Читать книгу Между - Альвдис Н. Рутиэн - Страница 69

Кто-то из древних сказал: «Короля украшает терпение».

Не помню, кто именно автор этой фразы. Может быть, ее придумал я сам. Только что.

Какой воин опаснее всего для своих? – трус.

Кто опаснее труса? – трус, переставший бояться. Ибо страх заменял ему разум, теперь же не осталось ничего.

Я слышал, что где-то далеко на юге был город, стенами которому служила храбрость его воинов.

Что ж, строители нашей замечательной Стены – явно не из этого города. Их могучее, грозное, великолепное сооружение – это воплощенный в камне страх.

Страх перед дикой Альбой. Страх перед моими бессмертными.

Вы были и останетесь трусами, воины в начищенной броне, расхаживающие по своему неприступному валу. И рано или поздно вы выйдете из-под его защиты. Вы пойдете на север, не боясь нас.

…и вот тогда-то!

Но до тех пор – ждать.

И снова два голоса звучат над Альбой.

Тревожно: «Они строят вторую Стену!»

Удовлетворенно: «Не стену. Всего лишь насыпь. Нет ни каменных стен, ни башен. Просто большой вал».

С надеждой: «Так – нападем?»

Твердо: «Нападем обязательно. Но чуть позже».

Возмущенно: «Но чего ждать теперь?!»

Спокойно: «Всё того же. Пусть они почувствуют себя в безопасности».

Теория относительности по-скоттски: Марх

Если бы я был римским командиром, я бы приказал предать самой жестокой из возможных казней того, кто приказал строить этот вал!

Это только на пиру два жареных кабана больше одного. В лесу два кабана – это риск почти наверняка не добыть ничего. Да и своей жизни лишиться.

Два яблока больше одного. Но два вала – это меньше, много меньше, чем один.

Все воины перебрались на эту навозную кучу, гордо именуемую валом Антонина. А грозный вал Адриана тем временем оплывает. Нет прежних рвов, ветшают и рушатся башни и стены…

Да, здесь перешеек вдвое уже, чем у Великой Стены. Да только там с востока – открытое море, с запада – один остров. А зде-е-есь… при желании можно безо всякой лодки заплыть в тыл к римлянам. С острова на остров, с острова на остров…

Многие круитни так и делают.

Построить стену в гуще островов! О чем думал их командир?! Опьянел от собственной безопасности? Или перепил их южного вина?

Но я подожду еще чуть-чуть. Чтобы Стена окончательно перестала быть грозной.

А эти насыпи мои круитни возьмут одним хорошим штурмом.

* * *

Несколько человеческих жизней о нем не было вестей: курганы не откликались даже на зов. Но теперь он вышел к людям сам.

Он приходил к жилищам круитни, являясь в праздники. Его тело не было прикрыто и лоскутом одежды, но ярче любых нарядов и украшений сияли синие узоры силы, змеящиеся от висков до лодыжек. Буйная грива волос, густоте которых позавидовала бы иная женщина, скрывала узоры на его спине.

Он молчал. Он просто подходил к тем воинам – юным, опытным, старым, – кто рвался на штурм вражьей стены. Молча он проводил пальцем по их вискам, плечам, рукам – и от его прикосновения синим огнем вспыхивал священный узор на телах круитни.

Он молча кивал им и – улыбался.

И в улыбке его была смерть римлянам.

…Море яростно хлестало о скалы, тщетно пытаясь поглотить их. Соленые брызги долетали до острых вершин утесов.

О скалы грозные дробились с ревом волны… так то о камень. Песок такой прибой слизывал.

Круитни – или, если вам больше по сердцу благородная латынь, пикты – были такими волнами. А каменный вал остался в безнадежно далеком тылу.

…они могли напасть ночью и перерезать приморский гарнизон.

…они могли бесшумно взобраться на стену.

…они могли объявиться в глубоком тылу и подло напасть сзади.

…они были синими от вайды – их проклятой краски.

…они пикты – «разрисованные».

…они – гнусные ночные убийцы. У них нет ни законов, ни королей. Им, дикарям и негодяям, чужда любая цивилизация.

…они – смерть.

…они – везде.

Исподтишка. Насмерть. В любой миг.

Волны пиктской ярости медленно слизывали вал Антонина. Год за годом, десятилетие за десятилетием.

Это была победа. Незаметная. Тихая. Неспешная. Неотвратимая.

Круитни торжествовали каждый успех. И вновь, как и век назад, запросились воины в курганы – пройти обряд, стать неуязвимым – ну и что, что ненадолго!

Взлететь синим призраком смерти на этот клятый вал, перебить одному десятки врагов – и пусть расплатой за это станет смерть!

Когда мы побеждаем – и умереть не жалко!

…курганы оживали.

Как спрут, шевелящий щупальцами в поисках жертвы, они ждали будущих героев.

Как смертельный водоворот, они затягивали Марха.

Король Аннуина больше не бродил по деревням. Не звал отважных на бой.

Ему не было места в мире людей.

Бесконечные галереи длинных курганов – вот его дом. Материнское чрево, в которое он ввергнут вторично – чтобы перестать быть человеком.

Чтобы перестать быть живым.

Чтобы лишать жизни других – сначала даруя иллюзию неуязвимости, а затем отнимая бытие вовсе.

* * *

Ночь. Лес. Костер. Двое.

Один – смуглый черноволосый северянин. Тяжелый золотой торквес на шее: вождь. И не просто вождь. На юге таких именуют королями. При оружии.

Второй выше ростом. Тяжелая грива спутанных темно-рыжих волос. Совершенно наг, если не считать изысканных синих узоров, покрывающих тело от висков до щиколоток. Это кажется роскошнее любого одеяния.

Неяркий и жаркий костер. Горят обхватные бревна, но света почти нет. Где-то в отдалении стоят воины первого из королей – скорее почетный эскорт, чем дозор.

Здесь, в сердце Альбы, этим двоим защищаться не от кого.

Марх сидит, почти закрыв глаза. Величие… короля? нет: бога. Бога, уставшего от дел смертных.

Ирб напряжен и внимателен. Он готов говорить о чем угодно, о важном и неважном – лишь бы помочь другу вернуться в реальность. В мир людей.

Ибо слишком далеко ушел сын Рианнон по галереям длинных курганов…

– Выпей. Это мед с травами. Ты такой любишь.

Нет ответа. Лишь медленно поднимается рука, увитая змеями узоров, и принимает чашу, выдолбленную из корня дерева.

Чаша для обрядов.

С величием, достойным верховного жреца, Марх подносит чашу к губам. Медленно осушает – одним глотком. Медленно возвращает.

«Вернись!! – кусает губы Ирб. – Если ты перестанешь быть человеком, то и человеческим королем Аннуина тебе тоже не быть!»

Но внешне северянин спокоен.

– Разведчики донесли, что римляне называют твоих воинов – бессмертные. Они верят, что их невозможно убить, разве что отрубив им голову.

В ответ – хрип, словно из недр преисподней:

– Хорошо…

Ирб наливает другу еще. Пусть не первая, пусть даже не шестая чаша заставит друга расслабиться и сбросить это слишком опасное величие – но рано или поздно это случится.

– Они видели, что если убить бессмертного, то узоры на его теле вспыхивают. Они поняли, что так сила переходит к другим. К другим бессмертным.

Хрип:

– Хорошо…

– Они верят, что если вся сила достанется одному, то он будет могущественнее всех богов. Они безумно боятся.

Хрип:

– Хорошо…

– Они никогда не видели, как умирают те, чье тело не выдерживает всей тяжести силы – того, что ты дал дюжинам, – голос Ирба невольно срывается.

Римляне не видели этого. Он видел.

Он видел, как корчился в агонии воин, человеческая плоть которого была разодрана… раздавлена силой Аннуина.

– Хорошо… Кх-хорошо, что не видели.

– Хорошего мало, Марх.

Бренин повелительным жестом вытягивает руку. Ирб послушно вкладывает чашу с медом.

– Марх. Ты вернешься в курганы?

Хрип. Неподвижно расписанное синим лицо, лишь губы шевелятся:

– Да… Пока римляне в Прайдене – да…

– Марх. Ты убиваешь себя. Когда-нибудь ты не сможешь выйти из кургана.

Веки бренина медленно поднимаются. И гул преисподней слышен в его голосе:

– Когда-нибудь моя человеческая плоть всё равно истлеет.

Ирб подвигает обгоревшие поленья ближе друг в другу. Снова наливает Марху.

Костер, чаша – это отличная возможность придумать что-то новое.

– Марх, ты знаешь, что тебя уже чтят как бога? Ты почувствовал первые жертвы?

Бренин гневно вскакивает, роняя чашу. Огонь возмущенно шипит, но куда его недовольству до ярости короля Аннуина:

– Кто посмел?! И почему позволил ты?! Мне достаточно своей силы, я не хочу зависеть от подачек!

– В тебя верят, Марх. Как в бога. Ты защищаешь Прайден – хоть и не вступал ни в одно сражение. Ты творишь бессмертных – и только ты да я понимаем, что они прямо наоборот: смертники.

– Ирб, запрети приносить мне жертвы!

Голос Марха гремит, словно гром… не «словно». Уже сошлись тучи, ударили.

Сухая гроза. Тучи сшибаются, блестят зарницы. И – ни капли с неба.

– Марх, я не в силах.

– Сделай это. Я тррребую!

Земля содрогается от удара молнии.

Ирб молча качает головой.

Марх глубоко вздыхает. Оглядывается – словно впервые увидел и лес, и костер, и Ирба:

– Я… я прошу тебя.

Тот кладет руки ему на плечи:

– Выйди из курганов, Марх. Вспомни, что ты – человек. Я не прощу себе, если мы отвоюем Прайден, но потеряем тебя.

– Дай еще выпить, – улыбается тот.

– С тобой ничего не случится, если ты нальешь себе сам, – лукаво отвечает Ирб.

«Ничего, ага. Разве что ты хоть немножко разучишься быть богом!»

* * *

…Как ни далеко Британия от Рима – ее бесконечные бунты (точнее, один бунт, не прекращающийся века два) римлянам… надоели? утомили?

Измотали.

С пиктами надо было покончить. Одним ударом.

Они же дикари, их же следует просто раздавить. Как червяка.