Читать книгу Эстафета поколений. Поэзия XXI века - Алла Свиридова - Страница 3

Мы о минувшем сейчас говорим —

Стук метронома взывает к живым.

Мемориал горем создан людским —

Пламенем бронзы взывает к живым.

Женщина держит дитя на руках —

Выстрел её подкосил у крыльца.

Так и застыла беззвучно в веках.

Слёзы утрат не омоют лица.

Как же красивы закаты во Кстах,

Всполохом зори украсят края.

И в живописнейших этих местах

Скорбью навечно покрылась земля.

Был он жестоким, январский тот день:

Немец разгром под Москвой получил.

Злобу срывать, убивая людей,

Избы сжигать он в отместку решил.

Семьдесят восемь стучало сердец:

Женщин, детей, стариков, наконец.

Всех расстреляли, потом подожгли —

Изверги стёрли деревню с земли.

Четверо немцев во Ксты ворвались,

Чтоб уничтожить навеки там жизнь.

Выстрелы тут же во Кстах раздались —

Горсточке пепла, Живой, поклонись!

Ксты, словно выстрел, звучит и сейчас.

Ксты ведь Красухи, Хатыни – сестра.

Ксты – это память о прошлом для нас,

Кровоточащая рана всегда.

Мы о минувшем сейчас говорим —

Стук метронома взывает к живым!

Мемориал горем создан людским —

Пламенем бронзы взывает к живым.

Москва ежами ощетинилась

И маскировкой скрыла Кремль.

Соседка о сынах кручинилась,

Не доучивших теорем.

На фронт ушли, набавив годики —

Встаёт на смертный бой страна!

И метрономом мерят ходики

Часы, минуты… Шла война…

Крест-накрест окна перекрещены,

Завешены – не виден свет.

Вот вой сирен зовёт в убежище —

Зениток залп даёт ответ.

Москва и день и ночь работала.

Страна была – единый фронт.

И школьники вдруг стали взрослыми,

Войною каждый опалён.

Придя со смены лишь для отдыха,

Буржуйку мама разожгла,

(От артобстрелов нету продыху)

Пшена в похлёбке мал-мала.

Отца не ждут: «латал» пробоины,

Где бой закончен – там ремонт.

Минутам счёт познали воины —

И силы не жалел народ.

Какие ж тяготы всем выпали,

Что пережить пришлось в войну!

Мы всё назло фашистам вынесли

И отстояли дом, страну!

Фашистским натиском умело

смог враг к столице подойти.

В груди у каждого горело

желанье: Родину спасти.

Сейчас разведке очень нужны

сноровка, выдержка и ум.

Не размышляя долго, дружно

влились в диверсионный штурм

девчата, парни, а им было

всего лишь восемнадцать лет!

Со страстным юношеским пылом,

готовы «фрицу» дать ответ.

И в логово врага пробравшись,

уничтожали «зверя» там:

дома сжигали с немцем спящим,

с припасами военный склад.

В кругу разведчиков и Зоя —

как парень, юркая она.

Их на заданье вышло трое:

средь юношей была одна.

И вдруг осечка: обнаружен

диверсионный их поджог —

все знали: отходить им нужно —

и отступали, кто как мог.

Бойцы отстреливаясь рьяно,

отход свой прикрывали так.

Но без оружья Зоя… Пьяный

силки затягивает враг.

И пыткам хрупкую такую

фашист, смеясь, её подверг.

Огнём пытал, в белье, босую

он выгонял её на снег.

И только имя: Таня – выбил,

как ни старался офицер.

Девчонку не сломал тот изверг

и воли мощной не поверг.

Истерзанную, чуть живую,

потом на казнь её вели.

Удавка та была «слепою»…

но «фриц» – фотограф суетлив.

И вдруг её раздался голос,

к народу был он обращён:

«Боритесь и врага не бойтесь.

И каждый будет отомщен!»

Слова звучали, словно выстрел,

в морозной этой тишине.

Фашист толкает ящик быстро —

и тело Зоино в петле.

В сердцах людей застряло жалом

её упорство пред зверьём.

Но, умирая, Зоя знала,

что не напрасна смерть её.

Солдат пришёл к порогу дома —

Устал, но было не до сна.

Войны закончились погромы,

И снова мирная весна.

Под окнами кусты сирени…

Он самокрутку завернул…

Где куст бросал на землю тени,

Он, сев, тихонечко всплакнул.

И медленно слеза скупая

Сползала тихо по щеке.

Горючей солью прожигая

Кость*, загрубевшую в войне.

И сединою отливает,

Склонившись, голова на грудь.

Он двадцать пятый отмечает —

Ему родных уж не вернуть.

Отец и брат – на поле боя,

И на погосте его мать.

И из походной фляжки, стоя,

Родных он будет поминать.

Тяжка военная дорога —

В боях друзья его легли…

И здесь, у отчего порога,

Солдат склонился до земли.

* лицевая кость под глазницей, скула.

Пискарёвское кладбище —

               братских не счесть

тут могил

               под тяжёлой землёю.

Половина мильона умерших

               покоится здесь

ленинградцев.

Костлявой рукою

               их блокады сжимало кольцо:

убивал их и холод, и голод, и раны.

Страшной смерти лицо

               каждый в городе знал,

Что сжимала народ весь в капканы.

Нет ни света, ни дров,

               ни воды, ни еды —

даже крошкой

               делились с больными.

Не сломила народ непомерность беды,

               только воля и мужество с ними.

Пусть тот камень для нас и потомков хранит

Безымянные эти могилы.

Будут вечны слова, что никто не забыт…

И ничто… по сей день не забыли.

Как праздник этот: День Победы —

И радостен и светел, чист!

Его нам дали наши деды

Под пуль неумолимый свист.

Под взрывы бомб или снарядов,

Когда смотрела смерть в лицо.

Когда остатки от отрядов

Фашист сжимал, сжимал в кольцо.

И видно было: «зверь» рассержен —

Кидался с «пеною у рта».

Но после битвы, враг повержен.

Войны подведена черта.

Флаг водрузили над Рейхстагом —

Ему вовеки пламенеть!

Россия шла победным шагом,

Поправ ценою жизней Смерть.

Вот год две тысячи двадцатый.

Незримый враг вошёл в наш дом.

И снова бой: врачи-солдаты

И ночью бьются с ним и днём.

Но не забыть нам День Победы!

Идёт, идёт Бессмертный полк!

На фото матери и деды —

Все: перед кем несём мы долг.

Вот вечер, пламенем объятый —

Взлетает в небеса салют!

И в этот день, как в сорок пятом,

Победным залпом пушки бьют.

ветерану Тамаре Штван

В боях смертельных отстояли город наш —

Смогли мы повернуть фашиста вспять.

Руины всюду, а в глазах стоит мираж:

Дома и школы будут здесь опять.

Из Новгорода пароход причалил. Ночь —

Кругом ни зги не видно; но вперёд

Идти приказ. И страх им надо превозмочь:

Отряд студенток – молодой народ.

По тропке узенькой с опаскою идти

Строителям-девчонкам предстоит.

Страшнее в жизни им не встретится пути,

Который мертвецами был покрыт.

Им надо заново отстроить Сталинград —

Во дни войны доверила страна.

И практику среди обугленных громад

Студенческая гвардия прошла.

Впервые в руки взяли кисть и мастерок

И замесили в первый раз раствор.

И хрупким девочкам показан был урок,

Который не забыть им до сих пор.

Запомнила страна их ратный подвиг,

Хоть был там тыл, и нет на теле ран.

И пусть в боях ты кровь свою не пролил —

Ты всё равно войны той ВЕТЕРАН.

На пути быть должен семафор.

Пригляделся машинист и: «Ах!»

Держит древко девушка в руках.

Град разрушен, и «железки» нет —

Вороньём кружились сотни бед.

Дан приказ: дорогу провести,

Чтоб из пепла город возвести.

Вот на древке семафор горит:

Лампа с керосином в нём стоит.

Открывает путь зелёный свет,

Красный значит, что пути тут нет.

Восемнадцати девчонка лет

За движение несёт ответ!

Без еды, без сна, совсем одна —

Вытянулась будто бы струна.

Мессеры кружили ночью, днём,

Девушки стояли под огнём.

Низко опускался самолёт,

И в лицо смеялся фриц-пилот.

Не забыть тех наглых стервецов —

Лётчиков, их красное лицо.

Тыл сравнялся в миг с передовой…

Ради ЖИЗНИ на земле родной

Сутки напролёт стоят подряд:

В дождь и снег, и бомб фашистских град…

Чтоб живой мишенью немцу быть,

Как же надо Родину любить!

Коридором смерти этот путь

Называли. Помни, не забудь!

Передо мною сотни фотографий

Таят в себе страницы биографий.

На них был миг войны запечатлён —

Вновь пред глазами явь, как страшный сон.

Тут о моей родне рассказ немой:

Был тыл и фронт окутаны войной;

И вальс оттанцевав на выпускной,

Покинули мальчишки дом родной.

Девчата утром сразу повзрослели —

Отцов и братьев заменить сумели.

Вот фото: девушки в мороз, под снегом,

Под взрывы бомб и огневым обстрелом

Окопы роют на передовой,

Траншеи, дзоты – бруствер огневой.

Они вели с фашистом тот же бой —

Им тыл крепить назначено судьбой.

Другое… Фронту миномёты слали,

Стрелковое оружие из стали.

Их быт на снимках был правдив, суров:

Как часто спали прямо у станков.

И груз взвалив на плечи непростой,

Порой имели кипяток пустой,

И платьица свои на хлеб меняли,

А с фронта письма от любимых ждали.

Им от парней ни в чём нельзя отстать:

Налет – и «прикурить» фашисту дать!

Как зорок был в ночи девичий глаз —

От фрица небо охранял не раз.

Вот группа, что в тушеньи знала толк —

На снимке противопожарный полк.

Он молодежно-комсомольский только,

Но помощи оказано им сколько!!!

Их фронт в тылу для них обычным стал,

Порой опасным – не событье.

Тех девушек ввести б на пьедестал.

Да в бронзе памятник отлить бы!

Медленно тает

клин журавлиный в дали,

ввысь поднимаясь.

Белый журавлик

вновь закурлычет, придя

к милому крову.

Разъединить нам нельзя

души погибших

с домом родным, где скорбят.

Память там вечна.

Монумент. Мать с поникшей стоит головой —

Сын из боя её не вернётся домой.

Нет священной войны, не за Родину он

Пасть в жестоких боях был тогда обречён,

Не за матушку Русь кровь в боях проливал,

За чужой и далёкий для всех Кандагар.

На чужбине покоиться вечно ему —

Гроб свинцовый с войны не отправят в Москву.

И родные не смогут его схоронить,

Чтобы головы низко в поклоне склонить,

Чтобы бросить на гроб горсть родимой земли.

На войну наши парни навечно ушли…

Безутешные слёзы прольются рекой —

Смотрит с фото сынок, как и прежде, живой.

И, убитая горем, мать будто мертва…

Только в скорби склонилась её голова…

Замерли в скорбном молчании камни—

Пулей, снарядом пробитые,

Окна зияют в отчаяньи, рамы

Взрывом корёжены, битвою.

В Городе Ангелов слышны рыданья.

Боль никогда не уменьшится.

Мать над могилой – застыло дыханье,

Сердце, что в угольях, мечется.

Осень. Все более хмурятся тучи.

Клином журавлики строятся.

С ними, взлетая в небесные кручи,

Души погибших укроются.

Был первый сентябрьский денёк:

На праздник детей наряжали.

Но выстрел, не школьный звонок,

Пришедшие вдруг услыхали.

Захвачена школа врагом —

Прикладами всех загоняют

И в душный спортзал набивают,

Где бомбы, гранаты кругом.

Испуганный мальчика крик,

И голос спокойный мужчины…

Всё выстрел прервал в тот же миг

Сидеть всем без звука – причина.

Нельзя говорить и ходить,

И даже воды нет напиться.

Нежданного дождика прыть —

Спасенье: глотком насладиться.

Ребёнок сидит на полу,

Тревога во взгляде застыла.

Я помню, давно это было:

Детей убивали в войну.

«Фашист!» – так убийцу клеймя,

Кричали, страдая от муки.

Чужак убивал по чём зря

От злобы, от мщенья, от скуки.

Но эти, не зная стыда,

Кораном подчас прикрываясь,

Детей убивали тогда,

Над ними три дня издеваясь.

Три дня и две ночи кошмар

Держал всех заложников в страхе.

Вдруг взрыва внезапный удар…

А в небе – журавликов взмахи.