Читать книгу Хочу сразу чем-нибудь заняться - Альма Лиджиева - Страница 9

После того, как мы с ней посидим до поздней ночи, на следующий день она говорит мне, кладёт ложку на стол и говорит: «Сидела тут вчера с веками трёхэтажными».

Как же мне сложно было писать сочинения. Это она недовольная, это она, как мне думалось, злая. А она просто сердилась на меня из-за того, что я не могла написать сочинение сама. Как мне хотелось спать.

Веки действительно становятся «трёхэтажными», когда хочется спать, по крайней мере у сонных калмыков. Калмыцкие веки – это вообще чудо.

Мама как будто не могла всегда быть нежной. Я помню, что даже самые милые моменты она как-то срезала. В отношении меня (мне так всё время казалось).

Переосмысливаю её всю. Характер, привычки, всё, что я помню.

Мой первый класс. Нужно выучить части слова. Я до того не понимала, что получила по башке. Я тупая, конечно же. Слезы капали на страницу, над которой я сидела час. И я помню, что увидела, что она расстроена. Мама.

Утром уже в школе я смотрю на эту самую страницу и слышу голос учительницы: «Так! Части слова?». И это звучит для меня как команда. Я выпаливаю с места: «приставка, корень, суффикс, окончание!». Я знаю что говорю.

Получается, урок я вызубрила, но были слёзы и нервы. Плюс по голове дали.

Такие вещи, оказывается, и формируют. Ты становишься человеком какого-то типа – позитивным либо негативным, либо просто тревожным. Я, видимо, стала тревожной в пассивной стадии.

Но как же было сложно писать сочинения.

Хотелось очень спать.

Как сложно писать сочинения. Жить сложно. Жизнь не сладкая. Такие мысли. Скорей бы воскресенье.

Пэй Мэй в «Убить Билла» бьёт Беатрикс палкой, когда у неё не получается пробить доску с короткого расстояния. Так что мама мне помогала, как Пэй Мэй. Хаха.

Так странно. Мама теперь может быть хоть кем.

Посмотришь интервью с Людмилой Улицкой и думаешь, а ведь вполне возможно такое, что мама стала бы похожей на женщину, с таким же низким голосом, с навсегда короткой стрижкой. Или на актрису с фигурой девочки, ну ту американскую актрису.

А, может быть, мама со своими братьями и сёстрами сделала бы что-то для рода, какой-то семейный ритуал, который стал бы общим праздником. И мы бы с мамой стали общаться реже или, наоборот, чаще.

Я все время думаю о том, какими были бы наши отношения. Я ведь дочь, которая «профакалась». По крайней мере я так себя чувствую.

Стоп англицизмам.

У меня комплекс провинившегося ребёнка. Как-то живу.

Сейчас почему-то подумалось, что истории, которые рассказываю о маме людям – это фильм. Неснятый фильм.

Сейчас почему-то подумалось ещё, что в кино только Квентин Тарантино и прав.

Хотя.

Узнаешь как-то вдруг из статьи, чем занимается Мартин Скорсезе, и начнёшь думать, что только Мартин Скорсезе и прав. А чем он занимается? Он сохраняет редкие фильмы, создаёт фонд, ищет старые ленты. Я с большим интересом занималась бы этим тоже. Только не знаю, с чего начать.

I’ll tell you what. Старт англицизмам.

Я помню вот что. Я стою возле входа на стафф. Я работаю официантом в «Планете суши: Звездочка». Мне нужно вымыть руки, и я иду в то место, которое официанты называют stuff. Там можно поесть, отдохнуть, потрещать. Когда я подхожу к двери, я нечаянно подслушиваю разговор моей сестры по телефону – она сидит там (моя сестра работала в ресторане, она и устроила меня туда. Я и в детстве подслушала один её разговор с одноклассницей – они говорили о поцелуях, – это грех, что я подслушивала?).

Наверное, да. Так вот.

Стоя у двери я услышала, как моя сестра расстроенно говорит в трубку (одновременно она что-то убирает у себя с подола): «Не хочет работать». Я понимаю, что это она обо мне, и говорит она с мамой и она абсолютно права. Сейчас, если бы я могла вернуться в то время, я бы сказала себе «Радуйся, что мама хочет знать, как твои дела. Радуйся».

Неправильно, что я стыдилась того, что работаю в ресторане. Я как трус отключала телефон, прекращала что-либо понимать вообще, через какое-то время включала телефон, видела, что кто-то мне звонил и не перезванивала, я ходила на полусогнутых. А надо было перезванивать, надо было просто с кем-нибудь говорить. Потому что звук вообще очень важен.

Странно опять же. Я очень легко уношусь в эти воспоминания. И с трудом, просто волоча ноги, я иду туда, где всё связано с мамой.

Быть плохой дочерью, кто этого вообще хочет.

Мне запомнились рассказы одного моего приятеля о его маме, то, как он говорит об их отношениях. «Просто я люблю её очень», он говорит. Запомнилось – и накрыло. И захотелось, чтобы у меня была такая же семья, где все за одного. Мне этого очень хотелось.

Например, вечером кто-то приходит в гости. Слышен смех, музыка, телевизор включён. И всем нормально, все друг друга слышат.

Всё ведь получается таким, как задумываешь в самом начале, целиком и полностью. Только детали ускользают. Ты их не чувствуешь. А надо бы чувствовать.

Я бы очень хотела думать, что моя мама прожила счастливую жизнь. И что у неё было всё, что она хотела. Вообще всё, что хотела.

Не очень хорошо помню тот её список, но мне кажется, там была машина, квартира в городе. А что дальше, – наверное, магазин. Мама хотела, чтобы был магазин. Построить новый дом.

Опять это чувство.

Я думаю о ней так, как будто нужно о ней думать, как будто восьмое марта. «Надо поздравить женщину, девушку, девочку».

В общем, вспоминаю маму как будто это нужно ей. И к тому, что я вспоминаю, я прибавляю мысли о том, как мне не хватало её любви, нежности и внимания. Работа для психоанализа.

Мои вопросы и чувства эти, я же их записываю, вполне закономерны. В том смысле, что надо просто пережить. А как переживу, тогда и станет легче.

Сегодня 3 августа, мамин день рождения.

Я всё думаю, мам, что ты молода, мне так почему-то кажется. Выглядишь «цивильно», это твое слово. Ты, что называется, сделала себя по-новому. Я не думаю, что ты сильно изменилась бы внешне.

Я думаю, что вы с папой стали бы внимательнее друг к другу. Вы же с папой встретились и родили нас всех, пятерых. Я думаю ещё почему-то, что ты написала бы какую-нибудь книгу.

А дальше что может быть?

Мы с мамой сидим на кухне за высоким столом, за которым мы обычно обедаем. Мы пишем сочинение для меня в школу. На какую тему я не помню. Мама пишет, а я ничего не понимаю, просто сижу. Не могу составить ни одного предложения сама. Мама сидит со мной над этим сочинением до часа ночи. Это поздно, я никогда ещё так поздно не ложилась. Глаза слипаются, веки становятся трёхэтажными. Я просто хочу, чтобы она меня отпустила. А ей хочется, чтобы я умела писать сама.

Никто так не любит, как ты.

С днём рождения, мама.