Читать книгу Творчество и потенциал. Выпуск 4 - Альманах - Страница 59

Первые годы своей жизни Анхель, как свойственно большинству людей, помнил мало. Они остались в нем подобно ярким мазкам художника на полотне, картине, которую последний создавал ежедневно, кладя краски слой за слоем. Так сегодняшний слой красок уже покрывал вчерашний…

Бывало, что краски подсыхали, отколупывались, холст перемещали, трясли, царапали… И вот тогда-то и выглядывали неожиданно из-под толстого слоя эти радужные первые штрихи, эти кусочки, обрывки. Но вся полнота картины детства была сокрыта уже навсегда.

Две няни Анхеля, присутствовавшие в его воспоминаниях, были очень разные, не всегда ладящие между собой, но по его первому желанию всегда готовые к примирению.

Оказавшись в самом близком к нему положении, они постепенно заняли в душе мальчика место родственников, из которых у Анхеля был только отец. Именно эти, чужие ему по крови женщины, стали объектами его самой непосредственной и бескорыстной детской любви, которая должна бы была предназначаться матери..

По странному совпадению, обе носили имя Мария. Одна из них была местной, вторая родом из России. Их национальная принадлежность помогла в ситуации с одинаковыми именами: местная осталась Марией, а русская стала зваться Машей, – что, как оказалось, являлось у русских уменьшительным вариантом.

Мария была темпераментной, подвижной, но и требовательной. Маша же обладала невероятным терпением и была снисходительна ко всем его детским шалостям. Излишне доверчивая, она обижалась до слез на проделки, хитрости и даже прямой обман, но так же, со слезами, и прощала его, приговаривая: «Ну будет, будет, голубчик!»

Рядом с нянями в его воспоминаниях всегда был гувернер Поль – наставник Анхеля во всем, что касалось мужских интересов подрастающего мальчика. Так или иначе, в юные годы Поль не раз его выручал при трудных обстоятельствах.

И наконец самым главным в его воспоминаниях был отец. В детстве Анхель думал, что его папа император или король, как в сказках, которые ему читали на ночь, – таким величественным представлялся он мальчику.

Отец… Только заслышав в детской его шаги, кто бы с Анхелем ни находился в этот момент – Мария, Маша или Поль, – тут же вскакивали, судорожно пытаясь придать подобие порядка вокруг себя, да так и оставались стоять.

Сколь бы радушно они ни приветствовали его, в этом всегда слышалось ещё и благоговение перед важным, особым в доме человеком. Отец никогда не выказал неудовольствия, но ни разу и не улыбнулся им ободряюще. Он всегда имел такой вид, словно его оторвали от важного занятия, принудив взглянуть на нечто малозначительное. Анхель не любил это выражение лица… зато он любил отца, хоть и немного побаивался его.

– Что ж ты, сломал? – как-то обратился к нему отец по-французски, взяв у Анхеля из рук игрушечную машинку.

В детской были только они и Поль, поэтому отец и заговорил с Анхелем по-французски, – если бы была Мария, он спросил бы по-испански. Обе няни и его наставник говорили с мальчиком на разных языках, закладывая таким образом, по замыслу отца, основу его блестящего владения несколькими европейскими языками.

Услыхав в вопросе упрек, Анхель заволновался, что отец недоволен и может наказать его. В поисках поддержки он умоляюще взглянул на Поля.

Поль, улыбаясь (впрочем, так неестественно, как может улыбаться зависимый от обстоятельств человек), попытался прийти ему на помощь:

– С вашего разрешения, Анхель хотел…

– Я разве вас спрашивал? – не оборачиваясь, произнес отец.

Поль тут же замолчал, однако губы его продолжали шевелиться, и Анхель прочитал по ним, что гувернер хотел ему подсказать.

– Я… хотеть посмотреть, что внутри, – гораздо смелее, чем можно было предположить, ответил Анхель.

Отец неожиданно улыбнулся.

– Ты хотел, – поправил он. – Хотел посмотреть. – И вдруг немного резковатым движением поднял его на руки…

Затем отец сел на стоящий рядом диванчик, не выпуская маленького сына, и взял игрушку, которая выпала из пальчиков Анхеля.

Мальчик оказался в кольце отцовских рук. Его уже не интересовала игрушка. Он осторожно прижался плечиком к груди отца, чувствуя упругость его тела, вдыхая его запах. Затем ребенок поднял белесую головку и посмотрел на отцовский подбородок. Ему показалось, что он впервые видит отца так близко, и ему это очень понравилось.

Он прижался к отцу еще теснее. Тот взглянул на него.

– Посмотрим на настоящие машины?

И тут же послал Поля вперед – предупредить в гараже о своем приходе.

Некоторое время он еще нес Анхеля на руках. Потом спустил на пол и шел рядом, подстраиваясь под коротенькие шаги и не выпуская его руки из своей.

Гараж не произвел на мальчика впечатления, во всяком случае ему особенно ничего не запомнилось после того посещения.

Все стояли перед отцом так же навытяжку, как перед этим Поль. Его, Анхеля, посадили в машину и дали подержаться за руль, но это не показалось ему таким же не-обыкновенным, как быть рядом с отцом, сидеть, прижавшись, на его коленях, сначала бояться наказания, а потом чувствовать тепло и любовь.

Анхель был счастлив в этот день. Будто что-то новое вошло в его детскую жизнь…

На другой день он ожидал увидеть отца, но тот не появлялся. Мальчик не знал, с кем поделиться своим разочарованием. И только вечером, когда Маша укладывала его спать, расплакался. Няня всегда жалела его.

Она тут же стала расспрашивать, что с ним, гладя по голове теплой рукой, а потом прижимая к мягкой груди, а Анхель всё не успокаивался. Чем больше Маша жалела его, тем горше и непоправимее казалась обида.

– Да что с тобой, ангелочек? Что случилось, голубчик?

– Мой папа… Он никогда больше не придет ко мне! – Слезы уже лились ручьем.

Анхель не мог понять, что сделал не так… или вдруг не сделал того, что, возможно, должен был. Отчего папа вчера был так ласков с ним, а сегодня не пришел?.. И, вероятно, не придет. Никогда.

Это казалось страшным, непоправимым. Наверное, папа больше не любит его!

– Да кто их поймет, этих мужиков?! – будто вынимая голос откуда-то из груди, с придыханием произнесла Маша. Потом, опомнившись, улыбнулась: – Анхель! Это не надо повторять. Это наш секрет, ладно?

Анхель улыбнулся сквозь слезы. Таких секретных разговоров у них уже набралось немало. В доме никто, кроме него и Маши, не понимал по-русски.

– Этих мужиков! – весело выкрикнул он, подстраиваясь под Машино настроение.

– Ах, милый мой. Не слушай меня! Брякнешь чего не надо, это плохо… Вот что запомни: папа самый хороший. Если он что-то делает, значит, так надо, так правильно. Взрослые… У них свои дела. Папа любит тебя, ты это всегда знай. Отец, сын – одна кровь. Никогда не сомневайся. И спи, голубчик, Бог с тобой, спи!

От слез, а потом от Машиных слов Анхелю сделалось сладко-устало. Няня еще устраивала его в кроватке получше, шептала что-то, но слов он уже не разбирал. Маша его не обманет: если сказала, что папа его любит, значит, так и есть.

Он совсем не помнил своей матери. Та умерла, когда мальчик был слишком мал, чтобы ее запомнить, – так ему сказали. Когда Анхель пытался ее представить, ему казалось, что мама похожа и на Марию, и на Машу. Иногда выходило больше на Марию, особенно днем, когда местная няня играла с ним, пела и танцевала, показывая разные па, тормошила его, называя своим кавалером. После такого веселья и танцев кланялась ему низко и говорила: «Спасибо, сеньор!»

А вечером получалось, что мама больше похожа на Машу. С русской няней у них были общие тайны. Вернее, тайн особых не было, но Маша так округляла глаза, когда говорила: «Это же только наш секрет», что Анхель охотно включался в эту игру.

Маша всегда укладывала его на ночь. Под покровом сумрака и тишины мальчик решался рассказать ей свои сокровенные мысли и обиды. Она слушала очень серьезно, никогда не смеялась над ним. А потом начинала говорить, журя или успокаивая, но неизменно начиная со слов: «Вот что, голубчик…»

Когда ему исполнилось шесть, отец стал чаще звать сына к себе.

Обыкновенно он бывал один в гостиной. Как только входил Анхель, отец прежде всего сообщал, на каком языке они будут сегодня говорить. Мальчик легко представлял себя то Полем, отвечая по-французски или по-немецки, то Марией, высказываясь по-испански, то Машей, говоря по-русски. Он старался копировать их манеру произносить слова, их интонацию, вплетая даже некоторые сленговые словечки.

Слыша это, отец каждый раз слегка улыбался, неизменно пряча улыбку от сына. Но Анхель детским чутьем угадывал, что отец доволен, и продолжал болтать в своей притворно-взрослой манере, уже ставшей для него обычной.

Русского отец не знал – во всяком случае, Анхель не слышал от него никогда ни слова на этом языке. Однако отец просил объясняться и по-русски. Тогда Анхель читал стихи или что-нибудь говорил – о прочитанном либо пересказывая слова Маши. Делал это, как она: певуче и даже чуть раскачиваясь. В конце всегда лукаво прибавлял нянино: «Вот и всё, голубчик».

Его определили в школу.

Отец вызвал его однажды для важного разговора. Приглашен был и Поль. Предполагалось, что наставник будет сопровождать его, заниматься с ним уроками и отвечать за его успехи и промахи. Отец говорил о том, что не должно выходить за пределы дома и не предназначено для любопытных чужих ушей. Потом говорил о его, Анхеля, положении, о своем месте в обществе… и еще о многом, что пока не очень-то умещалось в голове шестилетнего мальчика.

Но он понял главное: никогда и ни в чем он не должен подвести отца!

Полетели школьные дни, месяцы.

За их быстрым течением пришло первое огорчение: Мария покинула их дом.

Анхель переживал. Никто не объяснил ему причин. У отца он спросить не решился.

Однажды Поль позвал его к телефону – звонила ушедшая няня. Но едва он начал с ней разговаривать, в комнату вошел отец, и он тут же положил трубку на рычаг.

Отец ни о чем не спросил, он просто смотрел на него. Анхель не испугался, но опустил глаза, чтобы нельзя было заметить его слезы.

Когда мальчик все-таки решился взглянуть на отца, того уже не было в комнате.

Полю тоже явно не хватало Марии, однако он быстро утешился, принявшись оказывать знаки внимания новой поварихе – не такой изящной особе, как Мария, но все же привлекательной и смешливой девице. Анхель сделал вывод, что Поль был внимателен и ласков с ним, когда рядом бывала Мария, из-за няни. Теперь же все действия и отношение гувернера к мальчику были продиктованы лишь необходимостью.

Только Маша совершенно не изменилась к Анхелю, но тот, будто считая ее виновной во всех переменах в доме, стал с ней резок. Ему не нужны были больше ее объятия. Мальчик боялся признаться себе, что они смущают его. Смущало прикосновение ее большой, мягкой груди, которую он ощущал через тонкую ткань, смущали бретельки бюстгальтера, иногда выглядывающие в вырезе платья, – этого странного немужского предмета одежды.

Маша вдруг перестала быть для него просто аморфным, добрым созданием. Теперь Анхель видел ее тело, выступы и округлости которого лезли ему в глаза. Как будто няня где-то прятала до сих пор свою фигуру, а сейчас выставила напоказ. Это казалось ему предательством.

Но Маша, не подозревая в нем таких мыслей, как назло, в любую минуту норовила прикоснуться к нему, обнять. Взять его ладони в свои, пригладить непослушные волосы… Тогда Анхель со злостью вырывался, отталкивая Машу. А она, терпя его болезненные тычки руками, говорила только: «Ну уж, какой быстрый!»

Он остался один. Это угнетало его.

Однажды с Анхелем случилась истерика. У него появилась проблема, о которой он никому не мог рассказать. Как-то вечером он со стоном вышел из туалетной комнаты, примыкающей к его спальне, где провел мучительные минуты, опорожняя мочевой пузырь. Шатаясь, весь покрытый холодным потом, он добрел до постели и упал на нее без сил.

Наверное, у него ужасная болезнь. Что-то из запретной области, о которой говорили между собой старшие мальчики в школе, смеясь и толкая друг друга локтями.

Какой позор! Кто поможет ему?.. Поль?.. Анхель сразу же отверг эту идею. Отец?.. Один только его взгляд, и он провалится в ад. Он стал плакать. Вот если бы у него была мама… Но ее нет. И не надо.

– Пусть я умру! – говорил он уже вслух, перемежая слова рыданиями. – Раз маме была судьба умереть, значит и мне так суждено!

На звуки его рыданий прибежала Маша.

– Голубчик! Ангелочек! Да что с тобой? – кинулась к нему Маша.

– Уходи! Нет у меня мамы! И не надо! Пусть я умру!

– Да что ты? – Маша пыталась повернуть его лицом к себе, а он вжался в постель всем телом, бил по подушке угловатыми мальчишескими кулачками и глухо рыдал.

Тогда она присела рядом с ним на кровать и нараспев, словно не замечая его, стала читать молитву: «Да воскреснет Бог, да расточатся врази его, да…»

Анхель перестал рыдать. Стал прислушиваться к знакомым словам, а потом и вовсе повернулся и поглядел на Машу.

В приглушенном свете ночника ее волосы, чуть растрепавшиеся к вечеру, светлым ореолом обрамляли лицо. И вообще вся она была светлая и спокойная, будто точно знала: молитва поможет и все пройдет. Может, и его мама была бы такая и так же пришла бы к нему. И, как Маша, простила бы ему, что он хотел отдалиться от няни. Пришла бы и плакала над ним, как она.

– Маша! Прости меня! Ведь я умираю!

– Да что ж ты говоришь-то, голубчик! – тут и она залилась испуганными слезами.

– У меня болезнь, Маша!

– Ой! Да что же такое, какая болезнь?

Анхель молчал. А слезы опять стали подступать к глазам.

– Маша! Я только тебе скажу, потому что… Это стыдная болезнь! – Тут он схватил руками подушку и положил себе на лицо. – Я… писать не могу. Больно… Я умираю?..

Маша громко выдохнула, так громко, будто все это время и не дышала вовсе:

– Тудыт твою растудыт! А ну-ка!..

Она так быстро откинула одеяло и стащила с него пижамные штаны, что от страха и стыда Анхель только и успел, что покрепче прижать подушку к лицу.

В комнате кто-то зажег верхний свет, и он услышал голос отца:

– Что это?!

Маша торопливо прикрыла Анхеля одеялом.

– Нужен врач, сеньор! Я только…

– Вон! Убирайтесь! – загремел отец.

Анхель замер. Отец подошел к нему и выхватил подушку. Увидев заплаканное лицо сына, он гораздо мягче, чем прежде говорил с Машей, спросил:

– Она… что?.. Тебе нужен врач?..

– Да, папа… Наверное.