Читать книгу Труд и досуг - Альманах - Страница 5

Проблема пустого – и в этом качестве маргинального – времени, очевидно, заключается в том, что не все содержание рабочего времени является трудом, так же как и не все содержание досуга является праздностью. Внутри обоих модусов времени возникают случайные и необходимые разрядки, дыры, лакуны. Эти разрядки, разумеется, представляются пустыми лишь в относительном смысле, то есть по отношению к некой выделенной и привилегированной деятельности, как у Чацкого. Иными словами, временная́ лакуна становится маргинальной лишь по отношению к нормативному содержанию деятельности и, таким образом, является эпифеноменом режима и распорядка. Это относится как к труду, так и к досугу, если последний понимать как смену деятельности. В этом отношении трудоголизм – такое же нарушение режима смены труда и отдыха, как и лень. При этом лень является оппозицией не только к труду, но и к досугу, поскольку досуг не есть чистая бездеятельность. Если сравнивать лень и праздность, то лень – это феномен пустого времени, в то время как праздность – это эпифеномен праздника как полноты бытия/времени, его преисполненности. По этой причине активная праздность должна быть противопоставлена ленивой, равной, пустой праздности. Лентяй во все времена был и будет маргинальной фигурой, поскольку лень – это наиболее радикальная форма забвения времени (за/бытия).

В этой связи вернемся к фильму «Время», где на лень элементарно нет времени, так как встроенные в тела счетчики времени вступают в очевидное противоречие с его непроизводственными остатками (отбросами). Интересным является то, как внутри промзоны распределяется время досуга и праздности. Хотя его крайне мало, но оно есть, поскольку люди, хотя и скромно, но все же отмечают праздники, а досужее время тратят даже на выпивку и шлюх. Однако такое время имеет отрицательную стоимость, так как предполагает трату заработанного времени. По этой причине главный герой, отказывая себе в развлечениях, все время повторяет: «У меня на это нет времени». В таком гиперболическом выражении все непроизводственное время, по сути, является маргинальным.

В современных реалиях столь жесткий режим распределения времени существует лишь в трудовых колониях, где так называемое свободное время, чем бы оно ни было заполнено, все равно есть время «отсидки». При этом чем строже дисциплинарный режим, тем жестче временные́ лимиты. Однако и в условиях строжайшего режима возникают временны́е диффузии. Парадокс антиутопии «Время» заключается в том, что как бы болезненно и остро ни переживался темпоральный остаток, на который скрупулезно (вплоть до секунд) указывают часы, люди все равно беспечны в его трате. Так, один из героев, получив по дружбе «десятку» лет, бежит в бар и напивается до смерти. Очевидный и неприятный парадокс тотального тайм-менеджмента заключается в том, что менеджер, у которого, по его словам, «каждый день расписан по минутам», вдруг режет себе вены и месяц валяется на больничной койке.

То же самое можно сказать о так называемом времени дожития. Столь циничное определение пенсионного возраста самой формулировкой отбрасывает пенсионера в маргинальный возраст. Однако и внутри него возникают маргиналии: с одной стороны, пожилой человек оказывается в ситуации сверхценного окончания времени, а с другой стороны, кто сказал, что именно так он проживает свой временной остаток? Удивительная черта человеческой натуры заключается в том, что человек способен впустую тратить время даже на пороге смерти. Таким образом, понятие «время дожития» лишь обостряет ту неустранимую двойственность, что характеризует темпоральный остаток жизни: времени всегда недостаточно, чтобы его тратить, и всегда достаточно, чтобы его завершить. В той же связи, подкрепляя свое рассуждение об окончании жизни как «способности быть целым», М. Хайдеггер приводит цитату из «Богемского пахаря»: «Едва человек приходит в жизнь, он сразу же достаточно стар, чтобы умереть» (Хайдеггер, 1997. С. 245).

Двусмысленность маргинального остатка, которую мы попытались предъявить путем различения оставшегося и остаточного времени, требует соответствующего онтологического словаря. Такой словарь дает М. Хайдеггер, различающий онтический и онтологический смыслы экзистенциальных феноменов. Если онтологический смысл оставшегося времени выражается в окончании как решительном заступании в конечность, то онтический смысл – в оттяжке конца – в заполнении времени всевозможными остатками. К примеру, если взять время дожития, то его онтологический смысл состоит в заступании в смерть и заботе о целостности Dasein, в то время как онтический смысл – в круге повседневных забот, предположенных самим понятием «пенсионный возраст» (приоритет здоровья, медицинская страховка, социальное обеспечение, органы опеки или попечительство родственников и т. п.). Когда А. С. Пушкин в начале «Евгения Онегина» рисует картину дожития, он всего лишь описывает один из онтических модусов остаточного времени.

С учетом этой онтико-онтологической двойственности маргинального времени как времени, конституированного относительно границы, следует рассматривать любую форму социального, включая труд и досуг. Отсылкой к онтологии мы хотели лишний раз подчеркнуть, что не все в труде есть труд, как и не все в досуге есть досуг, правда, теперь с акцентом на слове «есть». Труд и досуг прежде всего стоит рассматривать как способы экзистирования и лишь затем – как формы организации социального времени. И если способ экзистирования в труде не совпадает с социальной формой труда, то налицо проблема. Если мы сталкиваемся с такими явлениями, как диффузия границ и хронологическая дезориентация, то это значит, что что-то изменилось в самих феноменах труда и досуга.

Диффузия пространственно-временны́х границ рассеивает субъекта – его собранность на чем-то одном; следовательно, ставит под вопрос саму оппозицию труда и досуга, в силу чего ее запись требует новой грамматики: не с помощью союза «и», а с помощью знака «/». Проблема диффузии границ труда/ досуга заключается не только в том, что растворяются дисциплинарные рамки, но и в том, что рассеянию подвержена сама экзистенция. Иными словами, проблема в том, что «два этих ремесла» смешиваются в самом способе человеческого присутствия.