Читать книгу В поместье герцога. Роман - Алоис Йирасек - Страница 7

В Находе сильно удивились.

В один и тот же миг прибежали запылённой дорогой двое посыльных в красных куртках, а за ними в тихий городок двигалась карета, запряжённая прекрасной шестёркой лошадей. За этой втрое запряжённой каретой ехало много других, пассажирских и грузовых, и все они битком забитые направлялись к замку.

Радушные хозяева, сразу видно.

Горожане не жаловались, даже радовались той бьющей ключом жизни всего герцогского имения до самого замка хозяина, что правил этим городом, у которого всем жилось радостно и в достатке. Так годами и проживали тут хозяева, даже не выезжали ни на воды, ни в гости к другим дворянам. Напрочь отсутствовала у Петра, герцога Куронского и Заганьского привычка скупиться на деньги. Приехав в 1795 году из России, Куронский получил пятьдесят тысяч дукатов, ежегодно принимая доход в восемьдесят тысяч рублей, а приданое жены составляло четыреста тысяч. Надо заметить, что его поместье было самым знатным в округе, и он полностью содержал всех придворных и кавалерию.

Комнаты для герцога и его супруги, а также их дочерей и всех придворных подготовили довольно быстро, нижний этаж и внутренний двор занимала прислуга и певцы, а на конюшне было полным-полно прекрасных чистокровных лошадей для разных карет и повозок.

Шёл третий день, как Петр Куронский вернулся в родной замок.

Его супруга, Анна Каролина Дорота, урожденная графиня фон Медем, намеревалась расположить в спальне своё великолепное ложе с не менее великолепными занавесками. Было около одиннадцати дня. Подкрепившись перед кофе чашкой шоколада она переоделась в утреннее платье, пока две служанки застилали постель. Потом уселась перед зеркалом на изящном резном столике, прикрытого как колыбелька муслиновой вуалью слегка напоминавшим алтарь. На столике было полно всяких украшений, склянок, помад, благовоний, накладных мушек, румян и белил, ленточек, бантиков, иголок и булавок.

Анна Каролина была третьей женой пана Куронского и намного моложе него. К своим сорока годам у неё уже были четыре дочери, трое уже взрослых. Она всё ещё оставалась хороша собой и держалась кокетливо, мечтая всегда быть красивой и желанной. Потому и когда выглядела неважно, закрывалась и сказывалась больной. Она была высокой и стройной, слегка пышноватой. На лице её ещё с девичьих лет читались строгость и надменность. Теперь. облачившись в утреннее платье, она сидела за туалетным столиком. В это время принесли на вышитой подушке её любимого белого пуделя, которого она, погладив несколько раз, позволила положить возле себя. Одна из горничных убирала её волосы, другая принесла платье – все ждали указаний на сегодня.

Герцогиня, казалось, сегодня не была в добром расположении духа. Холодно отвергла принесённое платье, не сказав горничной не единого доброго слова.

Также отвергла и принесённый чепец, потому что огорчилась тем, что в этом старом замке не дают представлений и нет отдельной туалетной комнаты.

Платье на сегодня она выбрала себе сама. Белый пудель заворчал и залаял. В комнату вошли три девушки, свежие барышни, прекрасного роста, – её дочери, которых она в этт час всегда принимала у себя. Старшая из них Катержина Бедржише восемнадцати лет, которую все домашние звали Китти, вторая Мария Паулина и самая младшая барышня шестнадцати лет Йоганна. Они были в светлых голубых платьях, искуссно вышитых и красиво облегающих стройные фигуры. Юные головки покрывали изящные шляпки с драгоценными перьями.

Едва они кротко и застенчиво вступили они в комнату, их тут же смерил строгий и внимательный взгляд матери.

– Китти, не сутулься! И не держи так руки! Йоганна, спокойнее, что тебя так удивляет? А ты, Мари, следи за собой. Так вульгарно выглядишь. Зачем столько красного?

Так она приветствовала каждую из дочерей, подходившую поцеловать ей руку.

– Сегодня день выезда. Поедете со мной.

Йоганна восприняла эту новость радостнее всех:

– Ах, мы проедем в тот прекрасный лес, и на луг и очень быстро!

– Значит, наряды уместны? – спросила Катержина.

– Вполне.

– Мама, как там хорошо поют, – продолжала Йоганна. Эта юная головка очевидно была склонна ко всему музыкальному.

– Вот как?

– Пан Арнольди замечательно обучает, и сам хорошо поёт, просто заслушаться можно, – отвечала Мария.

– Что ж, поедем. Китти, ты выучила танцевальные уроки? Как только приедем ко двору, будешь там всем представлена. Хорошо подготовилась?

– Пан Арнольди – прекрасный танцор, – живо ответила Йоганка.

– Танцы не такие как у Гарделя8 но не забывайте про поклоны.

– Учим, – кивнула Катержина.

– Нужно заниматься. Это важные движения, требующие усердия. Чтобы не подпирать стену, как та пани из Пюисьё, когда меня представляли в Париже. Щекотливый момент. Можно на всю жизнь зарекомендовать себя либо смешной, либо несчастной. Итак, упражнялись?

– Да.

– Может, и королева милостиво позволит тебе к ней подойти. Теперь шагай обратно, удаляйся. И следи, чтобы не задеть шлейф, надо стараться пройти между поклонами, стараясь не наступить на шлейф. Это нелегко. Упражнений потребуется много. Старайся.

– Стараюсь постоянно.

– Скажите, а если шлейф резко убрать, чтобы никто не заметил, и тогда…

Квтержина стояла перед матушкой, а та сидела как королева на троне, готовая передать бразды правления. Сделав глубокий поклон, приподняла шлейф, сделав при этом шаг над и… тут герцогиня громко рассмеялась, а за ней и Йоганка.

– Ну, точно, как та пани Пюисьё! «Смотрите, какие пани Пюисьё выделывала номера!» – шептали вокруг, вот и у тебя также. Давай ещё раз!

И герцогиня вновь и вновь давала указания, как дочерям правильно себя вести. Йоганна и Мария поглядывали на двери. Катержина послушно исполняла матушкины указания.

– Уже лучше. Но лишние упражнения не помещают, – и герцогиня успокоилась, что её инструкции так исправно выполняют, – Ну что смеётесь, чудачки! Как же без этого обойтись.

И матушка герцогиня кивнула дочерям, которые стали ступать заметно увереннее, чем прежде.

В холле эхом отдавался преждевременный радостный смех Йоганки, скакавшей как козочка. Но опомнившись, она умолкла и покраснела. Прямо перед ней стоял молодой парень, незадолго до них прошедший в холл. Заметив барышень, он уступил им дорогу и галантно поклонился. Барышни ушли.

Молодой человек, дождавшись своего представления герцогине, вошёл в её комнату и низко ей поклонился. Он представлялся галантно, как и положено, хотя и очень робко и неуверенно. Замыкался как человек, приехавший в высшее общество или город хорошо осведомлённым и со своими убеждениями. Взгляд пани из высшего общества надолго задержался на стройном прекрасно сложенном юноше, выказывая явное расположение.

– С чем пожаловали Арнольди? – спросила она по-французски. А с её лица вмиг слетела вся ледяная холодность.

– Пришёл просить о милостивом назначении для себя.

Та засмеялась.

– Намереваетесь принять участие в пьесах и представлениях. Что за новость?

– Позволил себе узнать, что репетиции идут неплохо. Все стремятся найти себе достойнейших меценатов.

– А хор?

– В хоре Вашей Милости лучшие певцы и певицы из города.

– Соответствующие требованиям мастеров? Чехия очень сильна своей музыкой. Ничто не сравниться с этой музыкой, а в пение нам бы кое-чему поучиться, но это уже на усмотрение Вашей Милости.

– Как находите наши края? Вам нравиться здесь?

– На первый взгляд вполне приятно, надеюсь здесь мне будет спокойно и радостно, надеюсь и к радости тех, кому собираюсь послужить.

– Какой у вас репертуар?

– Сначала «Дон Жуан», потом «Деревенский прорицатель»9

– Прекрасный выбор для сельской местности.

– Если Ваша милость соизволит, я и далее буду руководить этим. Надеюсь здесь в тиши поместья поставить многое, только лучше обойтись без овец в пасторалях; нет живым овцам не место на сцене.

– Овец? О чём Вы? Даже смешно!

– Так пани из Мариньи устроила.

– О, расскажите!

– Пани из Мариньи стремилась к оригинальности и именно оригинальностью хотела удивить своих гостей. Она собрала у себя в замке почтенное общество. В центре большого зала, украшенного зеркалами от паркета до потолка, разместили сцену с декорациями сельской местности. И вот началась пастораль. За пастушкой бежало стадо украшенных лентами белых овечек. Главный барашек, особо обученный, добрый и кроткий был удивлён. Музыка, множество гостей, притом почётных, это всё было в диковинку, через миг он метнулся то туда, то сюда и тут же соскочил со сцены прямо на зрителей, а за ним и всё стадо. Их задерживали и разгоняли, но это ещё больше перепугало и без того напуганный скот. Носились из стороны в сторону, искали места, собирались в кучу, подбегали к зеркалам, пугая господ и дам и в конце концов, собравшись на лестнице, принялись громко блеять. И зал переполнился разбитыми зеркалами, осколками и ворохом бальных костюмов.

Герцогиня рассмеялась, едва услышав эту историю от Арнольди. Потом просто хохотала.

– Вот так история! С кем, говорите, она произошла?

– С пани из Мариньи.

– Полагаю, в таком случае в сельских сценах лучше совсем обойтись без живых овец.

– А Вы как решили?

– Пока ничего особенного, Ваша милость, но надеюсь устроить великолепные сельские забавы.

– Попробуйте, мне нравятся подобные пьесы.

Арнольди низко поклонился.

– Заходите завтра, поведать как идут дела, – и она протянула ему свою руку.

Этот жест взволновал и удивил Арнольда. И он учтиво склонился к этой белой полной правой руке и поцеловал её. Ему впервые оказывали такую честь.

А герцогиня, отвернувшись, задумалась. Мысленно унеслась в дубраву, и слышала там прекрасный мужской голос, поющий дивную песню, и из чащи на поляну вышел молодой пастушок. Белая сорочка подпоясана красным, полные ноги обтянуты чулками. Из-под украшенной лентами шляпы выбивали густые тёмные локоны, а глаза на нежном личике искрились – и прекрасным пастушком был Арнольди.

Очнувшись, она приняла свой прежний вид.

На улице уже с нетерпением била копытцем прекрасная белая лошадь, помахивая длинной гривой, заплетённой в косички.

Герцогиня уже собиралась выходить, когда управляющий её хозяйством Врана, он уже дважды просил под окном. Та холодно дозволила войти, и управляющий, пожилой, высокий, суховатый пан вошёл.

Он сегодня облачился в лучшее, на груди медали за былые офицерские заслуги, а узкие рукава подчёркивали белоснежные манжеты. Лицо горело преданностью. Едва он произнёс несколько уважительных слов, как герцогиня его остановила:

– Благодарю Вас. Недавно поступили сюда?

– Восемь месяцев назад, Ваша милость.

– Я слышала о каких-то волнениям в этой местности. Год назад прямо сельская революция вспыхнула.

– Так и есть, Ваша Милость. Коварный народ. Тюрьмы никогда не пустовали.

– Следите за всеми строже.

Управляющий, низко поклонился и вышел.

В холле он столкнулся с группой горожан, пришедших с прошением к герцогине.

Их она тоже приняла. И лицо её из гордого стало строгим и холодным.

Бургомистр Земан и трое других горожан застенчиво стояли перед строгой герцогиней. Но когда через миг вышли, направились к воротам, и теперь, выдохнув, остановились. Горожане переглянулись, бургомистр вытер лоб голубым платком. Лицо его всё ещё пылало. Остальные оглянулись.

А герцогиня уже восседала на своей белой кобыле, за ней следом на прекрасных лошадях ехали её дочери-барышни.

Горожане не смогли вымолвить ни слова от беспокойства.

– Как быстро она от нас отделалась, – заметил один из ратманов, – Так не терпелось выехать!

– Смотрите, смотрите, как принцесса Йоганка сидит на коне! Он так ей послушен, девушка прямо создана для гарцевания.

– Ей всё удаётся, кроме правления. Зато Катержина – вылитая мать.

– Вчера Йоганка спасла ребёнка ключницы и дала ей серебряную монету. Королева! – вскрикнул испуганно, – Ах! – и горожанин вздохнул.

– Как ловко коня сдержала в узде, смотрите, как славно, ей бы мальчишкой родиться.

– Герцог бы за это половину своего имения отдал.

Умолкнув, наблюдали он за герцогиней с двумя дочерьми в сопровождении двух слуг, уносящимися вдаль к другому подворью. Когда и его миновали, подъехали к замку, быстро свернули на дорогу, с которой слышалось по-чешски: «Ваша милость!» Дамы заметили плохо одетого человека, и ещё одного крестьянина, волочившегося за панским холопом. Холоп покорно приветствовал, крестьянин поплёлся дальше, но от взглядов высшего общества не скрылся и криком своим их не обеспокоил.

Лицо пани герцогини помрачнело, а её дочери были удивлены. Лишь Йоганка повернула коня, чтобы выслушать бедного крестьянина, но строгий взгляд матери остановил её:

– Народ коварен и склонен к притворству. Не стоит давать волю чувствам, – пояснила герцогиня дочерям по-французски.

И они выехали на длинную аллею. День был ясный. Высокие косматые липы по обеим сторонам дороги начинали цвести. Их пышные арки отливали золотом в солнечных лучах. Рысью обходили они на своих лошадях вправо и влево прелестную сельскую местность с изредка белеющими стволами деревьев. В выси сияла ясная синь, а вокруг них простирался тёплый светлый густой лес.

Строгость исчезла с лица герцогини, и Йоганка вмиг забыла про крестьянского холопа и переживала лишь о том, что нельзя было пустить коня в галоп. Они ехали, исчезая в обольстительном сумраке тенистых деревьев.

На аллее стихло.

А в это время по лестнице замка поднимались горожане, пришедшие в герцогство. Но далеко не дошли и остановились. Снизу их громко окликнул учитель пан Подгайский, догнав их, он еле перевёл дух,

– Солнышко и нас согрело, пане соседи! Слава Богу! – и вытерев лоб голубым платком, открыл табакерку и протянул её прочим, – Доброго здоровья! Хотели тогда Вас принять. Но уже битый час бегаю с этим вопросом. Жаль, наверху опасно и лестница в холл уже не ведёт.

– А куда же, пан учитель?

– И про меня вспомнили из-за музыки. В этом году поставим оперу. Недавно только оркестром дирижировал, и вот опять обо мне вспомнили. В этом году будет много всего нового. Ко мне прислали кого-то, говорят, итальянца, тоже прекрасного певца.

– Ах, это Арнольди, – заметил Земан, – Правда, говорят, что при всём этом, он ещё и бывший заключённый. Весьма ловкий паренёк.

– Всем этим весьма заинтересована пани герцогиня, а у неё полномочий больше, чем у герцога.

– Да, итальянец недурён собой, – усмехнулся Суханек.

– И это главное. А герцога пока не заметно. Ещё не прибыл.

– Маленько прихворнул. Но это ненадолго. Это как после простуды, опять будет свежим и бодрым. Все у нас ему добра желают.

– Только в этом году.

Соседи всё ещё стояли стеной. Теперь на них упал солнечный луч.

– Вот и солнышко меня благословляет. С Богом!

– Славно управили, – кивнули ему горожане, наблюдая как учитель поднимается по лестнице, прошёл за ворота и очутился у часовни замка.

Подгайский, спросил горничную, заставил одного из лакеев побегать, чтобы разузнать, где живёт Арнольди. Тот, не дослушав, указал рукой вперёд:

– Иди туда!

По лестнице спускался Арнольди, искусно облачённый, неся изящно украшенную книжку в красном переплёте. Он бросил мимолётный взгляд на учителя, хотел пройти, но тот заставил итальянского певца ему представиться. Арнольди отвечал по-чешски, но было заметно, что с трудом. Он говорил спокойно, запинаясь, будто подавленно:

– Я искал Вас, пан учитель. Хотел объявить, что скоро прибудет герцог, и хотел просить помощи в постановке опер.

– Вот же милость герцога!

– Но в хоре певцов недостаточно, где бы ещё взять. Вы должны знать…

– Приведу моего помощника, да и моя дочь неплохо поёт.

– Хорошо, ладно. Тогда сегодня в четвёртом часу. А лучше в четыре. До свидания, пан учитель!

Легонько поклонившись, он заторопился в сторону, где были покои дочерей герцога.

Подгайский ещё с миг проследил за Арнольди, пока не услышал городской звон и повернул к дому.

«Совсем мальчишка, а уже так держится! Видать, не из простых! Ну да, каждому своё! – размышлял учитель, – Столько всего знает, а ведь такой ещё зелёный… но… но…» – и он покрутил головой, будто о чём-то вспоминая, но никак не мог вспомнить, о чём. Заложив руки за спину, повесив голову и так в размышлениях и добрёл до дома, где его уже ждала драгоценная супруга с горячим супом к обеду.

В третьем подворье Арнольди встретил управляющего Врану. Врана не хотел его пускать, но Арнольди заставил. Управляющему это было в диковинку. Какой-то певец. Местный комедиант, а позволяет себе… Но с уважением отнёсся к итальянцу первым делом за оперы, к тому же, это очевидно, уже заслужил милость всемогущей герцогини. Потом пояснил свой утомлённый вид:

– Видите ли, пан управляющий, ещё не все меня знают. По-моему, мы виделись ещё в Праге…

Брови управляющего устремились ввысь, а лицо наморщилось сильнее.

– Думаете, встречались? Может, кто-то просто с кем-то похожим на меня? Может. Но что до Вас, «пан управляющий», у «Голубого зайца» во время «Реквиема», мог бы поклясться, что это быди именно Вы.

– Не понимаю, как…

– А как же та драка на Мёртвой улочке?

Брови управляющего снова поднялись, но тут же распрямились, потому что взгляд его явно приготовился улыбнуться. И он подал Арнольди руку.

– Ай-ай, вот же память у человека!

Кто-то похожий на меня такое вытворил! Ну что, итальянец, добро пожаловать в замок! Но и солнце на месте не стоит. Следуйте за мною! Обедать со всеми вместе в полдень будете, такова уж моя военная привычка!

Арнольди поблагодарил и уяснил для себя, что ранее с управляющим не виделся. Расстались добрыми друзьями.

Нахмурившись, он отправился в своё жилище. Временами его брови поднимались, а глаза горели. Покой его был всячески нарушен.

Но по здравом размышлении, он всё же успокоился и вышел на улицу, прошёлся до цветущих лип. Был тихий полдень. Солнце стояло высоко, как будто задержавшись над лесом. И даже ветерок не касался косматых лип, тень от них мягко ложилась на прогретую землю. И юный певец шёл дальше и дальше. О книге и не думал, наблюдая прекрасную цветущую деревенскую глушь. Размышлял о важных вещах, предполагал будущие дела. Счастье улыбнулось ему, и было бы грехом, если бы он упустил момент. С аллеи свернул в пролесок, в котором со время своего короткого пребывания в Находе облюбовал уютное местечко.

На краю лужайки, поросшей леском между двумя старыми берёзами был приятный прохладный тенёк. Усевшись под одной из них, он прислонил голову к её белому стволу. Книга и шляпа лежали на траве. Позади Арнольда простирался тёмный лес, от которого также тянуло приятной прохладой. Над лужайкой в ясном голубом небе белели облака. Прохладно и тихо. Арнольди залюбовался высью, когда над ним вольно колыхались ветви, длинные и тугие, как волосы юной красавицы, они что-то шептали ему тихонько, будто пели колыбельную всё тише и тише, как будто убаюкивая его.

Глаза его сами собой слиплись, и Арнольди уснул, погрузившись в дрёму.

Так незаметно и сладко уснул. Но там, справа, краем уха слышал, зашуршали стропила, чуть глянул – и снова глаза закрыл. Дыхание стало спокойным и ровным. Так и уснул.

В траве и цветах едва слышны были шаги. Поодаль от него стояла герцогиня. Изумление и умиление читались в её взгляде. Она засмотрелась на юного красавца. Прекрасное лицо, стройное тело, полное здоровой жизненной силы.

Прикоснувшись к своей груди, на которой алел свежесобранный букет маков, она взяла один из цветков, что выпал из её руки и уронила алой медалью прямо на белоснежную грудь юного красавца.

Она быстро ушла прочь. Арнольди открыл глаза. Присмотрелся вдаль, на ясную зелень и белые облака над крышами, засмотрелся как впервые, да, это всё герцогство!

Подобрав упавший красный мак, залюбовался на него, потом вложил его в книгу и усмехнулся.

Кажется, он был прав.

Дикий мак! Дикий алый цветок! Вспыхнула ли она или осталась дикой? Герцог – старик. А она ещё вполне себе, но всё же герцогиня. Он снова оперся головой на ствол и продолжал думать. У певца, комедианта есть тайный поклонник и поклонница… И ему представилось недурная будущность – встать во главе всего герцогского хозяйства – богатым могучим человеком.

Недалеко послышался зов. Свежий, звонкий голос. Он обернулся на него. На лужайку выбежала стройная девушка, подбирая подол платья наездницы.

– Китти! Мария! Я за ромашками! – крикнула, но никто не отозвался. И она побежала, волоча шлейф туда, где ярко белело, да так и остановилась. Принцесса Йоганка, едва набрав букет ромашек, заметила Арнольди. И без того румяное личико зарделось сильнее. Большие живые глаза засмотрелись на улыбающееся лицо уснувшего Арнольди.

Она быстро бросила на его грудь букет ромашек и дикой козочкой умчалась прочь к лесу направо.

Арнольди сразу пробудился и опять осмотрелся. Ещё был слышен шелест ветвей и голоса вдали. Герцогиня с принцессами уходили прочь. Он взял белые цветы и залюбовался на них.

Принцесса! Сама чиста как белый цветок!

И сердце его захлестнуло от нежности.

Это прекрасное дитя способно любить – вот первая мысль, что у него сразу возникла…

И тут же взгляд упал на дикий мак. Яркий, как пламя.

Спрятал книгу в карман, и хотя ничего не сделал, был спокоен. Когда шёл краем леса заметил далеко на аллее госпожу с дочерьми на лошадях, подъезжающих к замку. И пошёл тем же путём.

Сквозь порванный его сюртук просвечивал кроваво-красный мак, а в руке белел букет ромашек.