках «на кулачки» участвовала наравне с мальчишками, метко стреляла из рогатки, быстрее других убегала в случае опасности. Задиристый, боевой характер и острый язык снискали Беловой уважение даже у отпетых хулиганов.

Школьные ее дружки остались теми же вихрастыми подростками, а она вдруг превратилась в женщину и не могла, как раньше, со всего размаха врезать обидчику по скуле. Вторая половина беременности протекала тяжело, с бессонницей, с депрессией, со спонтанными болями в пояснице. Ребенок уже поворачивался, толкал ее ножкой в бок, если ему что-то не нравилось: например, громкие звуки, внезапная перемена положения материнского тела.

Людмила Павличенко совсем перестала посещать занятия в начале апреля, когда сильно округлившийся живот не скрывало и самое широкое платье. Директриса отчислила бы ее гораздо раньше, но Елена Трофимовна Белова, которая преподавала в средней школе № 3 английский и французский, сказала, что уйдет вместе с дочерью. Учителей, особенно – иностранного языка, в этом захолустье катастрофически не хватало, и на педсовете жену майора НКВД уговорили доработать до конца учебного года. По той же причине Люде выдали справку об окончании девяти классов, поставив в ведомости хорошие отметки, хотя пропусков уроков было у нее много.

Так вышло, что Моржик появился на белый свет в июне, на двадцать один день раньше ее собственного, шестнадцатого, дня рождения. Потому Людмила всегда называла его лучшим, драгоценным подарком, который преподнесла ей жизнь. Разрешилась она от беремени на удивление легко, без длительных изнуряющих схваток, без адской боли, как будто рвущей тело пополам. Когда ей принесли уже обмытого и запеленутого ребенка и показали, как приложить его к груди, Люда с улыбкой произнесла:

– Это ж прямо его копия!

– Чья? – спросила акушерка.

– Алексея Павличенко.

– Мужа, что ли?

– Ну да.

– Значит, особо он тебя отблагодарить должен. Знаешь, мужики такое любят. Чтоб первенец – сын, и похож на него.

– Посмотрим, – ответила юная мамаша и вздохнула.

За четыре месяца их разлуки обожаемый супруг прислал ей только два письма. В первом он сообщал, что перебрался с центральной усадьбы совхоза на хутор Вытребеньки, расположенный в четырех километрах от нее, и писать ему надо по новому адресу. Во втором объяснял, почему не приедет в Белую Церковь ко времени родов: идет посевная кампания, и как ведущий специалист он должен наблюдать за ходом сей ответственной работы.

В июле Люда получила от Алексея конверт с поздравительной открыткой, на которой красовался букет белых и красных роз. Он писал, что сердечно поздравляет ее, желает счастья и здоровья любимой жене, а также их новорожденному сыну Ростиславу. Заканчивалась открытка обещанием приехать в Белую Церковь осенью, когда ему предоставят отпуск на работе.

Этот отпуск выпал на ноябрь 1932 года.

Радостный Павличенко заявился в дом Беловых с подарками для жены и сына. Он надеялся, что тесть, как и после свадьбы, снимет для молодых отдельную квартиру. Они с Людмилой вспомнят там свои золотые денечки. Теща же побудет с ребенком три недели, пока он находится в Белой Церкви. Но, к его удивлению, ничего такого не случилось.

Семейство майора НКВД он застал сидящим, как говорится, на чемоданах. Оказывается, Михаила Ивановича перевели в Киев, предоставив ему должность в центральном аппарате республиканского Наркомата внутренних дел. Беловы уже продали дом, только Людмила почему-то не сочла нужным вовремя сообщить супругу эту интересную новость.

Она вообще держалась с ним несколько отстраненно, разговаривала спокойно, даже равнодушно. Алексей не узнавал милую женушку. Разве не она жарко целовала его на перроне вокзала десять месяцев назад, когда он уезжал в зерносовхоз «Заря коммунизма»? В тот январский день трещал мороз под 30 градусов. На холодеющих ее щеках оставались дорожки от слез. Вязаной варежкой она их вытирала, пыталась шутить и улыбаться. Он, как умел, поддерживал бодрое настроение, уверяя, что грустить не стоит. Время летит незаметно, и увидятся они скоро.

Теперь Алексей надеялся побыть наедине с женой хотя бы час. Однако в доме царил страшный беспорядок. Ящики с книгами, сундуки и чемоданы с одеждой, плетеные корзины, набитые кухонной утварью, занимала места в трех комнатах. Четвертая, самая маленькая, отведенная под детскую для Ростислава, тоже не годилась для супружеского свидания, там спал ребенок.

Хозяева, извинившись перед гостем, продолжали сборы в дорогу. Они что-то укладывали и перемещали в ящиках и чемоданах, обсуждали между собой, как лучше расположить тот или иной предмет мебели в контейнере, составляли список вещей первоочередной надобности на новой квартире в Киеве. Лишь в полутемной прихожей Павличенко смог обнять Людмилу за плечи. Он думал, что она ответит на его страстный поцелуй, но Люда вдруг сухо сказала ему:

– Не надо.

– Почему? – он по-прежнему обнимал ее за плечи, заглядывал в карие глаза.

– Это было давно, – ответила она.

– Со свадьбы и года еще не прошло! – возразил он. – А ты говоришь: давно. Просто ты отвыкла от меня.

– Наверное.

– Я приехал напомнить тебе…

– О чем? – резко задав вопрос, Людмила перебила мужа, но дальше продолжать не стала.

Алексей заговорил сам. Это была привычная для него тема: любовь, волнение сердца, образ возлюбленной, запечатленный в душе. Павличенко видел, что она слушает внимательно, словно вспоминая что-то. Но неожиданно за стенкой раздался плач ребенка. Моржик проснулся и звал мать.

– Извини, – быстро сказала она, – мне пора кормить. Приходи завтра. Нет, лучше послезавтра. Вечером мы отправим первый контейнер с вещами и мебелью. В доме станет свободнее…

Шагая к улице Привокзальной, молодой агроном перебирал в уме вероятные причины странного ее поведения. На первое место он выдвигал супружескую измену, на второе – дурное влияние подруг или родителей, на третье – ослабление умственной деятельности, характерное для беременных и кормящих грудью женщин.

Уезжая, он оставлял в Белой Церкви восторженную, охваченную порывом первого сильного чувства девчонку. Вернувшись, обнаружил взрослого человека, умудренного каким-то новым и явно невеселым опытом. Как это могло произойти?

Между тем объясняться с мужем Людмила не намеревалась. В его отсутствие она постепенно осознала, что студент сельскохозяйственного техникума с голубыми, как небо, глазами едва не сломал ей жизнь. Спасла ее только поддержка родной семьи: добрая и отзывчивая Елена Трофимовна, строгий, но справедливый Михаил Иванович, Валентина, старшая сестра, охотно подчинявшаяся младшей ее на полтора года Людмиле. Прочие жители районного города: одноклассники, учителя, соседи, друзья, знакомые – выступили в неприглядной роли. Они всеми силами старались показать ученице девятого «А» класса, какой безнравственный, даже отвратительный поступок она совершила, вступив в добрачные половые отношения с мужчиной, да еще в столь раннем возрасте.

Хорошо, что у отца в Киеве нашлись влиятельные друзья. Те, кто без жалости рубал беляков на полях Гражданской войны, помнили друг о друге и трогательно, со всей теплотой души поддерживали своих. Он попросил их о помощи, и они отозвались немедленно. Теперь затхлому белоцерковскому мещанскому мирку торжествовать недолго. Они уезжают в столицу Украины и больше сюда не вернутся никогда, ни при каких условиях.

А он, внезапный ее избранник? Чем он лучше здешних обывателей? Он много говорил о любви, но не любил. Зато ловко использовал подходящий момент для удовлетворения собственной похоти и обманул свою неопытную юную подругу. Ведь тогда она верила ему беззаветно. Нынче в ее сердце нет ни злобы, ни ненависти к Алексею Павличенко. Только – пустота. И надежда, что в будущем она не повторит нелепой ошибки…